Молодой человек продолжал развивать эту тему.

Впрочем, вскоре он увлекся и от этой темы перешел к другой, третьей, делая неожиданные переходы. Он говорил горячо, с нервностью сангвинического темперамента, с искренностью молодости, полной добрых намерений. Он не столько доказывал, не столько заботился о фактах, сколько хлопотал об обобщениях, рисуя одну за другой картины, не жалея густоты красок. Собственные слова возбуждали его. Казалось, он торопился вылиться, вылиться залпом, точно спеша показать слушателям и особенно отцу, что перед ними взрослый, умный человек, знающий цену вещам и людям и понимающий, что происходит у него перед глазами.

Старик слушал и тихо-тихо улыбался, покачивая головой. Так маститые профессора слушают на экзамене бойких учеников, подающих надежды. Все, что говорил сын, было хорошо знакомо Ивану Андреевичу, но в устах сына эти слова являлись для любящего человека полными отрадного смысла. Приятно, когда близкий человек не обманул ваших надежд.

— Ну, Коля, ты уж чересчур увлекся! — заговорил Иван Андреевич, когда сын умолк и «отходил». Взгляд его так же быстро потухал, как и загорался. — Два-три факта — и ты уж нарисовал целую мрачную картину. У тебя, как вижу, осталась старая страстишка к обобщениям и… преувеличениям! — улыбнулся отец. — Не все ж такие пустоцветы, как твой приятель да два-три твоих знакомых… Не совсем же перевелись порядочные люди. Ведь по-твоему выходит, что будто в России и людей нет. Есть они, братец, только не видны, и деятельность-то их незаметна… Условия деятельности пока еще тесноваты… что правда, то правда… Иногда даже стыдно бывает, из-за какого пустяка приходится горячиться, какие истины доказывать и за что ждать… выговора, хотя бы такому седовласому старцу, как твой отец… Ну, да ты сам это хорошо понимаешь… А все-таки «земля движется», все-таки есть люди и между стариками и между молодежью… Я уже старик, а верю в человека, хотя в мои годы и пора бы извериться; ты же, Коля, такой молодой и хочешь казаться пессимистом наперекор себе!.. Впрочем, постой… постой… не кипятись!.. Я понимаю твое негодование и мизантропические выводы. Ты только что разочаровался в близком человеке и находишься еще под этим впечатлением… Это тяжело, Коля, не спорю, но все-таки нечего приходить в отчаяние… Жизнь, брат, еще целая жизнь у тебя впереди…

— Да я и не прихожу в отчаяние… Я рук не сложу, не бойся, но надо называть вещи их именами… Ты, папа, как посмотрю, такой же отчаянный идеалист, как и был.

— Ну, не такой, как был, мой друг… Жизнь самого завзятого идеалиста собьет с позиции, — усмехнулся Иван Андреевич, — а все-таки не думаю, что все кругом нас дураки или мошенники. Свежая водица просачивается… Ну, а ты-то сам, ты-то, мой друг, разве не идеалист?! Идеалист, да еще какой! Да разве можно не быть им в твои годы, с твоим честным, добрым сердцем, с твоей впечатлительной натурой? В двадцать три года да извериться в людей!.. Это, Коля, было бы ужасным несчастием… И дай бог, чтобы ты подольше сохранил в себе веру… Нынче, как погляжу, молодые люди как-то морщатся, если зовут их идеалистами… Сороковыми годами пахнет!.. Эх вы!.. А вся твоя филиппика^*, что это такое, как не лучшее доказательство?.. А твои письма? А, наконец, твоя статья?.. А еще прикидываешься… Меня, мальчик, не обманешь.

— Ты разве читал статью? — спросил молодой человек, весь вспыхнув.

— Читал, да не раз, а три раза перечел.

— Я думал, ты не читал. Она ведь всего две недели как напечатана. Я и книжку с собой привез!

— И ты думал, что я еще не прочел! — ласково укорил Иван Андреевич. — Как только в газетном объявлении бросилось мне твое имя, я тотчас же поехал в город и у знакомых достал книжку журнала, где напечатана твоя статья…

— Как ты нашел ее, папа? Ты, пожалуйста, не щади авторского самолюбия.

— Статья недурная. В ней есть жар, есть увлечение, видно, что она написана нервами, и потому производит впечатление — словом, статья хорошо рекомендует тебя.

— Отец твой всем нам читал ее, — проговорила Марья Степановна.

— Но есть и недостатки…

Хотя Николай и хотел казаться спокойным, но волнение проглядывало на его лице.

— Какие же, папа?

— Фактов маловато, фактов. Видно, что ты вопроса не изучил как следует… знаешь ли, по-немецки. Тогда бы статья еще лучше вышла.

— Но ведь это журнальная статья!..

— А все фактов побольше не мешало бы. Но я к слову об этом. Вообще же статья хорошая, честная. Ну, мы еще с тобой о ней поговорим, поспорим. Теперь будет с кем мне спорить. Вася — тот больше про себя думает!.. — засмеялся старик. — Взгляни, он и не слышит, что о нем говорят. Вася! Слышишь? О чем это ты задумался?

Вася сконфуженно встрепенулся и рассеянно смотрел на отца.

— О чем это ты?

— Да так!..

— Он вот всегда таким манером от меня отделывается, — шутливо промолвил Иван Андреевич. — Не удостоивает.

По лицу Васи пробежала застенчивая улыбка.

— Еще смеется! — добродушно заметил отец, дружески похлопывая Васю по плечу. — Хоть бы ты, Коля, расшевелил нашего меланхолика!..

С этими словами Вязников встал из-за стола.

— Ты, Коля, потом зайди ко мне. Нам с тобой еще о многом поговорить надо. Ведь два года, брат, не видались. Ишь какой ты большой стал, меня перерос. А после обеда по усадьбе пройдем…

— Отлично, папа. Я к тебе зайду, дай только переодеться. Я совсем ведь по-дорожному. Эка прелесть какая! — воскликнул он, выходя на балкон. — Сад-то еще более разросся. Что, все Василий за садом смотрит? — спрашивал Николай, направляясь с отцом в густую аллею.

— Все он. Никаких перемен без тебя не было.

— И соседи те же?..

— Вот только Лычков имение продал. Совсем старик разорился.

— Кому?

— Кривошейнову. Помнишь мельника бывшего, Кузьму Петровича?

— Как не помнить… Шельма порядочная!..

— Он и купил!

— Это огромное имение купил?

— У него, братец, миллионное состояние. Он нынче у нас в уезде чуть не первое лицо.

— Времена!..

— И важничает как Кузьма!.. Рожа уморительная! Вот только по-прежнему теснит народ… Все крестьяне на него плачутся. Они у него все в руках. Все должны ему. Лаврентьев кассу устроил — все пользы мало: почти весь уезд в кабале у Кузьмы. Уж я в земстве подымал вопрос о нем. Напрасно! Только Кузьму обозлил.

— А Лаврентьев по-прежнему дикий человек?.. Ни с кем не знаком?

— Тише, тише, Коля!.. Вася за Лаврентьева горой стоит. Дикий человек — его приятель! — засмеялся Иван Андреевич. — Сошлись.

— Вот как!

— Человек-то он честный, только с некоторыми странностями. Совсем мужиком живет, по-прежнему!

— Ну, а Лески пусты?

— Нет. Недавно приехала Смирнова с двумя дочерьми. Очень неглупая женщина. Верно, в Петербурге о ней слышал?

— Как же, слышал. У нее бывает интеллигентное общество.

— Познакомься, если хочешь…

— С удовольствием. Говорят, порядочная женщина.

— И у Лаврентьева побывай. Человек он хороший, хоть и странный. Ты ведь с ним не знаком? И я с ним через Васю познакомился, а то прежде встречались только.

— Так вот как! Перемен-то у вас немало!

— Леночка, Коля, замуж выходит! — вставила Марья Степановна, подходя к разговаривающим.

— Да, да, я и забыл тебе сказать.

— Леночка? Это интересно. За кого?

— Угадай.

— Трудно.

— За Лаврентьева.

— Дикий человек женится на Леночке! Вот не ожидал! Никак не ожидал. Она часто у вас бывает?

— По-прежнему. Верно, сегодня придет.

— Леночка за Лаврентьева! Признаюсь, вы меня поразили.

— Лаврентьев три раза ей делал предложение.

— И она, наконец, согласилась?

— Что ж, если любит.

— Ну, разумеется; только я думал, что Леночке иная судьба готовится, а впрочем… Непременно поеду к Лаврентьеву. Верно, он стал чище одеваться, если Леночка за него замуж выходит. С ним, значит, произошла метаморфоза!.. — засмеялся Николай. — Экая роскошь-то в саду! После Петербурга точно в рай попал!