Закрыла на щеколду труп в изгаженной кабинке. Как последний хулиган, разбила лампочку, открыла дверь. Сняв мешающую узкую юбку через форточку выбралась в темный хозяйственный двор. Быстро заскочила в номер. Собрала вещички и отбыла для подготовки к защите диссертации.

Детали. Заселялась в гостиницу я по документам своего кавалера. Пока он, после грандиозного секса, напевая и насвистывая, смывал в душе свои тяжкие грехи, вложила ему в карман пиджака записочку издевательского смысла. Текст которой был заранее подготовлен инициатором всего этого циркового представления.

К моему удивлению все получилось быстро и без хлопот.

Я знаю, это звучит неправдоподобно, но у меня все получилось. Ассенизатор когда поручал мне это дело, наверное основываясь на собственном опыте, заранее предупредил меня об одной исключительной особенности таких людей, как Гусаров.

Изюминка заключалась в следующем. Чтобы спокойно подобраться к Объекту и начать проводить с ним все предусмотренные планом действия, по отношению к нему не должно быть ни малейшего намека на агрессию. Он, как и каждый побывавший в смертельных передрягах чувствует опасность на подсознательном уровне.

И верно. С помощью ласки и сексуальной акробатики, удалось приблизиться к жертве, обаять его и, в конце концов, выполнить задание. Хотя почему его следовало оставлять в живых? Когда он в паузах между сексупражнениями проваливался в сон, его можно было очень даже легко прикончить.

Впрочем, деньги получены, поэтому оставим рефлексии на долю поручившего мне это задание Ассенизатора.

Голосование прошло на ура. Ни одного черного шара. Члены совета высказались единогласно за присвоение мне ученой степени кандидата филологических наук. Осталось только дождаться утверждения ВАКа и все. Вместо шестидесяти долларов по современному курсу, я смогу, при желании работать в науке, получать семьдесят.

За Гусарова мне на счет упало в пятьсот раз больше, чем гордые семьдесят долларов, только с них у меня бы еще удержали и налоги. Получить и удовольствие и деньги это надо хорошо постараться и… очень любить свое дело.

По большому счету, дело даже не в деньгах. Для меня гораздо важнее (опять повторюсь) самоутверждение и доказательство в первую очередь самой себе, что я и в науке смогу многого добиться, и в других отраслях человеческой "деятельности".

Дворянский титул у меня есть. Все — честь по чести. Муж у меня барон. Сама я баронесса. Настояла на выписке документа. Свидетельство просто произведение искусств. Под старину в кожаном переплёте, на пергаменте с вензелями и гербом.

С мужем, после первой же брачной ночи вышел полный конфуз и афронт (фр. affront). Уж, что случилось, то случилось.

Хотела большой благородной любви с дворянским оттенком?

Получи ее по полной программе со всеми сопутствующими элементами. Хотя и не элементами, а микроскопическими элементиками. Оказывается, платоническая любовь хороша для малокровных и чахоточных барышень достоевско-тургеневского набора, для нормальных девчонок этого катастрофически мало. С другой стороны, сами мужичков низвели до состояния половой тряпки, сейчас расхлебываем плоды воинствующего феминизма.

Может отсюда у меня такая необъяснимая тяга к побочной профессии? Впрочем, черт с ними со всеми, сволочами!

После всех ежеутрених мероприятий бригаду, в которую входил Коля Коломиец, прозванный Рысаком, вывели за жилую зону. Погоняло Рысак, он получил за любимую еще на малолетке поговорку: "быстро и рысаком".

В предбаннике, то есть в пространстве между жилой зоной и волей, после всяких угрожающих слов, "конвой стреляет без предупреждения в следующих случаях…" действующих только на молодых бакланов, очередную смену отконвоировали в промзону. И хотя там была такая же колючка и цепные псы, охрипшие от злобы, так же рвутся с поводков, но все это было по периметру зоны, а внутри шел обычный производственный процесс.

Конвойным простым, хорошо замешанным на вологодской самогоне деревенским парням, там делать было нечего. Еще сломают что-нибудь или поранятся об острую заточку, а то и на перо сдуру напросятся. Поэтому они туда без нужды старались не появляться.

Внутри промышленной зоны лагеря, ощущение призрачной воли присутствовало очень даже зримо. Его можно было даже потрогать руками. Тем более, когда прошлись по морозу с ветерком, выдувающим из тебя душу.

После такого бодрящего моциона, нет ничего лучше, как завалиться в заранее ночной сменой натопленное помещение бытовки. Бытовкой, положим, она числилась официально. А не официально, была местом где стойкие отрицалы, поставленные перед выбором или штрафной изолятор, или все таки, хотя бы номинальное присутствие на рабочих местах, занимались своими делами. Кто музыку слушал, кто в шахматы играл. Стиры, то есть карты, по молчаливой договоренности с администрацией промзоны не доставались. Были еще кое-какие условия, скажем, не портить оборудование или не жрать ханку (водку), чтобы пьяным куда-нибудь не всунуть руку и не испортить дорогостоящие слесарные тиски. Но ограничения для того и вводятся, чтобы их обходить, придумывая разные не формальные поводы, а иначе стылая тоска и скука…

Ветерок с хорошим минусовым зарядом не выбирает, в авторитете ты или так, фраер припыленный. Лучше всего это понимаешь, после утренней, под лай собак и лязганье затворов прогулки. Когда, кажется, каждая косточка внутри тебя дрожит от холода, и промерзла до основания…

После этого, завалиться в теплое помещение и протянуть к открытому огню руки со сведенными от мороза пальцами. Потом повернуться спиной к раскаленной печке и почувствовать, как на тебе начинает дымиться верхняя одежда. Да заварить свеженького чифиря, да растянуться у буржуйки на кафтане своем боярском, телогрейкой называемой. После достать Примы сладкой и слушая, как потрескивают дрова затянуться этим дымком. И пустить кружку по кругу. И полулежа подремывать, вспоминая и обдумывая разные приятные моменты из жизни. Вот оно счастье.

"Другой бы полжизни отдал за такую житуху. Но не положено. Масти разные для воровской семьи не подходящие. Ты хоть человек и нехуевый — но мужик. И должен вместо меня и вместо остальных уважаемых людей, впитывающих сейчас в себя тепло помахать, если надо и кайлом, и мокрые бревна на сорокаградусном морозе потаскать на просушке. А то, что у тебя сменки — рабочие рукавицы, приходится с кожей и кровью от ладоней отдирать, так это судьба у тебя такая, мужичья" — сладко жмурясь на огонь и разносящееся от него тепло, думал Рысак под треск просушенных дровишек.

Но, сильно мужика на правильной зоне, зажимать никто не даст. Просто, немоги и засохни. Беспредел самым жестоким способом пресекается на корню. Потому как, если мужику хорошо, то и нам неплохо. План выполнил и глядишь послабление режима. Это когда работа есть. А она должна быть всегда, иначе забалует мужик, задурит. А здесь уже и до бунтов с их расстрельными командами не далеко.

Кто будет разруливать надвигающуюся беду? Для этого положенец имеется. Перед ворами он за все отвечает, остальные отвечаем перед ним. Ни администрация лагеря, ни суды-прокуратуры, ни кто-то другой в этих условиях для зеков особого значения не имеют. Он один для них главный и верховный вершитель судеб, а иногда и жизней…

После таких умных размышлений, Рысак под гудение пламени стал вспоминать, как в последний раз он неудачно попал под раздачу и молотки мусоров. После чего, как поется в популярной лагерной песне: "Для уркагана вновь неправый суд…"

Был Байкал сукой продажной или нет он в последнее время сильно сомневался. Свой влёт связывал с непрухой того дня и простым невезением. Типа, с урками-астрологами не посоветовался вот и влип.