Пару раз Алексей видел мелькающие тени и вспышки, очень напоминающие блики фотоаппаратов, но решил за фотографом не бегать.

Попросил солдатика, которого в самом начале курортного сезона сняли с дерева и который, до сих пор не говорил своего имени сделать доброе дело. Он вообще ничего не говорил только иногда перед заходом солнца, начинал рыть яму и при этом жутковато смеяться и грозить грязным кулачком своим скрытым врагам. Отсутствие достижений в ораторском искусстве совершенно не мешало ему жрать за троих и дразнить своим аппетитом застенчивого Рысака.

Подумали, посовещались, и Гусаров решил.

Раз Нью-Маугли столько ест, а пользы от него ноль (зато имеются неоспоримые таланты) чего такому матерому землекопу зазря пропадать. Пусть свои способности откапывает-закапывает в нужное время и главное в нужном месте. Отрытую и любовно углубленную яму накрыли тонкими ветками и оставили в режиме ожидания сюрпризов.

Не зря старались.

В тот же вечер в отрытый окоп попался фотограф.

— Ага… Попался, ужин!

Услышал сверху торжествующий возглас, испуганный фотограф.

Он второй час сидел в яме и не прекращал робкие, но бесполезные попытки как можно быстрее выбраться из нее. Однако глинистые стенки и озноб от сырости сковывали любые благие инициативы.

— Помогите мне, пожалуйста, отсюда выйти, — простонал снизу тот, кого назвали "ужином".

— Идите все сюда, — заверещал голос сверху. — У нас сюрприз… Сегодня судьба одарила нас свежим… Белокожим и румяным рулетом.

Раздался любопытный топот ног. Сверху наперебой загомонили, заелозили голоса. Незнакомый баритон, имея ввиду его голосовую особенность с уважением произнес:

— Матерый зверюга, мордатый… — после секундной паузы добавил. — Такого и колоть не хочется, только шкуру испортим…

Находящийся внизу фотограф с одной стороны был счастлив, что его наконец-то нашли, а с другой с волнением прислушивался к тому, что о нем говорили на довольно странном языке, издали напоминающем русский.

— Не матерый, а опытный я на таких в Африке охотился, — чья-то стриженая голова свесилась сверху, внимательно рассматривая добычу. — Вон у него сумка на плече. Он в нее свои запасы, как верблюд на будущие времена складывает.

— Не, это не сумка, — неуверенно попытался возразить еще один голос.

— А что? — удивились сверху.

— Это трофеи, — убедительно подвел черту обладатель командного голоса. — Видно кто-то беззащитный попался на его могучий коготь и острый клык… Ну, ничего больше он другим зла не принесет… Перед камином шкуру брошу, буду по вечерам перед соседями хвастаться. Да… Редкая удача…

— Я не зверюга… Я даже не Горбун-Квазимодо из "Нотр Дам де Пари" — захныкал снизу фотограф. — Достаньте меня мне надо зарабатывать деньги и содержать две семьи на мое имя записанные… За машину еще вот кредит не выплачен…

— Ишь, как грозно рычит, а ещё в панамке. Опасный зверь, у меня даже мурашки по спине побежали, — возникла пауза, после которой тот же голос сказал. — Предлагаю. Для того чтобы он нас не поранил или клыками не порвал, сперва забить его… Ну, или, в крайнем случае, сверху забросать камнями и уже после этого доставать…

— Зачем эти сложности, — возразили сверху. — Рогатиной в мохнатое брюхо ткнем и все дела.

— Не-а, после этого печень будет горчить. Такое есть не возможно. Давайте не забывать, что и мы когда-то людьми звались…

— Ладно, давай просто достанем после разберемся мохнатое у него брюхо или нет, — и уже непосредственное обращение к будущей жертве. — Слышь, мужик. Цепляйся там чем-нибудь…

В яму сползла веревка. Фотограф вцепился в нее в том числе и зубами, в этом состоянии, со сведенными судорогой челюстями его и вытащили.

Фотограф, испачканный глиной и еще чем-то неприятно пахнущим, как только его вытянули, сразу стал крепко переживать. И не мудрено. Любому нерв будет воспаляться.

Представь, когда при тебе, предварительно выяснив, на каком языке лучше понимаешь устную речь, цивилизованные дикари начинают между собой вести шумную беседу, неприятного для слушателя содержания.

Живописно одетые в листья и перья граждане долго решали, съесть его сразу сейчас или сперва доесть пока еще не остывшего и не испортившегося вчерашнего любопытного геолога. А выловленного сегодня, как альтернативу кулинарному стандарту подкоптить и в качестве живой консервы оставить на потом. Некоторые гурманы, чтоб их стошнило, любят, чтобы мясцо приванивало.

Ругались, спорили, кричали, чуть не до мордобоя, но к определенному выводу так и не пришли.

Видел отловленный, что ребята шутки шутят, пытался даже сам натужно улыбаться, но в один из моментов нервишки подвели, не выдержали.

Когда объекты его фотографического интереса начали со знанием дела, выяснять какое место у фотографа-папарацци вкуснее и отличается ли оно по вкусу от других? Он предпринял неудачную попытку побега от судьбы. Но было видно, в школе физкультура и поднятие тяжестей на время были не его любимыми предметами. Завалил задуманное, еще раз свалился в уже обжитую им яму, пока подал, долбанулся башкой о выступающую корягу

Во второй раз его уже принудительно достали из ямы и привели в чувство испытанным способом — две увесистые оплеухи. Дождались, когда он перестанет икать и трясти головой. Попросили не волноваться по разным пустякам. И стали объяснять трудности быта родоплеменной общины.

Основной упор в разъяснительной работе был сделан на то чтобы он, как парящий буревестник, раздвигая упругим плечом пласты времени и пространства мухой исполнил следующее поручение. Быстренько побежал к цивилизованным людям и доложил начальству о том, что некоторым бойцам, не будем называть их засекреченных имен, уже изрядно надоело вести отшельнический образ жизни, да и соль заканчивается. Если же их отсюда забирать не намерены, а будут и дальше мариновать, испытывать да оценивать, так пусть хоть солевого запаса подбросят…

Когда представители диверсантского племени увидели, что процесс объяснения достиг мозгов фотографа, он перестал икать от страха и начал более-менее правильно воспринимать окружающий мир. Можно было начинать процесс знакомства.

Фотоспециалист назвался Педрилом Карлеоновым и почему-то застеснялся этого. Другие кроме рассеянного Рысака сделали вид, что не обратили на его гордое имя никакого внимание.

— Требуй возвращения добрачного имени, а не то попадешь с таким именем к нам в колымские края и все… Покоя тебе там не будет. — Со знанием дела начал было объяснять ему неточность имени Коля Рысак, но, увидев, что Карлеонов пока смысла сказанного не воспринимает, прекратил бесплодные попытки.

Как мог абориген-полукровка попасть в эти самые колымские края, Рысак не уточнял. Но со стороны было видно, что пожалел его вполне искренне.

— Ты им там объясни, что нас пора забирать, — втолковывал Педриле Алексей. — Нам то что? Нам здесь, даже нравиться. Но один из бойцов сошел с ума. Даже не совсем сошел, а просто отъехал мозгами дальше, чем положено Уставом. Ему уже пора оказать посильную психиатрическую помощь. А из нас никто к этому не способен. Ты понял?

— О, эта душевная встреча будет оставаться еще долго, долго в моей памяти, — как-то не к месту и не очень искренне, заметил "человек с футляром". — Особенно ваш неповторимый юмор и очаровательное понимание моих сложностей…

— И это все во что вы оценили наши искренние старания вас развлечь, — обиделся Степан.

О, нет, — торопливо поправился Педрило. — Если ничего больше не помешает, я пронесу эти теплые чувства от нашей сегодняшней встречи через всю оставшуюся жизнь…

— Понравился ты мне, — сказал работяга-Степан, закатывая рукава и продолжая точить мачете об импровизированный брусок. — В знак полного примирения и в качестве извинения за наши дурацкие шутки, в стиле последнего издыхающего богдыхана, обещаю отсыпать тебе праха из собственной урны. Ты рад? А?