Он встал, бросил:

— Ну?

Люмке вскочил, вытянулся.

— Я вас слушаю, господин капитан!

Офицер за отворот пиджака притянул к себе Фрица, свирепо на него посмотрел:

— Слушай, Люмке! Ты будешь следить за каждым шагом своих рыбаков, ясно? За каждым шагом. И если что-нибудь заметишь...

— Так точно, господин капитан!

— Смотри, Люмке... Я верю тебе и советую оправдать это доверие... Ты все понимаешь, Люмке?

— Так точно, господин капитан...

— Поднять кливер!

Косой кливер захлопал по ветру, потом надулся, и нос шхуны начал медленно отклоняться в сторону.

Закрепив шкот кливера, Глыба и Саша перешли к фок-мачте. Фок был тяжелый, густо просмоленный, и Юра тоже стал рядом с Иваном, чтобы помочь. Глыба покосился на него, но ничего не сказал. Втроем они быстро подняли парус, и туго натянутая якорная цепь сразу ослабла.

Шкипер дал команду поднимать якорь, и Юра, воспользовавшись этим, побежал на нос, к Нине, которая уже была у лебедки.

— Нина, — тихо опросил Юра, берясь за ручку лебедки, — страшно было, когда он смотрел тебе в глаза?

— Нет. Я думала о другом...

— О другом? — искренне удивился Юра. — О чем же?

— Расскажу, лотом... Пойдем поднимать грот.

А через несколько минут шхуна, одетая во все паруса, медленно развернулась в сторону моря, и Фриц Люмке отметил это событие в своем дневнике:

Потом зачеркнул слово «нам» и сверху него написал: «мне».

Темная полоска берега уходила все дальше и дальше. А впереди, куда шкипер вел шхуну, уже занималась утренняя заря. Солнце еще не взошло, но далекий горизонт посветлел, согретый теплым, ласковым его дыханием. Обгоняя шхуну, куда-то спешили волны и таяли в бледной предрассветной голубизне.

Юра стоял у борта и не отрываясь глядел на восток. Вот в бирюзе зарозовели едва различимые крапинки и мгновенно исчезли, растворившись в ней. Над морем уже дрожали искры пробивающих волны солнечных лучей. Они то скрывались за пенистыми гребнями, то снова появлялись, разгорались все ярче и ярче. И вдруг море заалело, будто от пролитой в него крови, вспыхнуло: большое, чистое, словно умытое морской водой, всходило солнце.

Нина неслышно приблизилась к Юре, и он скорее догадался, чем услышал ее голос:

«Краше солнца нету в мире бога!..»

Он взглянул на нее и взял ее руку. Ему было приятно, что она поняла его. И он был благодарен ей за это.

— Посмотри, — сказала Нина.

У противоположного борта стоял Саша. Он стоял к ним спиной. Юра и Нина не могли видеть его лица, но и его опущенные плечи, и склоненная на грудь голова, и неподвижность — все говорило о глубокой задумчивости.

— Всегда вот так, — вздохнул Юра. — Замкнется, попробуй расшевелить его... Спросишь: «Что с тобой, Саша?» Ответит: «Все хорошо...»

— Пойдем к нему, — предложила Нина.

Они подошли и стали так, что Саша оказался посредине. Нина придвинулась к нему вплотную, шутлива подтолкнула локтем.

— О чем загрустил, моряк?

Саша медленно поднял взгляд на Нину и ничего не ответил.

— Так о чем же грустишь, моряк? — повторила Нина.

— Я не грущу, — ответил Саша. — Просто так...

— Просто так не бывает, — сказала Нина. И вдруг рассмеялась. — Слушай, Сашок, знаешь, что мне взбрело в голову? Пошли бы мы сейчас к Фрицу Люмке и сказали: «Господин ефрейтор, а ведь часовой с баржи отправился на тот свет благодаря нам. И скажите нам спасибо за то, что об этом не узнал капитан гестапо. Пришлось бы вам, уважаемый Люмке, последовать с нами вместе за этим капитаном. И разделить с нами веселье, которое устроили бы нам в одной из камер...

Саша сказал без улыбки:

— У них там, наверно, мало веселого.

— Ты развеселил бы их, Сашок. Ты ведь у нас весельчак...

— Не смейся, Нина. — Саша снова повернулся к. морю, стал глядеть на далекий горизонт. — Я весельчаком никогда не был и раньше. А теперь... Теперь только и думаю: не до смеха сейчас нашему народу. Плохо...

— Не хнычь! — бросил Юра. — Хныкать и дурак умеет. Мы вот на своей шхуне... Кстати, как называется наша шхуна? Или никак не называется?

— Почему никак? — ответил Саша. — «Мальва». Так она называлась раньше, говорит Иван Глыба. А мы должны сохранить все наше. Пусть так и остается.

— Если шкипер не будет возражать, — заметил Юра..

— «Шкипер, шкипер, ты сердце в море увез девичье!» — пропела Нина. — Что он за человек, наш шкипер?

Юра положил руку на ее плечо, и, стараясь подражать голосу Шорохова, спросил:

— Катались?

— Катались... — ответила Нина.

— Шкипер наш, — уверенно проговорил Юра.

Шорохов стоял в рубке, изредка поглядывая на вздрагивающую фосфорическую стрелку компаса. Привычные руки моряка крепко держали штурвал. Он видел из рубки стоявших на палубе молодых рыбаков. «Эти ребята, — думал Шорохов, — сделали то, что с огромным риском предполагали сделать опытные подпольщики (он не сомневался, что они отлучались с баржи именно для этого). Как, не раскрывая себя, предостеречь их от ошибок? Ведь неопытные ребята...» — эта мысль не оставляла его.

В восемь часов утра шкипер распорядился приготовить сети. Иван Глыба и Нина работали на корме, Юра и Саша встали у парусов. Немец равнодушно наблюдал за командой, устроившись рядом с рубкой.

Наконец, выбрав момент, когда порыв ветра ослаб, шкипер крикнул из рубки:

— Убрать кливер!

И как только ребята, наспех привязав кливер к бушприту, подбежали к грот-мачте, последовала команда:

— Взять риф!

Шхуна шла уже под одним парусом. Ход ее значительно сократился. Почувствовав это, Глыба кивнул Нине, и они стали опускать за борт сети. Теперь шхуна должна была описать полукруг и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, замкнуть его. Отсутствие мотора лишало их маневренности. Но Шорохов был опытным моряком. Как только судно начало разворачиваться, он приказал снова поднять кливер. Потом шкипер поставил шхуну под острым углом к волнам, и корабль почти лег в дрейф.

«Ловко, черт! — похвалил про себя Глыба. — Видать, не одну ракушку отодрал от своего сиденья, пока научился...

Он медленно пошел на корму, пристукивая деревяшкой. Поравнявшись с Люмке, Глыба на минуту остановился и торжественно произнес:

— Видал, господин немец? Видал, как надо делать?

Ефрейтор безразличным взглядом окинул Глыбу и ничего не ответил.

Сети выбирали специально установленным на корме деревянным воротом, так называемой вымбовкой. С каждой минутой вращать ворот становилось все труднее и труднее: улов, видно, был неплохой. Теперь уже ефрейтор жадными глазами смотрел за корму, и с его губ срывалось одно и то же слово:

— Шнель! Шнель!

От нетерпения он смешно притопывал, пальцы его рук бегали по форменным пуговицам зеленой шинели, а голова то вытягивалась за борт, то снова пряталась в поднятый воротник.

— Шнель, шнель! — забыв обо всем на свете, твердил немец...

На берег возвращались с богатым уловом. Люмке не мог оторвать взгляда от громадных сазанов, трехпудовых сомов, устало зевающих лещей и судаков, Он уже заранее готовился к тому, что и Штиммер, и, возможно, сам комендант полковник фон Зиммер будут пожимать ему, ефрейтору Фрицу Люмке, руку и благодарить за хорошую службу. И как только шхуна пришвартовалась к причалу, Люмке немедленно отправился в комендатуру, передав через Нину шкиперу: ни одной рыбы никто не должен брать без разрешение господина Штиммера.

Но не успел он скрыться, как Глыба подошел к Шорохову и сказал:

— Немцы дадут нам только жабры, Андрей Ильич. Может, рыбных пузырей еще подкинут.