Французы еще были под впечатлением вчерашнего приема и не замечали того, что по логике вещей должно было привести в уныние: мороз — под сорок, сугробы — почти в человеческий рост. Ничего подобного прибывшие не знали и не видели, а ведь всякому известно: чего не испытал, то не обязательно настораживает, бывает наоборот — успокаивает, притупляет внимание.

Заморские гости лишь тогда опомнились, когда перед ними возник рослый, широкоплечий, стройный, подтянутый советский офицер. Он был весь в меху: унты, летная куртка, утепленные шлемофон и перчатки.

В такой форме одежды французы увидели летчика впервые. Взглянули на него, осмотрелись и сразу же почувствовали себя как бы голыми среди бескрайней снежной пустыни. Ну что значили для трескучего мороза, которого не выдерживал металл, их легонькие костюмы «а ля Африка», модные на тонкой подошве туфли, щегольские с трехцветными околышами фуражки?!

Всего несколько минут длилась веселая катавасия на снегу, но их было предостаточно, чтобы начисто вышибло остатки хмеля, крепко прихватило морозом руки, ноги, носы, уши, неимоверная дрожь пронизала до самой селезенки.

Майор Пуликен попытался по всем воинским правилам доложить о прибытии эскадрильи «Нормандия» к месту назначения, но у него зуб на зуб не попадал, слова застывали прямо на губах. Видя это, наш офицер мягко улыбнулся, крепко обнял французского командира, затем жестом гостеприимного хозяина пригласил всех: мол, милости прошу следовать за мной.

О, русская зима! Наслышаны о ней все народы земли, а иные предки «нормандцев» даже испытали на себе ее суровый характер. Но что бы ни говорили о ней, все равно не поймешь ее, пока не почувствуешь на себе.

«Три мушкетера» Альбер, Лефевр и Дюран — первые весельчаки и заводилы — вдруг как бы окаменели. Ни слова, ни улыбки, ни выходки какой-нибудь. Дрожат осиновыми листиками на ветру, еле-еле переставляют ноги. Выступающие слезы тут же ледяными бисеринками повисают на веках.

Слово «казарма» само по себе не вызывает приятных эмоций. Однако для французов здание, обозначающее это понятие, показалось истинным раем. Как увидели они ряды аккуратно заправленных коек да почувствовали, что начинают отогреваться, — большего счастья им, казалось, не нужно было. И опять посыпались шутки. Вот уже подал голос Ив Бизьен:

— Люси! Забери меня обратно!

— Посмотрите на него, — отозвался Марсель Альбер, — в сосульку превратился, а просится не к маме, а к Люси.

— Мозги-то у него не замерзли, соображают, — уточнил Литольф.

По казарме прокатился смешок.

— Мозги, конечно, не замерзли, а левое ухо Иву прихватило, — заволновался врач Жорж Лебединский, который незаметно обошел почти всех добровольцев, проверяя, нет ли у кого признаков обморожения.

Бизьен схватился за совершенно бесчувственное ухо;

— Что же делать, Жорж? Оно отвалится!

— Да ничего страшного, — вмешался приведший их офицер. — Принесите поскорее снега.

Лебединский бросился к выходу, а Бизьен, выпучив глаза, испуганно заорал:

— Зачем снег?! Зачем снег? Грелка, нужна грелка!

— Что он говорит? — недоуменно поднял брови офицер.

— Не понимает, зачем снег нужен. Требует грелку, — объяснил Шик.

— Вы говорите по-русски?

— Да, я — переводчик.

— Тогда скажите, что именно снегом мы спасем ему ухо.

Шик, хоть и родился в России, подобных тонкостей не знал. Успокаивая Бизьена, внушал ему:

— Все будет хорошо. Положат на ухо снежный компресс — оно и отойдет.

— Шик, в своем ли ты уме? — недоуменно переспросил Ив.

Вернулся Лебединский с большим снежным комом в руках, протянул его нашему офицеру.

Тот с улыбкой взял пригоршню снега, подошел к оторопевшему Бизьену и стал сильно растирать ему ухо. Ив кривился, корчился, ворочал во все стороны ничего не понимающими глазами, на скулах напряженно ходили желваки. Но терпеливо ждал окончания странной процедуры.

— Все! — удовлетворенно сказал окружившим его французам новоиспеченный лекарь. — Ухо в целости и сохранности.

И все увидели, что оно действительно налилось кровью, на глазах приобретая нормальный цвет.

— Вот теперь можешь проситься к Люси, — резюмировал Литольф. — А то отыскался тут… Пьер Безухов.

Казарма наполнилась смехом.

«Ну что ж, кажется, гости отогрелись, отошли, можно знакомиться ближе», — решил наш офицер.

— Я — капитан Друзенков, Павел Иванович, — сказал громко, чтобы все слышали. — Инспектор авиабригады по технике пилотирования. Буду учить вас летать на советских истребителях.

Эти слова возымели магическое действие. Все обступили Друзенкова, засыпали его вопросами, главным из которых был: «Когда же мы приступим к полетам?»

— Сначала изучим самолет, инструкции, наставления…

— Какой самолет?

— Какой выберете, облюбуете.

— Нам предоставят это право?

— Уже предоставили.

— Так пошли выбирать! — завелся Бизьен.

— А как же Люси?

— При чем тут она?

— Хотите еще и нос отморозить?

Ив снова, под общее веселье, испуганно ухватился за ухо. Спросил озадаченно:

— Так что же мы, пока не спадет мороз, из казармы на свет божий не вылезем?

— Вылезем, вылезем, только сначала оденем вас как следует. А сейчас — отдых. Осваивайтесь, устраивайтесь, располагайтесь. На ужин вас пригласят.

Друзенков ушел, а французы, успевшие проголодаться, дали волю воображению.

— Нам подадут красное вино, сыр, луковый суп, крокет из сельдерея, — глотая слюнки, объявил Ролан де ля Пуап.

— Еще моллюски в рыбном соусе, — добавил Дервиль.

— А вместо чая — настой из мяты или ромашки. Любимый напиток маркизов, — съязвил Бизьен, намекая на происхождение Пуапа.

Тот собирался отразить этот выпад, но раздался спокойный, рассудительный голос Тюляна:

— Урезоньтесь, ребята, вы, вероятно, забыли нашу пословицу: кто рассчитывает на чужую похлебку, рискует остаться со своим хорошим аппетитом.

Он как в воду глядел.

На ужин не было подано ни французских, ни русских разносолов. По нескольку ложек гречневой каши-размазни да по одной тощей котлетке. Ограниченно — серый хлеб, неограниченно — чай.

Французы не знают обеда без вина и сыра. Обедают они поздно, после рабочего дня. Этих привычек «нормандцы» придерживались вплоть до самой Москвы. А теперь надо отказаться от них, жить и питаться, как русские.

Ужин проходил скучно. Даже неистощимые шутники — «три мушкетера» приуныли. Главная беда — каша. Во французской кухне она вообще не значится. Не варят и не едят французы ее. Овощи — это да! Но откуда им взяться здесь?

— Знали бы, прихватили бы с собой в Раяке бананов и апельсинов, — процедил сквозь зубы Дервиль, жуя постную котлету.

— Конечно, была бы закуска к тем бочкам вина, которые кое-кто намеревался взять, — в тон ему ответил Беген Дидье.

Прециози, наблюдая, с какой миной ест котлету Дервиль, подлил масла в огонь:

— При слове «котлета» французы представляют себе отличный, в меру жирный кусочек баранины, хорошенько прожаренный с обеих сторон и поданный с жареным картофелем.

Андре даже поперхнулся от воспоминаний.

— Друзья, немного фантазии, и мы такой пир закатим, что всем чертям будет тошно, — внес разрядку Ив Майе. — Разливайте по кружкам чай — это вино, ломтики хлеба — бананы. Пьем, закусываем, танцуем и поем!

Француз быстро зажигается. Кружки с чаем тут же взлетели и сомкнулись над столом, стены казармы впервые услышали веселую песню:

Прихлебывая горячий чай, летчики, авиаспециалисты начали пританцовывать вокруг длинного стола. Все их уныние как рукой сняло. Можно было подумать, что они снова попали в родную стихию, что впереди ждет их не война, а полная веселых приключений жизнь.