Устич выглянул из землянки. Уже светало. Разрывы бушевали вокруг. Гитлеровцы попрятались в укрытия, пережидая яростный артиллерийский обстрел.

Разведчики бросились к мосту. Осколки свистели, совсем близко вставали красно-черные снопы разрывов. Но то были наши снаряды, и потому на душе у разведчиков становилось веселее. Добрались до зарядов, заложенных под мостом, вырвали бикфордов шнур, перерезали провода. Решили переждать до ночи и тогда возвращаться к своим. Но ждать не пришлось. Огонь артиллерии все не утихал. Потом в него ворвался неистовый залп «катюш», и после него снаряды стали рваться уже где-то дальше.

Разведчики лежали в кустах. Они еще не успели прийти в себя, как до них донеслось прерывистое хриплое «ура». Оно приближалось, а саперы не смели поверить своей догадке. Нет, возвращаться назад им было незачем — наши атакующие цепи подтянулись к мосту, а затем двинулись дальше. Устичу и Баллану оставалось разыскать свою часть.

Они выполнили задачу, отлично выполнили. Так сказал потом командир, вручая им обоим ордена Славы.

Девичья команда стояла в это время у Средней Рогатки. Как и для всех, кто был на правом фланге ленинградского обвода между Пулковскими высотами и заливом, наступление началось для нее на следующий день. Земля вокруг стала разом извергать огонь и гром, содрогаясь и дымя. Две с половиной тысячи орудий работали сто минут, чтобы выбросить на противника четверть миллиона снарядов. Такой музыки боя еще никто не слышал. Сосчитать выстрелы в этом сплошном реве орудий было, разумеется, невозможно, но сокрушающую мощь удара все сознавали. И с нетерпением, с азартом ждали своей минуты, уже вовсе не думая о том, что может принести она каждому в отдельности, как повернет его собственную, личную судьбу. Судьба теперь была только одна, общая на всех, и этот бой ее решал.

Девушки двинулись вслед за пехотой и танками по черному от пороховой гари снегу, по разнесенным, обрушенным траншеям. Наступавшие врубались, вклинивались в расположение врага, и сразу надо было открывать дороги, чтобы доставить все, питающее людей и бой. А это значило, прежде всего, убирать, обезвреживать мины.

Отделение Риты Меньшагиной работало под Урицком, разминировало шоссе, ведущее к Стрельне и Петергофу. Рита шла вдоль дороги с Жуком. Крупный пес, похожий на кавказскую овчарку, тыкался в снег угольно-черной мордой и часто оборачивался к хозяйке, поглядывая на нее умными и преданными глазами. Только морда, глаза да кончики ушей у него были черными. Спину, живот, лапы, хвост покрывала густая, завивавшаяся крупными кольцами белая шерсть с чуть заметным желтоватым отливом. Если б не этот отлив, Жук был бы совсем неразличим на фоне заснеженной дороги.

— Хитрый пес, — говорили проходившие мимо солдаты, — вишь, какой маскировкой обзавелся.

— Умный, — поправляла Рита, — отличный разминер. А масть — это не самое важное.

Она гордилась собакой — ведь сама выходила и выучила Жука, сделала его охотником за минами.

Жук был «старым фронтовиком», попал на передовую еще осенью сорок первого в команде истребителей танков. Через несколько месяцев его ранило под Пулковом.

— Надо пристрелить, — сказал командир взвода, глянув на истекавшую кровью собаку.

Красноармеец-вожатый встал перед Жуком, словно заслоняя его:

— Не надо стрелять, ему же цены нет! Разрешите, отнесу к ветврачу.

Он уже разорвал свой индивидуальный пакет и перевязывал Жука.

— Все равно не донесешь.

— Донесу, только разрешите.

Боец долго тащил тяжелого, обвисшего на его руках пса. Останавливался, поправлял повязку и нес снова.

— Сколько ты прошел с ним? — спросил ветврач Львов, осматривая Жука. — Он же что добрый теленок.

— Километра четыре, а может, и пять… Не мог я его бросить.

— Попробуем заштопать, коли такое дело.

Львов сдержал слово — вылечил пса. К Рите Жук попал уже после ветеринарной части. Его прежний вожатый к этому времени тоже был ранен и выбыл из батальона. Рита знала историю пса и стала тренировать для миннорозыскной службы, хотя ей и говорили, что собака, перенесшая тяжелое ранение, не сможет больше работать на передовой, будет бояться разрывов.

Риту поразили острота обоняния и сообразительность Жука. Он чуял взрывчатку, как бы хитро ни запрятали ее. Он умел распознать даже схему установки мин — найдет, разнюхает одну и сидит возле нее, пока не подойдет хозяйка. Сдав ей находку, быстро идет дальше по ряду и садится уже у следующей мины.

А разрывы… Жук поднимал уши и вздрагивал, когда они раздавались вблизи. Вопросительно посматривал на хозяйку. Но хозяйка была спокойна, и Жук тоже сохранял спокойствие. Он быстро привязался к девушке, с ней ему не было страшно.

А в тот день под Урицком Жук очень помог. Дорога была заминирована беспорядочно, это затрудняло поиск. Вдоль пути, пройденного отделением, лежало уже много снятых мин. Жук обнаружил новый участок. Мелкие противопехотные мины стояли невероятно густо.

Рита отвела Жука в сторону, привязала его и вернулась на дорогу — снимать мины лучше было одной. Методично прокалывала землю длинным острым щупом и, обнаружив очередную коробочку со взрывчаткой, осторожно извлекала, предварительно разгребая снег вокруг.

Работа ладилась. Рита подумала, что уже скоро разделается с этим неприятным участком, и тут ее ослепила вспышка, гулкий хлопок ударил по ушам…

Командир батальона был в это время впереди, ближе к Стрельне, осматривал местность, которую тоже предстояло разминировать. Там его нагнал полковник, приехавший из штаба фронта или, вернее, пришедший, потому что дальше того места, где работали девушки, проехать на машине еще было нельзя — двигались пешком по узким тропам, проторенным бойцами в снегу.

— Что же вы девочек поставили на такое дело? — недовольно сказал полковник. — Нам дороги надо открыть как можно скорее.

— Дорогу скоро откроем. Девушки — опытные разминеры, работают быстро, — ответил командир.

— Опытные, опытные, а сейчас одна подорвалась на наших глазах, И не рядовая, а сержант. Вон там, у развилки.

— Там? Рита?!. — вырвалось у комбата. Не договорив, он оставил недовольного начальника и побежал к развилке дорог.

Отделение Меньшагиной работало спокойно в своей полосе. Рита не слышала шагов командира, обернулась, только когда он прокричал ей в ухо:

— Кто тут у вас подорвался, что случилось?

— Никто не подорвался, товарищ подполковник.

— Да мне же сообщили. Полковник из штаба видел.

— У меня ПМД-6 сработала под щупом. Вот и все, что было.

Рита показала место, где взорвалась противопехотная мина.

— Ну а ты как?

— Я ничего. Щуп же длинный, меня не задело, оглушило немножко.

— Почему не прекратила работу? Почему сразу не доложила?

— Так ведь дел сколько, сами видите, товарищ подполковник.

— А мне начальник из штаба фронта сказал…

— Наверно, он вспышку видел, вот и решил, что подорвалась.

Рита провела рукой по влажному лицу, словно стирая улыбку:

— Разрешите продолжать? После взрыва уже больше часа прошло.

— Продолжайте, — сказал комбат, удивляясь, почему его голос звучит так сипло. — Продолжайте, и чтобы все было по инструкции, точно.

Он тяжело зашагал по снегу назад, в сторону Стрельны.

Рита повернулась к Жуку. Он сразу рванулся к ней. Он все время не спускал с нее глаз. Кроме хозяйки, он никого не признавал, а Рита могла с ним делать все, что хотела.

Как-то Рита уехала в командировку на несколько дней. Жук беспокойно метался по вольеру, яростно рычал на каждого, кто пробовал войти, и обнажал зубы. Пищу ему подавали на длинной палке.

— Зря держат в части такого черта, — говорили в питомнике.

Но строптивость Жука с лихвой искупали чутье и ум, которые он неизменно показывал на работе. Да с Ритой он и не был строптивым — напротив, воплощенные послушание и кротость.

Через несколько дней после случая на дороге Жук заставил говорить о себе в штабе армии.