— Сколько можно! — не поднимая глаз, жалобно пробасил Илларион. — Усвоил уже…

— Раз усвоил — посмеешься вместе с нами, а товарищ должен знать, какой номер ты выкинуть можешь. — И повернулся к Николаю. — Представь ситуацию. Совершен налет на полицейский участок. Получилось не совсем хорошо, поднялась стрельба. Наши-то все ушли, но появилось опасение, что будут искать. Как ты мог заметить, Илларион мужчина у нас видный, Ему бы притаиться и помалкивать. А он… Молчи, Илларион! — сказал Бондаренко, заметив, что тот хочет перебить. — А он пошел на следующий вечер в цирк. За одно это пороть надо, но слушай дальше. Номер там был такой: несколько человек выносят огромную гирю, а силач ее выжимает. Выжал, утер пот, кланяется. Тут и вылазит на арену медведем Илларион. Потоптался, посопел, гирю поднял… Публика — в ладошки. Тогда Ларя хватает за пояс силача, поднимает его и осторожно кладет на опилки. В цирке — рев и стон. Наш чемпион поворачивается, уходит. И, обрати внимание, поклониться не забыл!

Журба даже не заметил, когда и как превратился из экзаменатора в простого слушателя, внимательно и чутко реагирующего на все, о чем говорил Бондаренко.

Каждый из сидящих в этой комнате людей, понятый им благодаря щедрой мудрости Бондаренко, уже виделся Николаю не просто подходящим, а незаменимым человеком. Только теперь он понял, почему Бондаренко начал знакомство с представления своих товарищей, а не наоборот: Бондаренко хотел уберечь его от ненужного позерства. А оно бы прорвалось, неизбежно прорвалось, как только он попытался бы излагать с высоты своего представительного мандата прописные истины о трудностях предстоящей совместной работы. Он вспомнил свои сомнения, с которыми шел сюда, и почувствовал неловкость.

Уже все смотрели на него, ожидая, когда Журба заговорит. А он не знал, что сказать, надо было собраться с мыслями, и опять Бондаренко пришел на помощь.

— Товарищ Журба прибыл к нам из центра, — весомо сказал он. — Если точнее — из Харькова.

— По линии Закордота[2]? — быстро переспросил Ермаков.

— Не суетись, Петр, — остановил его Матвей Рогожин. — Придет черед вопросам.

Журба встал. Смущенно улыбнувшись, сказал:

— Зовут меня Николаем. Я, товарищи, по линии ЧК. Правда, чекист я молодой, надеюсь на вашу помощь — и делом, и советом.

Внезапно он успокоился: наверное, сказалось доброе, спокойное доверие, исходящее от этих людей. Говоря о судах и землечерпательных караванах, он не скрывал ни важности задания, ни возникших трудностей, и это его ответное доверие еще крепче, еще надежнее сплачивало их всех.

Услышав о напутствии Дзержинского, о том, что судьба флотского имущества заботит его, подпольщики взволнованно переглянулись.

— Вроде и далеко от нас Феликс Эдмундович, — тихо сказал Рогожин, — а выходит, что одно дело де-лаем. И я так думаю, товарищи, уж тут промахнуться нельзя — не будет нам прощения!

— Правильно, Матвей, — отозвался молчавший до тех пор Баринов. И Журба поразился, что голос у него мягкий, певучий. — Вот тут говорили о покупателе, а кто о нем что знает?

Ответил Петр Степанович:

— Фамилия его Астахов, из Константинополя при-ехал. Крупный деляга! С генералом Вильчевским он столковался, так что в любой момент может стать владельцем многих судов и караванов.

— Сведения проверенные? — спросил Баринов.

— Да уж точнее не бывает, — вздохнул Петр Степанович. — Есть у нас с Матвеем в доме Вильчевского свой человек.

«Вот даже как?» — удивленно подумал Журба и коротко сказал:

— Я видел этого покупателя в порту. Нам надо опередить его!

— Есть предложение, — неторопливо сказал Баринов. — Мы собираемся провести диверсию в порту. Самая пора: вчера еще один французский транспорт под разгрузку встал. Так вот, рванем склады — белякам будет не до землечерпалок. Сейчас для нас главное — время. А его мы таким путем выиграем. Да вот пусть Бондаренко скажет.

Бондаренко отозвался не сразу. Но когда заговорил, всем стало ясно, что это уже не просто продолжение разговора, а решение.

— Склады будем уничтожать. Как это дело лучше провернуть — обсудим. Для этого и собрались.

О предстоящем они говорили просто и буднично, с той уверенностью в успехе, какая свойственна людям, чувствующим себя хозяевами положения. И Журба вдруг с волнением и гордостью подумал: в городе, забитом вражескими войсками, терроризируемом контрразведкой, эти люди и есть истинные хозяева — несмотря ни на что! И он почувствовал, как впервые за много дней пришла к нему уверенность. Такой уверенности в себе, в своей силе Журба не испытывал с тех пор, как покинул Харьков…

Один из наиболее почитаемых постояльцев гостиницы «Кист», совладелец константинопольского банкирского дома Василий Степанович Астахов, подбирая галстук к вечернему костюму, открыл дорожный кофр и… насторожился. После некоторого раздумья откинул крышки других чемоданов, прошелся по комнатам комфортабельного люкса и вызвал горничную.

Молоденькая миловидная горничная, неслышно приоткрыв дверь, остановилась на пороге. Постоялец молчал, пристально глядя на нее. Горничная, невольно краснея, опустила голову и тихо спросила;

— Да, господин?..

Астахов подошел к ней, мягко взяв за подбородок, приподнял голову.

— Катя, у нас ость основания быть недовольной мною?

— Как можно… — окончательно смутилась девушка. — Ваша доброта, господин…

— Она останется прежней, но ответьте мне, Катя: кто был здесь в мое отсутствие?

— Никого. Я только навела в комнатах порядок.

— Вы наводили его и в моих чемоданах?

— Как можно! — испуганно отшатнулась горничная. В глазах у нее появились слезы. — У нас с этим строго…

Астахов покачал головой:

— Катя, я не хочу вам зла. — Он помолчал, а когда заговорил опять, голос его был жестким: — Но если вы не ответите, я потребую объяснений у хозяина гостиницы. Произойдет скандал. Он не пойдет на пользу ни хозяину гостиницы, ни вам, Кати! Ну?

По щекам горничной текли слезы, но она не отвечала.

— Вам велено молчать? — догадался Астахов. — Тогда я спрошу иначе: молчать приказали люди, которые были здесь?

Прикусив губу, горничная быстро взглянула на него и так же быстро, едва заметно кивнула.

— Спасибо, Катя, — серьезно сказал Астахов. В руке его появилась ассигнация.

— Не надо…

— Молчите, — остановил ее Астахов. — О нашем разговоре не узнает никто! — Он опустил ассигнацию в карман туго накрахмаленного передника горничной. — Идите, Катя.

С облегчением вздохнув, девушка повернулась к двери, но в последний момент задержалась:

— У вас что-то пропало? Ценное?

— Нет, Катя, нет. Успокойтесь, все будет хорошо!

Завязав галстук, Астахов переложил из кармана снятого костюма в вечерний те мелкие вещицы, без которых не обходится человек даже в минуты отдыха: портмоне, часы, блокнот, визитные карточки…

Он уже пошел к двери, но вдруг вернулся, вынул из внутреннего кармана английского смокинга небольшой пакет из плотной непромокаемой бумаги и осторожно положил его в кофр…

Стемнело, но знойная духота не спешила покинуть город: стены домов, раскаленные камни мостовых возвращали накопленное за день тепло. От гостиницы «Кист» до гостиницы «Бристоль» было недалеко, и Астахов, выйдя из вестибюля, в нерешительности остановился: день выдался хлопотливым, трудным, хотелось пройтись по свежему воздуху, но… Увы, вечер не принес желанной прохлады!

У подъезда стояли экипажи. Это были не те ободранные коляски с жалкими одрами, что в великом множестве дребезжали на улицах города. На козлах лакированных мягких экипажей, запряженных сытыми лошадьми, важно восседали осанистые кучера. В их позах и жестах не было угодливой суетливости. Заметив Астахова, они не спешили с заливисто-бахвальскими обещаниями: «Эх, прокачу!», — они знали, что сам вид их экипажей обещает приятную и скорую езду, и цену себе прекрасно знали; к тому же постояльцы «Киста», как правило, не торговались…