— Так ить я Анастась Михаловне побожился, — скромно вздохнул денщик. Можно было поручиться, что он усмехается в бороду-лопату. — Обещал, что и ужинать будете в аккурат, и вобче… А если что, значится, так отписать обещал сразу.

— Вот я тебе отпишу когда-нибудь! — уже сдаваясь, вяло пообещал Слащев. — Прикажу выпороть старого, что тогда?

— Оно, конешно, лишнее, да воля ваша… А все ж кара, Анастась Михайловной назначенная — пострашней.

Этот разговор в разных вариациях повторялся уже не однажды, и все-таки Слащев подыграл старику — задал поджидаемый вопрос:

— Это что еще за кара?

— Так они ж мне что обещали? — охотно откликнулся из темноты денщик. — Смотри, грит, старый черт! А не усмотришь, как велено, за моим супругом и твоим генералом, случится с ним что, я, грит, самолично тебе дырку меж глаз сотворю! — восхищенно причмокнул губами, добавил: — Они женщина строгая, и даже по нынешнему своему положению на такую кару очень способные!

— Ладно, Пантелей, иди, — усмехнувшись, сказал Слащев. — Делай, что тебе велено «нашей супругой и твоей генеральшей».

Денщик вышел.

… Все дальше, все быстрее уходил в ночь поезд генерала Слащева.

Как поминальные свечи векам давно минувшим вздымались на дальней окраине Севастополя беломраморные колонны Херсонеса. О многом могли бы рассказать развалины некогда грозного и богатого города-государства: о том, как возводили здесь античные греки дома и храмы, как разбивались о стены города разноплеменные волны захватчиков…

Было здесь тихо, сонно. Жарко пригревало солнце. За мраморными колоннами плескалось море.

Николай Журба пришел в Херсонес с номером «Таврического голоса» в кармане тужурки.

Нетерпение привело Журбу в Херсонес раньше назначенного времени — почему-то он был уверен, что и Петрович поступит так же. Внимательно и незаметно оглядывал он каждого, кто забрел в этот час в развалины давно умершего города.

Высокая девушка в холщовом платье с изящным томиком Андрея Белого в руках и следующий за ней на почтительном расстоянии юноша-гимназист… Пожилая чопорная пара — мужчина бережно поддерживал свою спутницу под руку, и так брели они меж развалин, словно отыскивали ушедшую в прошлое жизнь…

За обломками изъеденных временем стен Журба увидел высокого немолодого мужчину в кремовом чесучовом костюме. Опираясь на украшенную серебряными монограммами трость, он стоял перед остатками базилики и оглядывался, будто поджидая кого-то.

Журба подошел, остановился рядом. Мужчина взглянул на него, сказал:

— Древность, какая седая древность! И обратите внимание: как тесно переплелась она с историей Руси… В 988 году приходил сюда Киевский князь Владимир…

Бывший профессор столичного университета, привыкший делиться с аудиторией каждой своей мыслью, он томился одиночеством и, увидев Журбу, обрадовался появлению хотя бы одного слушателя.

Несколько минут Николай терпеливо слушал журчащую речь профессора, потом понял, что конца импровизированной лекции не будет, и, воспользовавшись короткой паузой в рассказе, поспешно отошел. Внимание Николая привлекли идущий к берегу ялик с одиноким гребцом и приближающаяся к Херсонесу коляска — в ней, кроме кучера, сидел какой-то тип в канотье и светлом костюме. Издали вглядевшись в его плотную фигуру, различив барственные черты лица, Николай отпрянул в сторону, скрылся за невысокой стеной: всего лишь раз видел он этого человека, но был уверен, что запомнит на всю жизнь. Но может, ошибся?

Николай осторожно выглянул из-за стены… Нет, так и есть: по расчищенной, присыпанной желтым песком дорожке важно нес собственную персону совладелец константинопольского банкирского дома Астахов. «На экскурсию захотелось? — едва ли не с детской обидой подумал Николай. — Гуляй, гуляй — недолго осталось!..»

Ужо причалил к берегу ялик, и сухощавый, средних лет мужчина в толстовке выпрыгнул на песок, внимательно огляделся…

Стараясь оставаться незаметным для Астахова, Журба быстро пошел к берегу. Остановился возле ялика так, чтобы прибывший мог увидеть газету в правом кармане тужурки.

Окинув Журбу спокойным взглядом, человек в толстовке достал из ящика переносный мольберт, закинул ремень на плечо и направился к остаткам собора.

Опять не то…

Меж тем уже пришло и назначенное время встречи. Журба вернулся к стене, из-за которой удобно было наблюдать за происходящим, достал из кармана газету, развернул — неужели напутал что-то, неправильно понял шифрованное объявление?..

Ошибка исключалась. Водворив «Таврический голос» в карман, Журба невесело вздохнул: надо же, не успел толком порадоваться, как появилось опасение, что долгожданная встреча с Петровичем может не состояться…

Сколько надежд вселила в него первая скупая, но многообещающая весточка, так неожиданно принесенная воскресшей из праха газетой!.. Время и события требовали немедленной связи с Петровичем: лишь с появлением его надеялся Журба развязать те узлы и узелки, которыми катастрофически прочно связывали белые все нити, ведущие и к планам предстоящего наступления врангелевской армии, и к судьбе кораблей флота…

Но бежали минуты, истекал контрольный час встречи, а Петрович не появлялся!

Легкий скрип гравия послышался за спиной, Жур-ба резко обернулся. В метре от него стоял Астахов. «Да что ж это такое! — недобро подумал Журба. — Еще этого мне не хватало!..»

— Ну-с, молодой человек, — спокойно спросил Астахов, — с чего бы это вы вздумали прятаться?

«Вам-то что за дело?!» — хотел ответить Николай. Но тихо произнесенные слова пароля лишили его речи, пригвоздили к теплой стене. С трудом выдавив отзыв, все еще не веря случившемуся, Журба беспомощно спросил:

— Петрович?..

— Да! — Астахов улыбнулся, и пропала барская надменность лица, была лишь глубокая усталость.

Так они встретились: чекисты Николай Журба и Василий Степанович Астахов — он же Петрович, он же совладелец константинопольского банкирского дома. Как долго, как трудно шли они к этой встрече!..

— Как же так… — Николай провел по лицу ладонью, будто смахивая остатки сновидения. — Как же так, — повторил. — Мы же только вчера о вас говорили, поминали недобрым словом…

— А за какие такие, позвольте спросить, грехи? — деловито, но с улыбкой уточнил Астахов.

— За караваны! — признался Николай. — Еще бы день-два и…

Отсмеявшись, Астахов сказал:

— Пойдемте куда-нибудь на бережок.

Укрывшись в тени высокого берега, они присели на теплые камни.

— Ну, рассказывайте, Николай… Обо всем по порядку, не спеша, с самого начала, — предложил Астахов.

Все происходящее еще казалось Николаю Журбе невероятным, хотя и радостным, волнующим сном. Он заставил себя собраться с мыслями и начал рассказывать. Вспоминая свои мытарства в Симферополе, он невольно сбивался на подробности, и в его рассказ вплетались те детали, которые и могли, собственно, помочь Астахову составить мнение о молодом своем помощнике. Отмечая про себя ошибки Журбы, Василий Степанович не спешил тут же, сразу указывать Николаю на них — он понимал: ничего, кроме излишнего, мешающего их разговору смущения, это Журбе пока не при-несет. Будет время и на разбор ошибок! Но все, что заслуживало похвалы, отмечал вслух незамедлительно. Когда, например, речь зашла о событиях на симферопольской явке, Астахов, положив руку на плечо Николая, с теплотой в голосе сказал:

— С машинописными объявлениями у вас хорошо получилось. Остроумно и лихо!

Как бы оправдываясь, Николай сказал:

— Так ведь у меня другого выхода не было… Я только боялся, что вы не заметите объявлений…

— Ну, это было бы невозможно! — усмехнулся Астахов. — Они пестрели на каждом шагу. А симферопольские контрразведчики генерала Климовича? Они что же — смотрели, как вы клеете объявления и молчали?

— Сам бы я не рискнул, — признался Николай. — Разве в самом крайнем случае… Нет, меня выручили беспризорники.