Долго, утомительно долго шёл он следующие двадцать ярдов и, наконец, увидел следы большого оленя, совершенно ещё свежие; сердце его снова забилось сильнее, и ему показалось, что вся кровь хлынула ему в голову, так сильно захватило у него дыхание от волнения. Он решил идти ещё некоторое время по этому следу и, держа ружьё наготове, осторожно двинулся вперёд. Не успел он сделать и несколько шагов, как услышал позади себя громкое свистящее дыхание. В одно мгновение обернулся он и очутился лицом к лицу с огромным, великолепным оленем-самцом. И вот животное, которое он томительно долго выслеживал, стояло теперь на виду и в каких-нибудь тридцати ярдах от него. Они смотрели друг на друга, не двигаясь с места в течение нескольких секунд Осторожно, не делая лишних движений, поднял Рольф ружьё. Олень стоял и смотрел на него. Да, ружьё было поднято, но как оно ужасно, отвратительно ужасно дрожало в руках Рольфа, и чем крепче старался он держать его, тем сильнее дрожало оно, и тем больше передавалось дрожание всему телу охотника. Дыхание его сделалось прерывистым, колени подгибались, руки тряслись, и, наконец, в ту минуту, когда олень поднял хвост и повернул голову, чтобы лучше рассмотреть его, он нажал собачку, употребив при этом неимоверные усилия, чтобы вернуть себе самообладание. Паф! — и в ту же минуту олень исчез из виду.

Бедный Рольф! Как скверно чувствовал он себя… Он был преисполнен величайшего презрения к самому себе. Большой широкобокий олень в каких-нибудь тридцати ярдах от него, при дневном освещении — и не попасть в него. А там вот на дереве отверстие от засевшей в нём пули на пять футов выше головы оленя. «Я никуда не гожусь и никогда не буду хорошим охотником», — пробормотал он и медленно направился обратно в лагерь. Куонеб внимательно взглянул на него, так как слышал, вероятно, выстрел. Он заметил сразу мрачное и печальное выражение лица юноши, который покачал головой в ответ на его вопросительный взгляд и даже стукнул ружьём о стену, когда его вешал.

Куонеб снял ружьё, вычистил его, зарядил и, обратившись к Рольфу, сказал ему:

— Нибовака, ты чувствуешь себя очень нехорошо. Да! Знаешь почему? Тебе подвернулось счастье, но у тебя сделалась оленья лихорадка. Так всегда бывает в первый раз. Завтра ты пойдёшь и возьмёшь своего оленя.

Рольф не ответил ему, и Куонеб продолжал:

— Желаешь, чтобы я пошёл с тобою?

Слова эти затронули гордость Рольфа, и решимость вернулась к нему.

— Нет! Я пойду завтра один.

На следующий день, когда роса ещё не просохла, отправился он снова на охоту. Погода была тихая, и только с юго-запада срывался иногда лёгкий ветерок. Он шёл, как и вчера, по тому же следу и нашёл, что по росе, когда всё кругом мокро, гораздо легче идти без малейшего шума, а потому быстро двигался вперёд. Проходя по роковой прогалине, он снова обратил внимание на простреленное пулей дерево. Вблизи послышался громкий крик сойки, который всегда служит указанием на близость оленя. Опытные охотники хорошо знают привычку сойки возвещать обо всём, что происходит.

Рольф остановился и с минуту прислушивался. Ему показалось, что он услышал какой-то скребущий звук. Сойка снова крикнула… Звуки прекратились, а крик сойки замер вдали. Осторожно прошёл он ещё несколько минут вперёд и увидел вторую прогалину. Внимательно всматриваясь в неё из-за кустов, он заметил далеко впереди какое-то движение у самой земли. Сердце у него так и запрыгало в груди! Присмотревшись ещё раз внимательно, он снова заметил то же движение и увидел теперь ясно, что это голова самки оленя в густой траве. Движение, замеченное Рольфом, она делала ухом, чтобы прогнать сидевшую на нём муху. Рольф осмотрел пистон, собрался с духом и, приготовив ружьё, коротко, но пронзительно свистнул. Самка тотчас же вскочила на ноги, и в ту же минуту показался второй олень, поменьше, затем ещё молодой самец, и все они уставились в его сторону. Он поднял ружьё и увидел, что дуло его снова дрожит. Рольф опустил его и сурово сказал самому себе: «Я не хочу дрожать». Самка потянулась и медленно направилась в сторону озера. За ней последовал другой, поменьше, и остался один только самец. Рольф свистнул ещё раз, и олень превратился в неподвижную статую. Стараясь сдержать своё волнение, Рольф сказал: «хочу» и, твёрдой рукою подняв ружьё, прицелился и выстрелил. Олень вздрогнул, сделал прыжок и исчез. Рольф снова почувствовал то же неприятное ощущение, но зарядил ружьё и двинулся дальше.

Он увидел глубоко вдавленные следы в том месте, где подпрыгнул олень, но ни одной капли крови не было там. Он сделал ещё несколько шагов и снова увидел следы копыт, а подле красные пятна; ещё и ещё… прыжки становились более и более короткими… ещё сто ярдов… да, он лежал уже… раненный в самое сердце, испуская последнее дыхание.

Рольф громко вскрикнул, и где-то вблизи послышался ответный, воинственный клич. Из-за дерева вышел Куонеб.

— Я убил его, — крикнул Рольф.

Индеец улыбнулся.

— Я знал, что ты убьёшь его, и последовал поэтому за тобой; вчера вечером я знал, что у тебя будет лихорадка, и дал тебе уйти одному.

Осторожно, аккуратно сняли с оленя шкуру, и Рольф узнал все маленькие тайны этой процедуры.

Сняв шкуру с туловища (но не трогая головы и ног), Куонеб тщательно вырезал широкую полосу сухожилий, которые прикрывают мускулы, начиная от бедренных костей у таза до плеч; эти сухожилия служат индейцам для шитья вместо ниток. Затем он вырезал два длинных куска мяса, расположенных по обе стороны спинного хребта, и таких же два поменьше с внутренней стороны. Два эти куска, четыре окорока, сердце и почки он завернул в шкуру. Внутренности, голову, шею, ноги и копыта они оставили для лисиц; тазовую же кость он повесил на дерево, чтобы Великий Дух смилостивился над ними и послал им хорошую охоту. Обратившись затем к голове оленя, он сказал:

— Брат, прости нас! Нам жаль, что мы убили тебя. Но вот, смотри, мы воздаём тебе почести красных лучей.

Взяв с собой добычу, они отправились обратно в лагерь. Мясо спрятали в мешки, чтобы его не трогали мухи, и повесили в тени; кожу зарыли в тёплую грязь болота, а три дня спустя, когда шерсть отстала от кожи, счистили её прочь. Индеец приготовил из ясеня обруч, натянул на него сырую кожу и получил таким образом индейский том-том.

Он высох не раньше, как через два-три дня. По мере того, как сохла кожа, слышались всё чаще и чаще дребезжащие, как у пружины, звуки, которые указывали на то, что она всё сильнее и сильнее натягивается.

Вечером, сидя у огня и тихо напевая, попробовал Куонеб новый том-том:

На следующй день он встал до восхода солнца, поднялся на гору, сел на самую верхушку её и, ударяя в том-том, запел воззвание Дневному Богу, которого не пел ещё ни разу с того дня, когда они покинули великий утёс над Эземуком:

Хижину для зимовки выстроили, заготовили и запас пищи, пора было приступить к не менее важному делу: заняться, ввиду приближения холодов, выбором мест для капканов и ловушек. Времени у них, собственно говоря, было ещё достаточно, но они хотели по возможности скорее установить капканы по всем направлениям леса на тот случай, если бы сюда явился вдруг новый траппер. Большинство пушных зверей — бобр, выдра, норка, мускусная крыса, енот — селятся преимущественно при речных долинах. Там же встречаются и те животные, которые, не имея надобности жить поблизости от воды, всё же ищут её, так как им в воде легче найти убежище, и к тому же там живёт их добыча; к таким животным принадлежат рысь, лисица, куница-рыболов и простая куница, которые питаются кроликами и мышами. Вот почему линия капканов и ловушек ведётся обыкновенно вдоль какой-нибудь долины до места её раздела и дальше по другой долине вплоть до её начала.