Тут охотники наткнулись на сигнальное дерево медведя, а немного погодя Куонеб указал Рольфу место, где на двух брёвнах, соединённых под углом у самого дерева, исцарапанного когтями и издававшего какой-то особенный запах, он увидел несколько волосков куницы. Это был сигнальный пост куницы, вполне пригодный для устройства ловушки.

Третье место они нашли на открытой травянистой прогалине. Они увидели там большой белый камень, а на нём шарики, оставленные лисицей.

— Каждая лисица, — объяснил Рольфу индеец, — проходя мимо этого места, подойдёт к камню и обнюхает его, чтобы узнать, кто из соплеменниц её живёт здесь. Самое удобное место для железного капкана, потому что к обыкновенной ловушке ни одна лисица не подойдёт.

Так, мало-помалу узнал Рольф, что одни и те же привычки встречаются часто у всех животных, не исключая даже мышей и землероек. Если мы не замечаем этого, то лишь потому, что внешние чувства наши и наблюдательность не так развиты, как у натуралистов и охотников, которые всегда знают, где надо искать следы четвероногих обитателей, и, судя по этим следам, могут сказать, какое именно животное живёт или не живёт в известной местности.

В полдень они находились уже в десяти милях от своего дома и успели за это время отметить пятнадцать ловушек для куниц благодаря, конечно, необыкновенной опытности Куонеба, значительно сокращавшей им работу.

После полудня они снова пустились в путь. Река, вдоль которой они шли, превращалась постепенно в ручей, а местность кругом становилась всё более и более болотистой. Продолжая идти вдоль берега, они внимательно присматривались к малейшим признакам, указывающим на присутствие пушных зверей, и с этой целью несколько раз переходили вброд на другую сторону реки и обратно. В одном месте Куонеб вдруг остановился и, внимательно присмотревшись к ручью, указал Рольфу на то, что вода в нём мутная от грязи. Глаза индейца сияли, когда он, кивнув головой в ту сторону, где река брала своё начало, произнёс магическое слово «бобр».

Отсюда они двинулись на запад, прошли сто шагов по болотистой местности, густо поросшей ольхой, и увидели пруд неправильной формы, который разлился среди ивовых кустов, теряясь где-то далеко в болоте. Продолжая идти вдоль реки, они скоро добрались до бобровой плотины, длинной, изогнутой, сделанной из ивовых прутьев и тины; поверх неё сочилось множество ручейков, соединявшихся внизу и образующих ту речку, вдоль которой они только что шли.

Над прудом носились целые стаи дроздов, на воде плавали утки, а на верхушке сухой сосны сидела огромная голубая цапля. Везде кругом двигались и порхали ещё меньшие существа, а далеко впереди, на самой почти середине пруда, возвышался купол, сложенный из прутьев, — бобровая хатка; несколько дальше, за нею, виднелись ещё три такие же хатки. Бобров нигде не было видно, но свежая порубка деревьев, плавающие на воде и очищенные от коры ветки да длинная крепкая плотина служили для опытного глаза достаточным доказательством того, что здесь находится огромная колония бобров, полноправно владеющих этой местностью.

Бобровый мех принадлежал в то время к одним из самых ценных. Бобр легко попадает в капкан, а потому находка этого пруда была равносильна находке мешка с золотом. Они обошли его неправильные берега, и Куонеб указал несколько бобровых пристаней, по краям которых находились глубокие отверстия, откуда бобры ныряли под воду. Тут и там поблизости пруда возвышались куполообразные муравьиные кучи, к которым шли тропинки, начинавшиеся от берега пруда. Индеец объяснил, что по ним ходят в солнечные дни бобры и греются на верхушке муравейников, а муравьи выбирают личинок у них из меха. В одном месте, где берег образовал нечто вроде высокого мыса, который вдавался в воду, они нашли небольшой комок грязи с сильным запахом; индеец сказал, что это «бобровая отметка», имеющая у бобров такое же значение, как «медвежье дерево» у медведей.

Пруд показался им небольшим, а между тем они прошли четверть мили, пока добрались до верхней окраины его, где находилась вторая плотина с примыкающим к ней вторым прудом. Уровень этого пруда был несколько выше уровня первого, и на нём находилась всего только одна хатка; за этим прудом они нашли ещё целый десяток прудов, причём уровень каждого последующего пруда был выше уровня предыдущего. На первом, самом большом, и на втором были хатки; все они принадлежали, очевидно, одной и той же колонии, так как везде заметны были свежие порубки.

— Отлично! Мы получим, быть может, бобров пятьдесят, — сказал индеец.

Они знали теперь, что достигли обетованной земли.

Рольф с радостью готов был посвятить весь остаток дня исследованию пруда, а вечером, когда бобры выйдут из нор, поохотиться на них. Но Куонеб сказал:

— Мы отметили только двадцать мест для ловушек, а нам нужно отметить сто пятьдесят мест.

Они направились к сухому бугру на запад от прудов, где рос сахарный клён, и выбрали подле огромного дерева место для ловушки. После этого они отправились искать дорогу через крутые холмы тянувшиеся на восток, надеясь по ту сторону холмов встретить реку, которая привела бы их назад к озеру.

Дрессировка Скукума была не вполне закончена, и, когда ему приказывали оставаться дома, он исполнял это только в том случае, если приказание соответствовало его желаниям, и не колебался следовать за хозяином или бежать впереди, если, по его мнению, на помочь человеческой мудрости должна прийти зрелая собачья опытность, приобретённая в течение тринадцати месяцев жизни. К сожалению, в этих лесах опытность не всегда могла быть его верной руководительницей. Услыша лёгкий шелест среди листьев, покрывавших землю, он бегом пустился вслед за этим шелестом, и пронзительный сердитый лай его скоро известил, что он нашёл какого-то враждебного ему лесного обитателя. Лай его повторился несколько раз и затем превратился вдруг в вопль. В вопле этом слышались и гнев и боль. Охотники поспешили ему на помощь. Оказалось, что маленький глупый пёс пытался укусить большого дикобраза, который спрятался под бревно, выставив наружу только заднюю часть своего тела, покрытую острыми иглами, и бил хвостом Скукума по морде и открытому рту, оставляя там по нескольку игл после каждого удара. Скукум был всегда смелым бойцом, но на этот раз он действовал нерешительно. Боль от колючек увеличивалась с каждой минутой и с каждым движением. Куонеб схватил крепкую палку и вышвырнул дикобраза из его убежища. Увидя нового и более сильного врага, дикобраз решил, что не следует терять времени, и пустился неуклюжим галопом к ближайшему сосновому дереву. Вскарабкавшись на него, он спрятался среди ветвей на самой верхушке.

Охотники подозвали к себе собаку. У неё был самый жалкий вид. Она тёрла себе морду то одной лапой, то другой, стараясь выплюнуть иглы, покрывавшие язык, мигая глазами, ворчала и визжала от боли всякий раз, когда тёрлась головой о землю или о свои передние лапы. Рольф крепко держал её, пока Куонеб выдёргивал одну иглу за другой. Штук около сорока маленьких ядовитых кинжалов вытащил он из дрожащих ног и головы собаки, но их много ещё осталось на губах и языке. Здесь они засели очень глубоко; крепкие пальцы краснокожего вытаскивали их постепенно одну за другой. Пока операция эта производилась на губах, Скукум тихо визжал, но он поднял настоящий вопль, когда дело дошло до языка. Рольф с большим трудом удерживал собаку, и всякий посторонний зритель, не зная в чём дело, мог бы подумать, что охотники пытают своего верного друга.

Иглы, к счастью, вонзились не слишком глубоко, их вытащили и собаку выпустили на свободу.

Рольфу захотелось отомстить дикобразу, притаившемуся на верхушке дерева. Драгоценные боевые припасы нельзя было тратить напрасно, и Рольф приготовился уже лезть на дерево, но Куонеб сказал ему: