Челси делает шаг назад, в ужасе наблюдая за ней.

— Нет. Конечно, нет. Я никогда не говорила о тебе ничего плохого. Я любила тебя, мама. Ты была для меня всем.

— А мне жаль, что ты вообще у меня появилась. Ты не дала мне ничего, кроме боли. Я попала из-за тебя в тюрьму.

— Ты оказалась в тюрьме, потому что убила человека, но на самом деле, ты слишком легко отделались. Тебя должны были посадить за хладнокровное убийство. Ты просто чудовище, мама. Ты настолько эгоистична, что готова убить совершенно невинного человека, который тебя любил, чтобы жестоко наказать свою дочь, отдав своему отцу-педофилу, который готов с удовольствием насиловал твою плоть и кровь! — выкрикивает Челси в ответ.

— Ты думаешь, что ты единственная, испытывающая склонность дедушки на себе? Думаешь, ты единственная, над кем он надругался? Тебе следовало прочувствовать то же самое, что и я. Ты должна была оказаться с моим отцом, чтобы по-настоящему заплатить за то, что забрала у меня Джеймса.

В глазах матери Челси появляются настоящие слезы, видно, вспомнив через что ей пришлось пройти в детстве со своим отцом. Она всхлипывает, пытается не рыдать во весь голос, но боль, столько лет жившая в ее сердце, слишком велика.

— Ты больна, — говорит Челси с отвращением, глядя на нее. Она поднимает руки в воздух, боясь дотронуться до всего, что находится в этой спальне. Потом она резко разворачивается, и делает поспешные шаги к двери. Забыв, что в дверях стою я, она натыкается мне в грудь. Я подхватываю ее и прижимаю к себе. Она дрожит, как лист.

Ее мать бормочет что-то себе под нос, но я не могу разобрать что именно.

— Моя девочка, — сквозь рыдания говорит она. Вытянув руки вперед, как зомби, она начинает идти к Челси.

Я останавливаю ее вытянутой рукой и с яростью смотрю на нее, отчего она останавливается на месте. Я ни за что не позволю этой чертовой сучке приблизиться, не говоря уже, чтобы дотронуться к моей Челси. Никогда. Клянусь.

Я увожу Челси из дома. Никто не пытается нас задержать. Без сомнения, все присутствующие слышали то, что происходило наверху.

Как только мы добираемся до машины, я говорю своей охране, чтобы они следовали за нами. Я помогаю Челси забраться на переднее сиденье, а потом занимаю водительское место. Я молчу, не в состоянии произнести ни слова. Если я выдам хоть звук, я взорвусь, сокрушая все вокруг, мой контроль — это всего лишь тоненькая, при тоненькая ниточка, готовая вот-вот порваться. Но я говорю себе, что мне необходимо оберегать и защищать Челси, и все мои действия подчинены только этому. Сейчас как никогда я полон решимости защитить ее.

Челси кладет голову мне на плечо, сидит тихо, не плача. Я крепко прижимаю ее к себе, потом она отодвигается, и я вставляю ключ в зажигание, чтобы отвезти нас домой.

https://www.youtube.com/watch?v=yTCDVfMz15M&index=11&list=PLJhBdJcf0_PciveVbzjC3-xH9aYI6G-9U

(Попытайся)

Как только я останавливаю машину напротив дома, подхожу со стороны пассажирского сиденья рядом с водителем и поднимаюЧелси на руки. Она вялая и безразличная у меня в руках. Я несу ее наверх, в ее комнату.

— Я чувствую себя такой грязной, — говорит она, будто вот-вот опять разрыдается, хотя на ее лице безразличная маска. Подумать только, когда-то я считал ее бездушной манипуляторшей.

— Ты не грязная. Ты самый чистый человек, которого я знаю, — говорю я, чувствуя себя беспомощным перед ее болью. Гнев все еще бурлит у меня в душе. Никогда в жизни я не хотел ударить пожилого человека, но Боже, как же я хочу убить ее деда.

Она кивает, но мне кажется, она даже меня не слышит.

— Я хотела бы принять ванну и смыть с себя все события этого дня, — шепчет она.

Я ставлю ее на ноги и веду в ванную комнату. Усаживаю на край ванны. Она покорно садится и просто смотрит на меня.

— Я приготовлю тебе ванну, — предлагаю я.

Она кивает.

Я вспоминаю, как наблюдал за ней спящей прошлой ночью, насколько тихой и уязвимой она тогда мне казалась. И я видел ее настолько прекрасной, почти волшебной, видел ее уязвимость, невинность, но сейчас ничего прекрасного или волшебного в том, как она выглядит, нет. Лицо бледное, опухшее от слез, глаза наполнены печалью и болью, словно цветы, которые растоптали.

Она вздыхает. Все эти трагические эмоции забрали у нее все силы.

Я открываю кран и бросаю пару бомб для ванны в воду. Они шипят и крутятся в воде, окрашивая в оранжевый цвет воду и наполняя воздух запахом апельсина. От горячей воды в ванной комнате становится теплее.

— Ванна готова. Хочешь, я оставлю тебя одну?

Она отрицательно качает головой.

— Нет. Останься со мной... пожалуйста.

Какого черта я вообще это у нее спросил? Не знаю, что бы я сделал, если бы она попросила меня выйти. Я боюсь за нее, если она останется одна. Медленно я помогаю ей раздеться. К своему шоку, вид ее обнаженного тела меня не возбуждает. У меня такое чувство, будто я вижу перед собой ту маленькую девочку, которая столько пережила за свою жизнь. Девочку, которой я готов сделать все, чтобы она вырвалась из той темноты, в которой пребывала слишком долгое время, чтобы она исцелилась от нее.

Она залезает в ванну и прижимает колени к груди. Она смотрит на стену, но ее глаза не ничего не видят перед собой. Я заставлю ее очиститься от этого кошмара. Неважно, сколько времени у меня это займет. Я не остановлюсь, пока не добьюсь успеха.

Осторожно, я развязываю ленту, удерживающий ее хвост волос. Кончики волос опускаются в воду. Она сильнее прижимает к себе колени, как ребенок, и начинает раскачиваться. Молча я беру губку и начинаю водить по ее поблескивающей коже. Она дергается от моего прикосновения.

Я замираю.

Челси поднимает на меня глаза.

— Она села в тюрьму, чтобы наказать меня. Боже, как же она должна меня ненавидеть!

— Что-то не так с твоей матерью, Челси. Она психически нездорова. Ты должна это понимать.

— Да, ты совершенно прав. С ней явно не все в порядке… наверняка, — говорит она, цепляясь за эту мысль.

Я мою ее тело и волосы, пока каждый дюйм не станет чистым. Закончив, наклоняюсь, чтобы поинтересоваться, готова ли она выйти из ванны. Она кивает, давая мне понять, что хочет выбраться из воды.

Я выдергиваю заглушку внизу, вода начинает спускаться, Челси медленно встает во весь рост. Я снимаю толстый махровый халат с вешалки и укутываю ее в него. Он настолько мягкий, надеюсь она почувствует себя в нем, как в коконе, в полной безопасности, ей будет тепло.

Она садится на кровать, я возвращаюсь в ванную за феном и щеткой для волос. Включив фен, опускаюсь на колени позади Челси, чтобы высушить ее волосы. Медленно, ее волосы превращаются из темных в цвет яркой блондинки, к которому я привык. Для меня это ново, я никогда раньше не мыл и не сушил волосы женщине.

И быть таким терпеливым и заботливым для меня тоже совершенно не привычно. Настолько это далеко от воспитания, которое я получил в своей семье. Я всегда отмахивался от женщин, которые пытались оказаться со мной рядом, но, как ни странно, с ней мне не кажется это неправильным. Во всяком случае, мне кажется, что так и нужно, и сейчас мне необходимо, я должен позаботиться о ней и мне это нравится.

Челси теперь тоже другая.

Она пытается быть сильной и храброй, как только покинула дом бабушки и дедушки. Если она захочет, чтобы кто-то заботился о ней и впредь, то это буду я, поскольку я — ее мужчина.

Я ощущаю, как ее заторможенность при каждом взмахе щетки для волос, начинает отступать, ее плечи опускаются, напряжение сходит.

Она ложится на кровать лицом ко мне. Я замечаю, как дрожит ее нижняя губа. Снова у нее текут слезы.

— Прости, — шепчу я. — Прости, что у тебя было такое ужасное детство, мне правда жаль, что твоя мать такая, какая есть, мне жаль, что я был таким ублюдком, когда привез тебя сюда, но я обещаю, что все исправлю. Я собираюсь загладить свою вину. — Я ничего не могу сделать, только оставаться рядом с ней сейчас. Я не хочу причинять ей боль.