Удивительна была рѣчь Ферфаксова и такъ неожиданна.

— Вотъ вы, Георгiй Димитрiевичъ, на какое страшное дѣло покусились, a o томъ не подумали, что такая ваша рѣшимость, такая готовность разстаться съ лучшимъ Божьимъ даромъ — жизнью — могла бы послужить на пользу Родинѣ.

— Но… Какъ?… Поѣхать туда?… Для этого нужны визы, фальшивые паспорта?… Деньги?… Что же, я готовъ… Хоть сейчасъ… На какой угодно террористическiй актъ я готовъ. Вы сами видали — мнѣ жизнь копѣйка… Научите, какъ это сдѣлать?… Къ кому пойти?… Вы можете мнѣ вѣрить, я не предамъ… He разболтаю… Человѣкъ, пережившiй все то, что я сейчасъ пережилъ, мнѣ кажется достоинъ довѣрiя… Вы тѣмъ болѣе меня не первый день знаете, и знаете, почему я пошелъ на это…

— Вы все хотите идти старыми путями… Маленькiе террористическiе акты… Безусловно необходимые… Митинги протестовъ… Посылка агитацiонной литературы. Все это хорошо, когда мало денегъ и нѣтъ организацiи…

Полковникъ съ удивленiемъ посмотрѣлъ на Ферфаксова. Немудрящiй онъ офицеръ съ собачьими, не ломающими своего прямого взгляда глазами. Откуда онъ такъ говоритъ?… Что знаетъ онъ такое, чего онъ, полковникъ Нордековъ, не слыхалъ.

— А что же?… Есть деньги?… Есть организацiя?… Что то не вѣрится… У насъ объ этомъ ничего не слышно?… По Парижу объ этомъ не болтаютъ…

— Вотъ это то, что не болтаютъ и хорошо… Это доказываетъ серьезность того, что я вамъ предложу…

Они входили на rue de la Gare. Полковникъ заволновался и снова сталъ раздражителенъ.

— Что вы меня арабскими сказками успокаиваете. Вотъ я у своего дома. Мнѣ предстоитъ объясненiе съ женою. Если она встала — она уже могла найти мою записку и, согласитесь, что достаточно глупо послѣ нея взять, да вотъ такъ вотъ и явиться собственною персоною, цѣлымъ и невредимымъ… Глупо-съ… Нестерпимо

глупо!..

— Вы что же тамъ написали?…

— To, что всегда въ такихъ случаяхъ пишутъ: — «въ смерти моей никого не винить»… Ну и прочее, что тамъ полагается… Чтобы и тѣла моего не искали… Ну и о причинахъ тоже… Хорошъ буду я… такъ вотъ и явиться… Воскресшiй покойникъ.

— Гдѣ вы оставили вашу записку?

— На нашемъ единственномъ спальномъ столикѣ, подъ ея бюваромъ.

— Ну, бѣда не велика. Она еще, можетъ быть, жена то ваша, и не встала. Вѣдь и шести часовъ нѣтъ. А и встала, такъ не сейчасъ она станетъ по бюварамъ рыться. Вы не первый разъ не ночуете дома… Ну, а если она и встала, и переполохъ тамъ поднялся, такъ и то бѣда совсѣмъ не непоправимая…

— Ну те?…

— Скажите, что у меня съ вами была американская дуэль. На всякiй случай вы заготовили записку, а жребiй вытянулъ я, да и раздумалъ стрѣляться, и мы — помирились.

— Вы такое берете на себя?…

— Что такое?…

— Да вѣдь это… какъ то… Некрасиво что ли для васъ то выходитъ.

— Въ жизни бываютъ такiя положенiя, когда можно и маленькое, условное некрасивое, сдѣлать во имя громаднаго и несказанно прекраснаго.

— Какiя же это такiя времена?

— Когда идутъ спасать Россiю.

— Вы шутите, Факсъ. Есть вещи, которыми нельля шутить.

— Я это понимаю.

Полковникъ остановился у калитки палисадника. Вилла «Les Coccinelles» спала крѣпкимъ сномъ. Даже у Агафошкиныхъ не горѣло огня.

Это немного успокоило полковника.

— Но вы понимаете весь ужасъ моего положенiя, — сказалъ онъ. — Значитъ, опять все по старому и то, отъ чего я рѣшился уйти — продолжается. Сейчасъ кофе… Газета… А!.. да вы нашу жизнь знаете!.. Неонила Львовна съ ея «винтиками»… Леночка — совдепка… Опять еще что нибудь учинитъ, какъ давеча со щенятами!.. И контора!.. Вы знаете: — мнѣ все это такъ обрыдло, осточертѣло, что, ей Богу, вотъ не могу я этого больше выносить. Это же пошлость, — крикнулъ полковникъ.

— Это не пошлость, — тихо сказалъ Ферфаксовъ, — но неизбѣжныя мелочи жизни.

— Все равно, — простоналъ полковникъ. — He могу!.. Ай… не могу!

— И не надо.

— To есть какъ это такъ не надо?…

— Да очень просто. Сегодня поѣдете въ контору послѣднiй разъ и скажете, что берете разсчетъ. Сегодня вы, поступаете на новое мѣсто. И вся недолга.

— Полноте… Я не ребенокъ… Куда же это я поступилъ? Какое мѣсто?… При теперешнемъ то кризисѣ, при общей безработицѣ?… Да вѣдь мнѣ семью кормить надо. Посчитайте, сколько насъ… Я все-таки тысячу сто франковъ каждый мѣсяцъ въ общiй котелъ вносилъ.

— Вы будете получать полторы тысячи на всемъ готовомъ.

— Гдѣ же это такiя золотыя розсыпи открылись?

— Оффицiально, вы поступаете въ фильмовое общество и ѣдете на съемки на острова Галапагосъ.

— He оффицiально?…

— Потомъ сами увидите.

— Н-ну, знн-наете, — дѣлая шагъ къ калиткѣ и берясь за ручку, сказалъ полковникъ. — Шутки ваши переходятъ границы дозволеннаго даже и между друзьями. He знаю, какъ въ такихъ случаяхъ принято, благодарить за то, что вы сдѣлали, или нѣтъ… Я не благодарю… Я хотѣлъ уйти отъ каторги… Вы мнѣ помѣшали… А милыя шутки ваши бросьте… Я въ нихъ не нуждаюсь.

— Да я вовсе и не шучу… И чтобы доказать это извольте получить двѣ тысячи франковъ авансомъ.

Ферфаксовъ къ крайнему удивленiю полковника, знавшаго денежныя дѣла его, вынулъ объемистый бумажникъ и досталъ изъ него двѣ большiя пестрыя новыя тысячефранковыя бумажки и протянулъ ихъ полковнику. Но полковникъ ихъ не бралъ.

— Послушайте… а росписка?

— Вы распишитесь послѣ у казначея въ требовательной вѣдомости.

Полковникъ все не бралъ денегъ.

— Знаете, — сказалъ онъ, — хотя и говорятъ: «деньги не пахнутъ», для меня деньги очень даже пахнутъ… И теперь особенно. Мы въ такое подлое время живемъ… Вы меня простите… Но и брату родному вѣрить нельзя… Особенно, когда такъ вдругъ съ бухты барахты вамъ предлагаютъ такiя большiя деньги… Организацiи могутъ быть различныя… Имѣйте въ виду, — очень строго сказалъ полковникъ, — хотя вы и видѣли меня въ моментъ полнаго и недостойнаго офицера упадка духа — я офицеръ!.. И вы понимаете… Я ни въ какiя этакiя политическiя авантюры, гдѣ раздѣломъ Россiи пахнетъ и распродажей ея по частямъ иностранцамъ никогда не пойду.

Ферфаксовъ прервалъ его. Онъ посмотрѣлъ немигающими глазами въ глаза полковнику, въ самую душу его, казалось, проникъ своимъ честнымъ собачьимъ взглядомъ и съ достоинствомъ сказалъ:

— Вы мнѣ можете вѣрить… Я вѣдь тоже офицеръ… Очень маленькiй и глубокой армiи офицеръ… Тѣмъ болѣе… — Ферфаксовъ выпрямился, гордо поднялъ голову и съ громаднымъ достоинствомъ добавилъ послѣ нѣкоторой выдержки: — Я офицеръ Россiйской Императорской армiи и вы должны мнѣ вѣрить. Эти деньги чистыя. Я даю ихъ вамъ, чтобы намъ вмѣстѣ работать для спасенiя Россiи… всего мiра… отъ большевиковъ.

Полковникъ медленно взялъ и спряталъ деньги.

«Все это», — снова подумалъ онъ. — «происходитъ не то въ томъ снѣ, что мнѣ гдѣ то снится, не то въ небытiи, послѣдовавшемъ послѣ моего выстрѣла… И это какая то совсѣмъ необыкновенная вилла «Les Coccinelles»… Посмотримъ, что будетъ дальше, когда я проснусь или совсѣмъ умру»…

Онъ крѣпко пожалъ руку Ферфаксову и быстрыми шагами пошелъ по дорожкѣ своего палисадника.

Въ ту же минуту, на верху, въ каморкѣ Мишеля Строгова, нудно, назойливо, громко и безконечно залился колокольчикъ будильника.

Въ подвальномъ этажѣ загорѣлся огонь. Проспалъ, значитъ, старый Агафошкинъ.

Уже пять лѣтъ, какъ инженеръ Долле велъ двойную жизнь. У него было нѣсколько заводовъ и мастерскихъ, обслуживавшихъ его изобрѣтенiя и находившихся въ рукахъ акцiонерныхъ компанiй и обществъ, его состоянiе быстро росло и исчислялось уже во многихъ сотняхъ миллiоновъ франковъ, а онъ продолжалъ вести тотъ же скромный образъ жизни. Онъ не игралъ въ игорныхъ домахъ, или на биржѣ, не имѣлъ дорогой любовницы, не расточалъ своего богатства на внѣшнюю, всѣмъ видную благотворительность. Онъ терпѣливо копилъ и прiумножалъ свои капиталы. Люди спрашивали: «для чего»? Люди завидовали ему и осуждали его. Онъ не обращалъ на это вниманiя. Впрочемъ, мало кто зналъ точно цифру его состоянiя. Долле не любилъ, чтобы ему заглядывали въ карманъ, или знали состоянiе его текущихъ счетовъ.