— Да другiе, ваше высокопревосходительство, и то «бонъ, бонъ» говорятъ, по три котелка заразъ трескаютъ.

— Ну такъ до свиданiя, Георгiй Димитрiевичъ, спасибо вамъ за порядокъ, счастливо оставаться дѣдушка.

— Счастливаго пути.

Ранцевъ пошелъ къ своему автомобилю. Нордековъ вернулся въ гаражъ. Какъ всегда послѣ посѣщенiя начальства занятiя не шли на умъ. Люди стояли «вольно». Офицеры сошлись посерединѣ и разговаривали.

— А не ручкается, — сказалъ Рубашкинъ. — Фасонъ держитъ.

— Нашего брата подтянуть надо, — сказалъ Парчевскiй, — распустились за годы эмиграцiи, да и революцiонная отрыжка еще не прошла.

— Все завелъ форменное… Вездѣ нѣмецкiй порядокъ. А самъ этотъ таинственный капитанъ Немо, говорятъ, окруженъ иностранцами, — продолжалъ Рубашкинъ.

— Вы, Аполлонъ, про начальство полегче. Ранцева, русскаго назначилъ замѣстителемъ. А уже куда лучше! Я Ранцева знаю: — рубаха парень. Свой братъ офицеръ…

— Вы его, Парчевскiй, не знаете, — сказалъ Нордековъ, — онъ насъ въ баранiй рогъ согнетъ… Педантъ… Я слыхалъ, ради службы дочь потерялъ. Жену бросилъ… У него не сердце, а дисциплина…

— Нашу Парижскую дурь развѣ только барабаннымъ боемъ повыбьешь.

— Да вѣдь это, Парчевскiй, фильма и только.

— Что же что фильма, — сказалъ Рубашкинъ. — Я въ «Хаджи Муратѣ«снимался. Мозжухинъ тотъ фильмъ ставилъ. Такъ вѣрите ли, какъ джигитовать заставлялъ. Да ни на одномъ царскомъ смотру такъ не рисковали своими головами. Горы, скалы, чортъ знаетъ что подъ ногами. Слетишь и костей не соберешь, а онъ: — «ходу!» — кричитъ, «лише, черти, лише!.. весь мiръ васъ увидитъ».

— Да, это можетъ быть и такъ, — задумчиво сказалъ Нордековъ, — но увѣряю васъ, господа, тутъ собака зарыта вовсе не въ фильмѣ. Мнѣ и Ферфаксовъ проговаривался… У меня такое, знаете, чутье, что онъ возьметъ, да и повернетъ вдругъ на Россiю.

— Куда?… На Россiю?… Да что вы, батенька!..

— Съ ротой съ деревянными ружьями!?… Съ оркестромъ Амарантова «пумъ, пумъ, пумъ» и съ Гласовскими пѣсенниками!?

— А вотъ увидите… Для чего бы иначе такiе миллiоны тратить?

— Какiе же это миллiоны?… Маленькая рота… Въ Холливудѣ цѣлые конные полки содержатъ.

— А ведеттамъ что платятъ!.. По миллiону долларовъ въ недѣлю, а у насъ и ведеттъ никакихъ нѣтъ.

— Ты, Аполлонъ, свободно за ведетту сойдешь.

— Ну, ладно, — сказалъ Нордековъ, — будетъ болтать, по мѣстамъ, господа. Полурота смирно!

— Тамъ-тамъ-тамъ-та-тамъ, — забилъ снова барабанъ, вбивая муштру и выбивая Парижскую дурь.

Совсѣмъ измѣнилась послѣ этого дня жизнь Ранцева. Онъ забылъ, что ему подъ пятьдесятъ. Никогда, даже въ школѣ, онъ не былъ такъ занятъ. Все свое горе, всю сердечную тоску онъ забылъ. Тѣло съ его потребностями не существовало. Онъ понялъ-для кого онъ работалъ… Для Россiи!.. И по мѣрѣ того, какъ онъ знакомился съ размахомъ организацiи, созданной капитаномъ Немо — онъ вѣрилъ въ успѣхъ. Это было настоящее. Организацiя, какъ какой то микроорганизмъ почковалась или какъ растенiе расло не по днямъ, а по часамъ и захватывало все больше и больше людей:

Ранцевъ вставалъ въ пять часовъ утра.

Въ окно на третьемъ этажѣ особняка капитана Немо мутное глядѣло небо. По ту сторону улицы высилась сѣрая громада дома со слѣпыми, заставленными ставнями окнами и съ крутою крышею. Чуть слышно съ перерывами гудѣлъ просыпающiйся Парижъ.

Лакей приносилъ чай, хлѣбъ и масло. Безъ четверти въ шесть, громадный Рольсъ Ройсъ уже мчалъ его и капитана Немо по спящимъ улицамъ Парижа.

Они ѣхали на Ile St Louis, гдѣ въ подвалѣ, у самой набережной Сены, работалъ «интендантъ» полковникъ Дрiянскiй. Въ просторномъ, ярко освѣщенномъ электричествомъ помѣщенiи, на длинныхъ столахъ человѣкъ двадцать рабочихъ разбирали, чистили, сшивали, чинили и штопали наваленное передъ ними платье и тряпье. Душный запахъ старой одежды стоялъ въ подвалѣ.

Дорогой капитанъ Немо расказалъ Ранцеву; что Дрiянскiй работаетъ у него уже больше трехъ лѣтъ, что имъ основаны конторы «Кортинена, Симелiуса и K°«въ Выборгѣ, «Ермилова съ сыновьями» въ Нарвѣ, Ухналева въ Бѣлостокѣ и графа О'Рурка въ Кишиневѣ. Эти конторы скупаютъ у переходящихъ законно и

незаконно изъ С.С.С.Р. людей «совѣтское» платье и всѣ мелочи ихъ «потусторонняго» быта, паспорта, документы, форменную одежду бѣглыхъ красноармейцевъ и чекистовъ и при соотвѣтствующихъ описяхъ отправляютъ Дрiянскому на Ile St Louis, гдѣ все это сортируется и приводится въ порядокъ. Все, значитъ, это было нужно. Для фильмы?… Все это распредѣлялось по районамъ, откуда что было получено и съ соотвѣтствующими описанiями отправлялось по Сенѣ на баржахъ къ морю. По каждому району у Дрiянскаго были свои спецiалисты. Такъ казачiй есаулъ Востротинъ вѣдалъ вещами, поступавшими съ юга, а бывшiй прокуроръ С.-Петербургскаго суда Демчинскiй вещами, приходивши съ сѣвера.

Дрiянскiй встрѣтилъ капитана Немо въ дверяхъ подвала.

— Ну какъ? — спросилъ Немо.

— Какъ видите, кипитъ. Гаврила Михалычъ похвастайтесь вашими наблюденiями.

Высокiй, очень худой отъ долгаго недоѣданiя и непосильной работы немолодой есаулъ Востротинъ пододвинулъ корзину, которую онъ укладывалъ, къ Немо и сказалъ:

— Вотъ, извольте видѣть, Ричардъ Васильевичъ, на Дону шаравары съ лампасами носятъ. Фуражка красноармейца, пиджакъ сквернаго матерiала, а шаравары съ алымъ лампасомъ. Выходитъ, живъ еще Донъ. He забылъ дѣдовскихъ завѣтовъ. Головка гнiетъ, а корни, видать, еще цѣлы. Только бы добраться…

Востротинъ вынулъ изъ корзины и любовно встряхнулъ шаравары съ лампасами.

— Графъ О'Руркъ пишетъ, черезъ Братство Русской Правды получены изъ Нижне-Чирской станицы.

Онъ отставилъ корзину и поставилъ на ея мѣсто картонку.

— А на Кубани, Ричардъ Васильевичъ, черкеску совсѣмъ забросили. На рубашку въ родѣ, какъ бы толстовку, гозыри нашиваютъ. Ичиговъ и за большiя деньги не достанете… Вѣрно и лезгинки больше не пляшутъ, а какой нибудь «товарищескiй» фоксъ тротъ танцуютъ… Такъ это интересно. Роешься въ тамошнемъ платьѣ, по ржавымъ карманамъ шаришь и отъ этой, простите, вонючей прѣли, точно духъ родной идетъ. Прямо жаль и въ дезинфекцiю сдавать… А пуговицъ стало совсѣмъ мало. Рѣдкая одежонка съ полнымъ комплектомъ… A бѣлье!.. При Государяхъ и нищiе такимъ бы погнушались… Въ ночлежкѣ и то засмѣяли бы…

Въ разговоръ ввязался Демчинскiй.

— Я разбираю, Ричардъ Васильевичъ, платья изъ Ленинграда. И, знаете, какiя мысли! Конечно, сословiя и классы тамъ уничтожены, нѣтъ ни богатыхъ, ни бѣдныхъ. Общее такъ сказать, поравненiе, а посмотрите ка…

Онъ досталъ изъ картонки черную рубашку.

— Посмотрите на эту толстовку. Англiйское, или, какъ у насъ въ былое время прикащики говорили — аглицкое сукно… Штаны какiе!.. Башмаки американскiе… Это жъ прямо — буржуй!.. Снято братчиками съ убитаго комиссара… А вотъ это… Бож-же мой!.. Какiя заплаты, какая штопка!.. Сѣрыми нитками по коричневому сукну. Штаны — бахрома чуть не отъ колѣнъ начинается. Башмаковъ признакъ одинъ. Босыми пятками человѣкъ по снѣгу шелъ. Куплено у профессора Оглоблина… Помните: — отъ «нихъ» перебѣжалъ въ Терiокахъ. Нѣтъ, знаете, классы остались н никакого поравненiя не произошло.

Капитанъ Немо переговорилъ съ Дрiянскимъ о срокахъ послѣдней отправки въ портъ и, простившись съ рабочими, поѣхалъ дальше.

Мощная машина мчала ихъ по пробуждающемуся Парижу, мимо озареннаго весеннимъ солнцемъ собора Нотръ Дамъ, съѣхала на лѣвый берегъ Сены, углубилась въ самую глушь пятнадцатаго Парижскаго округа и, наконецъ, остановилась въ маленькой тихой уличкѣ. Кругомъ были гаражи. Они стояли съ открытыми воротами, уже пустые: шофферы такси всѣ выѣхали на работу. Сѣрые высокiе дома, населенные бѣднотою были мрачны и унылы.

Капитанъ Немо и Ранцевъ поднялись по лѣстницѣ безъ лифта на шестой этажъ и позвонили у квартиры, похожей на мастерскую художника, или фотографа.

Едва они позвонили, какъ видно за дверью кто то былъ, — ихъ спросили: