Деревинъ командовалъ:

— Флагъ!.. гюйсъ!.. и флаги поднять!..

Въ тотъ же мигъ оркестръ и хоръ дружно заиграли такъ давно неслышанный Русскiй гимнъ. Горнистъ на флангѣ, разрывая звуки гимна, проигралъ «открытiе огня».

Съ праваго борта ударила пушка Гочкисса. Ей съ лѣваго отвѣтила другая. «Императорскiй» салютъ въ 31 выстрѣлъ сталъ перекатываться съ борта на бортъ подъ звуки гимна.

Невольно всѣ скосили глаза къ кормѣ. Тамъ на мѣсто маленькаго «товаро-пассажирскаго» флачка экзотической республики, который развѣвался на Луарѣ, въ городѣ Сенъ Назэрѣ, величественно и красиво разворачивался бѣлый, съ голубыми дiагоналями Русскiй Андреевскiй флагъ. На стеньгахъ гордо раскрылись Русскiе трехцвѣтные флаги, a по стеньгамъ, отъ клотиковъ небольшихъ мачтъ-крановъ, весь пароходъ загорѣлся пестрымъ узоромъ маленькихъ сигнальныхъ флачковъ.

Въ рукахъ у солдатъ Нордековской роты отъ волненiя качались ружья. У многихъ слезы текли по щекамъ.

Едва смолкъ салютъ, и послѣднiе звуки гимна, дрожа, пронеслись надъ ставшимъ голубымъ океаномъ, — Ранцевъ громкимъ, воодушевленнымъ голосомъ воскликнулъ:

— Русскому Государю, который будетъ… Безъ котораго не будетъ Россiи… могучее Русское ура!..

Снова грянулъ оркестръ. Ура покатилось по кораблю. Нифонтъ Ивановичъ сорвалъ съ головы поварской колпакъ и махалъ имъ въ какомъ то дикомъ возбужденiи. Въ этотъ мигъ, всѣмъ этимъ людямъ, — среди нихъ было много отчаявшихся, утратившихъ вѣру въ воскресенiе Россiи — казалось: и точно взошло солнце и родилась съ нимъ Россiя.

— Великой Россiи ура!..

И опять гимнъ хора, гимнъ оркестра и громовое, до хрипоты, страшное, восторженное ура.

— Р-рота къ ногѣ!..

Въ казавшейся послѣ крика и музыки особенно внушительной тишинѣ чуть слышно стукнули винтовки.

— Музыканты, барабанщики и горнисты — на молитву!..

Мелодичный сигналъ внесъ успокоенiе въ взволнованныя сердца.

— На молитву!

Ружья склонились къ локтю лѣвой согнутой руки.

— Шапки долой!

Хоръ Гласова мѣрно, молитвенно тихо и умиленно красиво запѣлъ «Отче нашъ». Къ его пѣнiю пристала рота. Звуки росли, ширились, и точно молитва лилась и рвалась къ самому небу и не могла быть тамъ не услышанной.

— Музыканты, барабанщики и горнисты — накройсь!.. Музыканты, барабанщики и горнисты — отбой!

Накрылись, взяли винтовки къ ногѣ. Приказано было стать вольно.

Ванечка Метелинъ подошелъ къ радiо прiемнику и ровнымъ, отчетливымъ, чеканнымъ, хорошо обработаннымъ для радiо-передачи голосомъ сталъ говорить:

— Сталинъ!.. Ты слышалъ?… Молотовъ и Зиновьевъ, вы слышали?… Ворошиловъ, Буденный, Тухачевскiй, Блюхеръ, вы всѣ, красные тираны Русской земли, вы слышали всё это?… Русскiй народъ, всѣ, кто слышали, скажите тѣмъ, кто не слышалъ: — «Коммунизмъ умретъ — Россiя не умретъ»… Вы слышали Русскiй гимнъ, вы слышали настоящую команду, вы слышали молитву православныхъ Русскихъ людей, вы слышали о чемъ думаютъ, чему и какъ они кричатъ ура… Жива Россiя!.. He сломить вамъ ее вашими грязными продажными руками… Идетъ месть… He сдобровать вамъ!.. Русскiй народъ къ тебѣ идутъ освободители… Терпи — терпѣть осталось немного!.. Жди — ждать осталось недолго!..

Было что то таинственное и страшное въ эти мгновенiя на палубѣ «Мстителя». Будто вмѣстѣ съ радiо-волнами потянулись далеко на востокъ, гдѣ давно уже наступилъ день какiя то незримыя, но явно ощущаемыя нити. Онѣ связали, пока еще тонкими, легко разрываемыми путами этотъ маленькiй плавучiй городокъ подъ Русскимъ Андреевскимъ флагомъ съ необъятными просторами великой Россiи, стонущей подъ красными тряпками кроваваго третьяго интернацiонала.

Радiо-прiемникъ былъ закрытъ.

Мертвая тишина стояла на палубѣ «Мстителя». Въ этой тишинѣ сухо, четко и очень оффицiально прозвучали слова, сказанныя Ранцевымъ:

— Начальникамъ всѣхъ степеней прибыть къ восьми часамъ въ каютъ-компанiю. Въ восемнадцать часовъ всѣмъ собраться безъ оружiя на верхней палубѣ… Разойтись…

Рота повернулась налѣво и рядами стала спускаться на батарейную палубу. Было слышно только поскрипыванiе новыхъ сапогъ, рипѣнiе кожаной аммуницiи, да

иногда кто нибудь на порогѣ люка неловко стукнетъ прикладомъ.

Нордековъ шелъ сзади роты. Въ сущности случилось то, о чемъ онъ всѣ эти годы мечталъ. Гдѣ то въ глубинѣ робкiй духъ шепталъ лукавыя рѣчи. Значитъ:

— и точно — нѣтъ никакого кинематографическаго общества «Атлантида», но они призваны спасать Россiю отъ коммунистовъ.

Съ ротою въ триста человѣкъ?…

He авантюра-ли?…

И было страшно, смутно и жутко на душѣ у Нордекова.

Въ каютъ компанiю собрались задолго до восьми часовъ. Были хмуры, молчаливы и задумчивы. Всѣмъ такъ хотѣлось курить, говорить, обмѣняться впечатлѣнiями утра и всѣ, или молчали, или говорили о пустякахъ. И только всегда бодрый и веселый Парчевскiй, стоявшiй рядомъ съ Нордековымъ, шепнулъ ему со-всѣмъ тихо, такъ чтобы никто не могъ его услышать:

— Признайся: — думаешь, а попали мы таки въ грязную исторiйку?

Нордековъ сердито пожалъ плечами. Парчевскiй угадалъ его мысли.

Послѣ не всегда сытой, но всегда спокойной и безотвѣтственной жизни заграницей, вдругъ сразу, въ это тихое, iюньское утро въ Атлантическомъ океанѣ, передъ ними всталъ во всей сложности и опасности вопросъ о борьбѣ за Россiю.

Сколько разъ думали объ этомъ, сколько разъ обсуждали этотъ вопросъ въ Парижскихъ мансардахъ подъ раскаленными крышами, въ сизыхъ облакахъ табачнаго дыма, сколько разъ слушали на эту тему красивыя хлесткiя рѣчи на собранiяхъ и банкетахъ, но никогда этотъ вопросъ не предполагалъ дѣйствiя. Мало кто думалъ, что вотъ именно — это «я», своею шкурою, буду пробивать дорогу въ Россiю. И «ура» кричали, и въ вѣрности вождямъ клялись — все съ тѣмъ большимъ пыломъ, чѣмъ дальше были отъ исполненiя этихъ клятвъ.

Ихъ триста вооруженныхъ человѣкъ, идущихъ на простомъ пароходѣ, вооруженномъ пушками Гочкисса!

Тремя стами человѣкъ освободить Россiю отъ большевиковъ съ ихъ громадной красной армiей, съ ихъ одичалымъ, милитаризованнымъ народомъ, гдѣ даже женщины вооружены на защиту совѣтовъ. Идти бороться съ краснымъ воздушнымъ флотомъ, поставленнымъ нѣмцами, идти бороться въ государство съ непревзойденнымъ шпiонажемъ, сыскомъ и агитацiей, имѣющее въ резервѣ весь мiръ, ненавидящiй Россiю и недопускающiй возможности возстановленiя въ ней Императорской власти. Идти опредѣленно съ монархическими лозунгами?!

He сумасшествiе ли это?… He попали ли они въ руки фанатика, полоумнаго, который только понапрасну погубитъ ихъ?…

Послѣ душевнаго подъема на разсвѣтѣ, вызваннаго трогательной и красивой церемонiей подъема Русскаго флага, послѣ музыки и слова, сказаннаго въ радiо, наступила въ этихъ истерзанныхъ, измученныхъ, столько разъ обманутыхъ въ ихъ надеждахъ душахъ естественная реакцiя. Такъ опошленное, но и такъ часто повторяемое въ эти тринадцать лѣтъ слово — «авантюра» — шло на умъ не одному Нордекову. Подвигъ, къ которому ихъ призывали, казался невыполнимымъ, a потому и безполезнымъ и ненужнымъ.

Но вмѣстѣ съ тѣмъ боялись въ переживаемыхъ чувствахъ признаться самимъ себѣ, боялись, что другой угадаетъ, что творится на душѣ, и потому молчали.

Ровно въ восемь часовъ по корридору, идущему къ каютъ-компанiи раздались быстрые, четкiе шаги, портьера, отдѣлявшая каютъ-компанiю отъ прохода широко распахнулась и въ ней появился, какъ въ рамѣ тотъ таинственный человѣкъ, именемъ котораго и волей всѣ они были здѣсь собраны.

Онъ былъ весь въ бѣломъ. Красивый кортикъ на ременномъ поясѣ стягивалъ его станъ. Онъ былъ высокъ, въ мѣру полонъ, строенъ. Смуглое лицо его было сухощаво. Голова покрыта сѣдыми, коротко стриженными волосами. Лицо было гладко брито. Темные глаза горѣли неугасаемымъ пламенемъ точно юношескаго цѣломудрiя.

Нордековъ скомандовалъ:

— Господа офицеры!..

Человѣкъ въ бѣломъ сдѣлалъ шагъ впередъ и вошелъ въ каютъ-компанiю. За нимъ вошелъ, слѣдовавшiй за нимъ Ранцевъ.