Но Прелл не менялся. Он всегда любил покрасоваться, поиграть в героя. Он вовсе не слыл этаким развеселым рубахой — парнем. Что бы он ни делал, все было на полном серьезе, точно, методично. Но самолюбив и тщеславен до чертиков. Он откалывал номера почище, чем эквилибрист на мотоцикле. А что на Канале выделывал! Раз он всю ночь шастал в одиночку по джунглям, разыскивая отрезанную противником роту где-то в миле от переднего края. А после держался так, словно не произошло ничего особенного. Стрейндж завидовал ему еще до того, как их с Канала перебросили на Нью-Джорджию.

Невысокого роста, худощавый, с остроскулым лицом и прищуренным взглядом, Прелл сейчас, как видно, совсем сдал. Большие темно — багровые мешки повисли под черными, как уголья, глазами. За последние два года его дважды разжаловали из сержантов в рядовые, второй раз — уже после того, как кончились бои на Канале. Но еще до отправки на Нью-Джорджию он снова успел заработать шевроны капрала и был назначен командиром отделения. Он был хорошим солдатом, и все это понимали. И вот попасть в паршивую заварушку на Нью-Джорджии, когда его прошило пулеметной очередью, — надо же! В Штатах, наверное, никто и не слышал, что есть какая-то там Нью-Джорджия.

До чего же странно — Прелл вроде бы даже радовался тяжелому ранению, потому что Стрейндж никогда не видел его в таком хорошем настроении. Как будто он сделал как раз то, что от него ожидали. Когда Стрейндж подошел к его кровати, он приподнял голову с подушки, рот растянулся в улыбке.

— Ну, теперь уж скоро?

Стрейндж тоже изобразил улыбку.

— Говорят, еще двое суток. Пара деньков, а там Золотые ворота, Мост, ну и, конечно, Пресидио. — Он огляделся. — Пустовато стало.

— Ты бы видел, что тут было, — сказал Прелл. — Народ раскис, распустил нюни.

— Еще бы. Народ — да, но не ты.

— Чего захотел! Я и не такое видывал.

— Да уж знаю, бывал в переплетах. Не раскиснешь. А раскиснешь — виду не покажешь.

— Это точно.

Стрейндж по-деревенски присел на корточки. Стульев в салоне не было — их некуда было поставить. С помощью санитара Прелл соорудил из маленького зеркала и крючка от вешалки устройство, дававшее ему возможность видеть, что происходит в салоне позади него. Посмотрев в зеркальце, он подвинулся, опираясь на локти, совсем немного, на несколько дюймов, так как обе ноги были подвешены к растяжке, и заговорил снова.

— Чертовы пролежни одолевают. — На секунду замолк и продолжал — Как там Уинч?

— У него полный порядок, как я понимаю. Я его редко вижу.

— У этого сукина сына всегда будет полный порядок… пока есть что свистнуть. Он ко мне ни разу не заходил.

— Ни разу? Мне казалось, он говорил, что собирается.

Прелл поднял свои смоляные глаза, его взгляд ненадолго задержался на отражении комнаты в зеркальце.

— Лэндерс был здесь шесть раз.

— Правда? А я его даже не видел с тех пор, как мы погрузились.

Прелл продолжал, не обращая внимания:

— Ты был здесь семнадцать раз.

— Да ну? Ты что, зарубки делаешь или как?

— А как же? Конечно. Тут особо ведь нечего делать, — сказал Прелл снисходительно.

— А кроссворды в книжке двигаются?

— Уже все решил.

— Надо поискать, может, найдется еще одна.

Прелл снова чуть подвинулся на локтях.

— Хорошо бы. Как-то тут гулко сделалось, а?

— Угу, я вот тоже об этом подумал. — Стрейндж встал, огляделся вокруг. Пустых кроватей было не так уж много.

— Увезли не больше трети, а акустика уже совсем другая. — Прелл следил глазами за Стрейнджем, затем добавил вроде бы небрежно — Куда нас отправят, как ты думаешь?

— Понятия не имею, — ответит Стрейндж, опять опускаясь на корточки, а потом усевшись прямо на пол. — Никто ничего не знает. Видно, у них никакого плана. Говорят, что в принципе отправляют поближе к дому. Если, конечно, в этом госпитале есть нужное лечение. Если нет, посылают в другой, специальный.

— Тогда нас развезут по разным местам.

— Наверно, так и будет.

— Жаль. Могли бы из одной части в один и тот же госпиталь направлять. Чтобы вместе быть, пока привыкнем.

— Чего захотел! Будут они себе таким дерьмом голову забивать, — сказал беззаботно Стрейндж.

— Странно получается, — помолчав, начал Прелл. — Понимаешь, человека ранят и отправляют в тыл, а мы потом ничего о нем толком не знаем. Теперь мы сами в таком положении. Понимаешь, ранят, и они уходят или их уносят, и мы их больше не видим. Одних отправляют на Эфат, других в Новую Зеландию, третьих в Новую Каледонию. А оттуда самолетом или пароходом в Штаты, и они исчезают, как будто растворяются в воздухе. А мы ничего не знаем. Теперь то же самое происходит с нами.

— кое-кто из ребят получает открытки.

— Ну да, я знаю. Встретил того-то, слышал о таком-то, тому-то отняли руку. Но мы не знали, каково это.

— Теперь-то знаем.

— Тебя, наверно, отправят в Техас, — продолжал Прелл. — А вот меня куда? Мне-то куда деться? Я ведь, знаешь, из Биг-Санди, это на границе с Кентукки. Но я там не был двенадцать лет. Даже не знаю, где есть неспециализированные госпитали — в Уилинге, Балтиморе, Вашингтоне?

— Может так обернуться, что в одно место попадем. — Стрейндж улыбнулся. — Я, наверно, на Техас не соглашусь. Женины родные все переехали в Кентукки, работают на оборонных заводах в Цинциннати. И Линда с ними. В Техасе у меня никого нет.

— У меня в Западной Виргинии тоже никого, — сказал Прелл.

— Вот, может, вместе и попадем в Цинциннати.

— А Уинч откуда?

— Вроде из Новой Англии.

— Ну и хорошо. — Прелл на локтях устроился поудобнее. — Скоро должны свет погасить.

— Мне пора. Слышишь, кажется, идем полным ходом. Завтра забегу.

— Пожалуйста, не надо, если не захочешь, — высокомерно выдавил Прелл.

Стрейндж осклабился.

— О'кей, не забегу, если не захочу.

Он поднялся. Поодаль санитары сдирали белье с пустых кроватей, и от этого ему сделалось одиноко. Он помахал рукой и пошел к выходу. У дверей он помедлил и оглянулся.

С середины комнаты Прелл следил за ним в зеркало, и, увидев, что он остановился, поднял руку. Стрейндж понял: не обернись он, Прелл обиделся бы. Стрейндж тоже помахал рукой и вышел на прогулочную палубу. Шагая, он сжимал и разжимал раненую руку, хотя это причиняло боль.

В его приятеле было что-то такое, от чего он чувствовал себя виноватым всякий раз, когда был с ним. Прелл вроде бы ничего не делал, и все равно он уходил от него, охваченный ощущением собственного бессилия. Такое настроение нечасто находило на Стрейнджа. Оно было похоже на то, которое он испытывал на Оаху — глядя на Линду, — когда объявили о начале войны.

У застекленных окон променада в два ряда толпились раненые, вглядываясь сквозь сумерки в проплывающее мимо американское побережье. Стрейндж остановился, задумчиво поглядел на них, сжимая и разжимая кулак, и зашагал дальше.

Из всех видов ранения, о которых знал Стрейндж, у Прелла было самое хорошее, боевое, самое достойное солдата, если посмотреть без дураков, всерьез. Он собрал свое отделение и, не вызывая охотников — Прелл не церемонился с подчиненными, — пошел с ним в глубокую разведку в джунглях, а на обратном пути, находясь еще в полумиле от своих, наткнулся на сосредоточение японских войск в долине. Японцы под началом генерала Сасаки готовили внезапное нападение.

Сасаки был японский главнокомандующий на Нью-Джорджии, его фотографию с указанной суммой вознаграждения раздали всему личному составу дивизии. Прелл приказал отделению отходить вдоль тропы, а сам решил ползком подобраться поближе, чтобы подстрелить генерала. Не получилось. Их обнаружили, завязалась перестрелка, двое из его отделения были убиты, двое ранены, а самого его достала пулеметная очередь. Истекающий кровью, неспособный самостоятельно передвигаться, он, тем не менее, организовал отход и, минуя японские поисковые группы, привел все четырнадцать человек, считая двух мертвых, в расположение своей части. Он самолично доложил о готовящемся наступлении и потерял сознание.