ЗВЗ — это уже не побрякушка. По чести говоря, Прелл считал, что он не заслужил его. Он так и сказал командиру полка. А все же крест недурно будет смотреться рядом с двумя медалями за ранение — «Пурпурное сердце»; недурно же, подзуживал комполка. Прелл знал, что солдат регулярных войск, записавшийся на целых тридцать лет, да еще с ЗВЗ, — такой после войны не пропадет, куда бы его ни направили. А уж Медаль конгресса — это еще выше бери, о ней и думать нечего. Как и все «старики», Прелл сдержанно относился к наградам. Если выжил и дослужился до Почетной медали, на кой она тебе. А раз он не заслужил ЗВЗ, то ПМК и подавно. Кроме того, Прелл был слишком занят борьбой с докторами. Потом новость поувяла, а скоро и вовсе забылась. Но вот появился Уинч. Прелл уже слышал, что Уинч прозвал его славохватом. Словечко подцепил один тип, прибывший с Нью-Джорджии. Затем на Эфате объявился и сам Уинч, вовсе и не раненый, даже здоровый на вид. И снова начал талдычить насчет славохватов. Преллу тут же донесли — народ, известно, любит такие шутки. Преллу очень уж хотелось застрелить генерала Сасаки, чтобы заработать орден, говорил Уинч, вот он и подставил отделение под огонь, двоих шлепнуло, двое тяжелых. К счастью, неделей раньше приехал Стрейндж.

Сам Прелл ничего не мог поделать. Когда тебя упакуют как цыпленка на продажу, и ты в гипсе, и ноги на вытяжке, особенно не побегаешь. Уинч, конечно, зашел проведать его сразу после приезда. Не мог не зайти, иначе такие бы пошли разговоры — не обрадуешься. Они смерили друг друга холодным взглядом, потом Уинч ухмыльнулся и вроде бы снисходительно протянул руку. Прелл не знал, как ему быть. Всем своим нутром он хотел послать Уинча к такой-то матери. Он лихорадочно соображал, что лучше — подать руку или нет. Если он не подаст руки, подумают, что он разозлился и, значит, Уинч прав. В конце концов, он пожал протянутую руку и тут же отпустил ее. Уинч побыл совсем недолго, спросил для приличия о ногах и ушел. Прелл жалел, что подал ему руку.

Если кто и знал, действительно ли штаб дивизии представил Прелла к Медали конгресса, то это командир его роты в Нью-Джорджии, а если знал ротный, не мог не знать и первый сержант. Но Прелл скорее бы удавился, чем стал расспрашивать Уинча. Он даже со Стрейнджем не заговаривал о представлении. Что до Уинча, то в госпитале он и словечка не проронил об этом.

Преллу просто посчастливилось, что Стрейндж прибыл неделей раньше Уинча. Из его поведения было видно, что уж в роте-то никто и не думает катить на него бочку. Пусть себе Уинч треплется, сам Стрейндж смотрел на Прелла как на героя. Это утешало.

Вокруг обыкновенного дела росла гора шелухи. Сама же по себе разведка была что надо.

Всякий раз, когда Прелл думал об отделении и о разведке, у него возникало какое-то тягостное чувство. Это не были угрызения совести — скорее приступ чувства вины или ответственности и беспомощности, от которого хотелось кричать. Его охватывал безотчетный страх, хотелось выкрикнуть: «Не надо! Не надо!» — но этот рвущийся из глубины крик уже ничему не мог помешать. Перед его мысленным взором, как на экране, крупным планом проплывали лица его товарищей. Повернутая голова, странным манером приподнятое плечо, косо улыбающийся рот. Затем шли мучительные и четкие образы тех, кого настиг огонь, — каждого раненого, умирающего, убитого. Они неотступно стояли перед его глазами. Проклятое звяканье, оно-то и выдало их. Похоже, что фляжка.

Они были даже не из его отделения. Прелла назначили к ним, когда их собственного командира эвакуировали по болезни. И они неплохо поладили.

Они получили задание обнаружить противника и войти с ним в соприкосновение. Большой отряд японцев, сосредоточенных в центре фронта перед Мундой, снялся с занимаемых позиций и словно растаял. Разведчики предполагали, что японцы отошли в глубокую, с обрывистыми склонами лощину на правом фланге, которую они занимали раньше. Преллу было поручено это проверить.

Обычное задание, ничего особенного. Но оно означало, что надо прошагать несколько миль вражеской территорией по узким скользким тропам, каждую минуту рискуя наткнуться на проволочные заграждения или заминированный участок и не имея возможности сойти с тропы — сквозь заросли не продерешься. Трудно поверить, какого жуткого напряжения требовала такая прогулочка. Японцев в лощине не оказалось.

На обратном пути Прелл решил взять немного в сторону и заглянуть в небольшую долину. Влево отходила тропа, поднимающаяся на невысокую гряду метрах в двухстах от них. Земля в этом месте была сильно утоптана. И Прелл, и его дозорный — оба словно чувствовали, что за гребнем что-то есть.

На полпути к вершине Прелл приказал отделению залечь, а сам с дозорным пополз наверх. Долина была усеяна японской пехотой. Противоположный склон обрывался скальными выступами, под ними виднелись пещеры, у которых копошились японцы. Судя по всему, шла подготовка к наступлению.

Они оба сразу же узнали Сасаки. Не шутка высмотреть японского генерала. Стоило ему что-то сказать, как остальные вытягивались в струнку. Упитанный мужчина, грудь колесом, густые седоватые усы, как у английских офицеров. Вся дивизия видела фотографию генерала Набору Сасаки, за его голову было обещано вознаграждение в тысячу долларов. Преллу, как и всем, было известно, что после высадки американцев в Нью-Джорджии Имамура и адмирал Кусака, совместные командующие японскими войсками в юго-восточной части Тихого океана, возложили на Сасаки командование всеми войсками на островах. Прелла пробрало от мысли, что он может убить его, что в его руках жизнь такой важной персоны. Он понимал сейчас, что испытывают политические убийцы. Окруженный группой офицеров, Сасаки изучал карты. Потом он принялся вышагивать взад — вперед, энергично жестикулируя, и что-то говорил. В руке у него была зажата длинная толстая сигара, каких не делают на Востоке. Чтобы окончательно удостовериться, Прелл навел на него полевой бинокль, выданный ему в разведку. Точно, это был он.

Прелл перекинул ружейный ремень за локоть и изготовился к стрельбе. Сколько всякого пронеслось в голове в тот короткий момент! Прежде всего, Сасаки все время двигался, и Прелл спешил, боялся, как бы тот не вышел за линию прицела или вообще не скрылся в пещере. И тут же успокаивал себя: он же первоклассный стрелок, во всяком случае, лучший в отделении. Затем он подумал, как повернется вся операция на острове, если выстрел будет удачный. И только потом, где-то с краю, ниточкой дернулась мысль о том, как он прославится и получит тысячу — что ни говори, укокошил японского командующего на Нью-Джорджии.

Поправляя ремень на локте, он шепотом отдавал распоряжения дозорному. Давай назад, приготовиться к отходу. Нет, лучше отходите сразу же. Только тихо, не привлекайте внимания. Как услышите выстрел, бегом, все бегом.

Прелл не задумывался над тем, как отходить ему самому. Он-то выберется, будьте покойны. Хотя бы для того, чтобы получить кусок. Правда, еще раз мелькнуло удивление: генерал, а охранения нет.

Это замечательно, что они с дозорным подобрались к вершине не по тропе, а через заросли. Прелл никогда не испытывал такой полноты и радости жизни, как в тот момент.

Отослав дозорного, Прелл устроился поудобнее и стал целиться. Он был доволен: все сделано как положено. Отделение отходит. Полный порядок. Он ничего не упустил. Осталось только выстрелить. Ну давай, старик. Нет, не зря он вот уже четыре года имеет звание отличного стрелка и числится среди первых по винтовочной стрельбе в полку. Жаль, что у него сейчас самозарядка Гаранда, а не «спрингфилд» образца 1903 года со складной планкой прицела. И хорошо, если б дозорный видел, как он его уложит.

В низине все так же вышагивал и жестикулировал японский генерал. Да, надо еще поправку на уклон. Он прицелился с небольшим упреждением и следил, как тот движется к офицерам с картами. Сейчас он подойдет к ним, остановится, вон там…

В эту самую секунду позади него на тропе что-то громко звякнуло, из их снаряжения. Прелл чуть не матюгнулся в голос.