Пока Преллу накладывали шины и пока обрабатывали других раненых, в лазарете только и разговору было что об их разведке и, само собой, о том, как выдало их звяканье. Прелл слышал только самое начало. Докладывая батальонному результаты разведки, он сделал упор на готовящемся наступлении и на том, как он чуть было не укокошил Сасаки, но скоро, обессиленный, потерял сознание. И укол не помог. Когда ребята пришли к нему в дивизионный госпиталь, разговор снова зашел о том же. Все слышали, как звякнуло, но никто не признавался в неосторожности.

Некоторые высказывали предположение, что звякнуло у дозорного, Кроужера, когда он сбегал к ним вниз. Наверное, так оно и было — звякнуло у кого-то из них, у Кроужера или Симса. Если так, то оба дорого заплатили за промашку. Так дорого, что им теперь никакое наказание не страшно. А Прелл слушал и тоскливо думал, что эта идиотская случайность помешала ему сделаться знаменитостью, получить тысчонку да еще может стоить ему обеих ног. Она помешала ему самолично прекратить здесь бои на целый месяц раньше, а то и на полтора. Уже потом он узнал, что пижонистый генерал оказывал нашим упорное сопротивление с августа, когда их партию привезли во Фриско, до октября. Японцы еще держались, когда Прелл попал в Люксор. Там он и узнал, что бои кончились. Но к тому времени Преллу было уже наплевать, что происходит в Нью-Джорджии.

В тыловом дивизионном госпитале Преллу стало невыносимо, когда его поредевшее отделение, эти уцелевшие девять человек, попрощавшись, один за другим выходили из просторной палатки. Он едва удерживался от слез. Эти девятеро спасли ему жизнь. Они смастерили носилки и тащили его добрую милю по скользкой грязи, ежеминутно подвергаясь опасности. Им никто не приказывал делать это, но они делали, не жалуясь и не ворча. Золотые ребята, таких поискать. Они спасли его, и ему было жутко от того, что он видит их в последний раз. Их уважение получше всякой награды, а они уважали его, это было видно. Прелла захлестнула благодарная волна ответного чувства.

Ему так не хватало их, их и всей роты, сейчас, когда он лежал на полке санитарного вагона и мучился от страшной, нестерпимой боли в ногах. На пароходе хоть можно было перекинуться иногда словом со Стрейнджем или Лэндерсом. После сортировки в Леттермане он больше не виделся с ними. Правда, один раз он мельком видел Стрейнджа — тот в казенном халате протопал в дальнем конце коридора. Но это все. Он понятия не имел, куда их направили. Откуда ему было знать, что оба находятся в том же эшелоне, только в передних вагонах. Прелл смутно помнил, как кто-то где-то говорил, что в Люксоре есть ребята из их роты. Он надеялся, что сумеет сойтись с ними. Как же ему теперь без роты, одному? В голову Прелла все чаще и чаще закрадывалась мысль, что отныне так ему и быть одному и так будет всегда. А все остальное прошло, стало прошлым, и с каждым часом и с каждым километром это прошлое отодвигалось ото всех них все дальше и дальше.

Поезд тронулся, боль пронизала ноги от ступней до таза, и тут Прелл сообразил, что он так и не повидал Сан-Франциско, ни одного дома не увидел. Ему вспомнилось, что, когда ехал на фронт, он подцепил на Маркет-стрит девочку и они целых два дня не вылезали из гостиничного номера. Интересно, что с ней сейчас.

Мерно покачивая вагонами, поезд постепенно набирал скорость. Прелл закрыл глаза.

Уинч был одним из немногих, кто избежал канцелярщины, связанной с перегрузкой раненых. Едва он успел прибыть в Леттерман, как обнаружилось, что среди госпитального начальства у него есть кореш.

Пока других сортировали, разбивали на группы, гоняли из одного кабинета в другой или, прикрепив к рукам синие, зеленые и желтые бирки, везли к санитарным эшелонам, Уинч сидел на постели в полупустой палате и — раскладывал пасьянс, а то и разыгрывал покерную партию, дожидаясь, когда администрация пришлет ему увольнительную на пару-тройку дней. Вот что значит водиться с нужными людьми.

Чудно все-таки получается. Чего бы только не отдали многие из его партии, чтобы остаться здесь и иметь увольнительные и возможность прошвырнуться по большому городу, а Уинчу не хотелось торчать в Леттермане, и его не тянуло в город. В иное время Уинч посмеялся бы над собой, и все. Но сейчас он был не в настроении. С другой стороны, увольнительными в Сан-Франциско не бросаются.

Его определили в отделение для сердечников, сказали — для дополнительного обследования. Он и часу не пробыл в палате, когда в дверь просунулся лейтенантик с мальчишеским личиком и спросил, здесь ли находится первый сержант Уинч. Уинч отозвался. Лейтенантик вручил ему запечатанный конверт: «Я подожду, сэр, может быть, вы пожелаете написать ответ».

Конверт был шикарный, с фирменным тиснением Общевойскового госпиталя Леттермана и без марки. На лицевой стороне было размашисто написано: «С нарочным». Уинч развернул письмо, оно оказалось от Д. К. Хоггенбека. Уинч знал старину Д. К. по военному городку Сэм Хьюстон, шесть лет назад. Д. К., или Дока, как его прозвали, был тогда техником-сержантом, а Уинча только что произвели в штаб-сержанты. Теперь уж, естественно, старина Д. К. поднялся до старшего уорент-офицера, как о том свидетельствовало напечатанное на машинке звание, и был начальником отделения личных дел. Он приглашал Уинча зайти повидаться, когда выпадет минутка.

Начальник отделения личных дел в Леттермане — не маленькая должность, ничего не скажешь. Одному господу известно, сколько раненых проходит через руки Д. К. И у каждого послужной список и личное дело — форма 201, которые сопровождают военнослужащего повсюду и хранятся как зеница ока. Документация на раненых, прибывающая с каждой очередной партией, занимала на судне, наверное, столько же места, сколько и люди.

— Да-да, конечно, сэр, в любое время. Я провожу вас хоть сейчас, — с готовностью отвечал лейтенантик Уинчу. — Я покажу, где это находится.

Уинч оторопело глядел на него и только кивал. Он не привык, чтобы офицеры говорили ему «сэр», пусть и молодые. Зато с медсестрой и санитаром лейтенантик не церемонился.

Коридоры были переполнены людьми. Со дня на день в госпитале ожидали очередной транспорт с Новой Гвинеи, и поэтому раненых спешно переправляли дальше, на восток, освобождая места для новой партии. Протиснувшись сквозь торопливо снующую толпу военнослужащих — кто в форме, кто в больничном халате, — они подошли к нужному зданию. Отделение личных дел находилось на верхнем этаже.

Помещение с баскетбольную площадку было забито столами — штук пятьдесят, не меньше. Лейтенантик провел Уинча к дальнему концу комнаты, где находился кабинет Д. К. Через окно с толстым зеркальным стеклом старина Д. К. имел возможность наблюдать, как трудятся его подчиненные.

Д. К — стоял, сложив на узкой груди жилистые руки и опершись тощим задом о край стола. Он, конечно же, видел, как они шли через комнату, но и бровью не повел. И только когда лейтенантик выскочил, притворив за собою дверь, он, улыбаясь, протянул навстречу руки, подошел к Уинчу и, тряхнув его за плечи, крепко обнял. Уинч взирал на него с некоторым недоумением — уж не собирается ли Д. К. от радости пустить слезу.

— Ну, как ты, Март, как?

— Привет, Д. К., — ответил Уинч. — Ты, вижу, неплохо устроился. У тебя даже вторые лейтенанты на побегушках.

— Не только это, старик, не только. — Все так же улыбаясь, он достал из-за стола бутылку сиграмовского марочного виски и два стакана. — «Семь корон». Видишь, я даже помню твое любимое. — Уинчу было неуютно, словно на тебя глазеют сзади, но Хоггенбек и не подумал задернуть шторку на окне. — Как только увидел твое имя в списках, сразу послал за пузырьком. — Д. К. на секунду замолк, чтобы перевести дыхание. — Вы там такое для всех делаете, что ей-ей ничего для вас не жалко. — Уинчу показалось, что у старого пройдохи и впрямь повлажнели глаза — может, в самом деле растрогался. — Да-да, не только это, доложу я тебе, — продолжал Д. К. — Посыльными лейтики, а в помощниках капитаны и майоры ходят. Наконец-то наверху сообразили, как нужны народу старые, кадровые, хоть и без офицерского звания. А офицеров теперь — пруд пруди, куда ни плюнь, всюду офицер. Политики своим деткам да племянничкам по блату звания устраивают. За денежки чины получают. Сколько таких развелось! Никто не знает, что с ними делать. Вот и получается, что такие, как мы, — сами себе хозяева. Дом вот себе за Пресидио купил приличный, еще один покупаю. В сержантский клуб денежки вкладываю. Долю в военном магазине имею. На пару с одним игорное заведение держим. У супружницы моей лавка. Я тебе вот что скажу, Март. Сейчас такие дела можно делать — закачаешься. Райское времечко. Мы нужны им, Март, ой как нужны! Без нас они из этой штатской шпаны ни в жизнь армию не сделают. — Хоггенбек разлил виски по стаканам, один придвинул Уинчу. — Ну, давай!.. Слышал, твоя дивизия на Гуадалканале была, сменила Первую, морских пехотинцев. Потом вижу, ты в списке прибывших на этом судне, чуть со стула не упал. — Хоггенбек выпил. — Ну, давай рассказывай, Март, как там. Задали вам шороху? Тебя куда ранило-то?