Зубы парня цокали о стакан.

— Несчастье какое… — выговорил он. — Жалко. Ведь молодая совсем — двадцать шесть лет…

Сергей Николаевич поймал себя на том, что вот уже целое утро пытается вспомнить лицо нормировщицы Дорониной — и не может. А он должен был ее видеть на шахте, встречать в поселке. Но не знает, не помнит. И даже милицейский фотоснимок не подсказал ему этого лица: растрепанные волосы лежащей ничком головы, бретелька…

Очень много людей работает на «Дальней».

Доронин уже как будто оправился. Встал.

— Сергей Николаевич, — он замялся, на лице его была нерешительность. — Я еще вас хочу попросить…

— Да, пожалуйста, — сказал Зотов.

— Насчет оркестра.

— Чего?

— Насчет оркестра. Чтобы на похоронах оркестр был. Ну, наш, шахтинский…

— А-а… Конечно. Обязательно будет.

Зотов повернулся к Легошину:

— Ты там распорядись в клубе…

Легошин смотрел на него во все глаза. И что-то в этих глазах не понравилось Зотову. Но он повторил:

— Будет оркестр.

Он проводил комбайнера до двери и здесь, сильно пожав руку, произнес те слова, которые всегда говорил в подобных случаях:

— Мужайся, друг.

Доронин открыто и серьезно посмотрел на него. Сказал:

— Да… Спасибо вам, Сергей Николаевич.

Ушел.

А Зотов вернулся за стол и пригляделся внимательней к Легошину. С тем явно что-то творилось.

— Ты что?

Легошин вдруг — будто прорвало его — визгливо расхохотался.

— Ты что? А?..

— Оркестр… — Легошин раскачивался от смеха. — Оркестр ему надо… Музыку.

У Зотова потемнело в глазах.

Рука его зашарила по столу.

Она шарила там, на том месте, где еще недавно располагался чернильный прибор, громадный, на мраморной доске, с мраморными башнями, вазами, с парой массивных стеклянных чернильниц.

Но пальцы нашарили только легкий пластмассовый кружок, куда веерком были воткнуты разноцветные шариковые ручки.

— Мы думаем так: свадьбу нужно сыграть в два вечера, — сказал Владимир Игнатьевич. — Иначе просто всех не усадить. Квартира у нас не маленькая, но нынешние габариты явно не приспособлены для… подобных торжеств.

Да, квартира была большая. Натуся догадалась об этом, хотя ей и не показывали всех комнат, а сразу повели сюда, в гостиную, где на приземистом столике у дивана был сервирован чай. Однако еще в передней она увидела: двери, двери… Комнаты четыре.

— Вот, попробуйте безе, — придвинула к ней вазочку Ольга Степановна. — Своей стряпни. Не знаю, удалось ли?

— Спасибо. — Натуся грызнула невесомый шарик, заверила: — Удалось.

Гостиная была уютной и светлой. Ну, мебель, конечно, обычная, стиля «все как один». И цветы в прибалтийских горшочках. Но стена, что против Натуси, была увешана сплошь старинными миниатюрами — круглыми и овальными, в затейливых рамочках — вон, кажется, Наполеон в белой жилетке, а вон та красавица с локонами очень похожа на пушкинскую жену. Натуся как-то заходила в антикварный магазин на Арбате, искала хорошие бусы и видела под стеклом прилавка эти штучки, заменявшие в старину фотографии — но, обратив внимание на цены, ужаснулась. А тут их целая коллекция. Хобби?..

— Стало быть, в два вечера, — продолжил Владимир Игнатьевич. — В первый вечер соберется старшее поколение: дедушки, бабушки, дяди, тети, родня словом. Ну, кое-кто из сослуживцев…

— И ваши, разумеется, — уточнила Ольга Степановна.

Натуся махнула рукой.

— Вот. А на следующий день — молодежь. Пусть уж гуляют, как бог им на душу положит. Все-таки их тяготит присутствие старших… хотя проблема отцов и детей у нас исчерпана, — доверительно заявил хозяин.

Ольга Степановна рассмеялась:

— А мы, несчастные предки, отсидимся на кухне. Будем посуду мыть.

— Договорились? — Владимир Игнатьевич воодушевленно потер руки.

— Да, конечно, — сказала Натуся. — Но, видите ли…

Она вдруг отчаянно шмыгнула носом, из глаз ее брызнули слезы. Натуся поспешно отвернулась, достала из сумки платок, стала утирать им щеки, нос, подбородок.

— Господи, голубушка, что вы? — встревожилась и даже встала с места хозяйка. — Хотите элениум?

Натуся опять махнула рукой. Не надо. Сиди, мол.

Она сама привела себя в порядок, откашлялась, щелкнула замком сумки.

— Извините. Я вас умоляю… Ну, просто… ведь это все обойдется в страшные деньги! Тем более — два вечера. А я, вы понимаете… я получаю всего лишь восемьдесят рублей. У нас на телевидении совершенно идиотские ставки…

Ольга Степановна взметнула брови, приложила руки к груди: о чем вы?..

И Владимир Игнатьевич протестующе зашевелился в кресле.

— Нет-нет. Я вас умоляю… — Натуся решила, все же, высказаться до конца. Чтобы это не было сочтено лукавством. И того важнее: чтобы они не подумали, будто ее дочь вообще бесприданница, нищенка, золушка. — До позапрошлого года мой бывший платил алименты. И я регулярно откладывала на сберкнижку, на ее имя. Так что свадебное платье, фата — все это само собой разумеется. Девочка одета, обута. Но…

— Наталья Александровна, давайте покончим с этой темой раз навсегда, — попросил Владимир Игнатьевич. — Это совершенно лишнее. Вы должны забыть обо всем, кроме дат: восьмое и девятое, суббота и воскресенье… Разрешите закурить?

Натуся лишь указала пальцем на хозяйку дома.

— Спасибо. — Он затянулся дымом. И продолжил очень серьезно: — Скажу вам откровенно. Я отнюдь не собираюсь баловать Петьку: он на четвертом курсе, персональная стипендия. А кроме того, у него банту, в России язык довольно редкий, но в центральной и южной Африке имеет распространение… От приглашений отбоя нет: всякие конференции, симпозиумы. Мотается с делегациями. Уже был за границей. И кое-что парень на этом банту зарабатывает… Вот если отделиться захотят — тут мы, конечно, поможем с кооперативом. В порядке долгосрочного кредита.

— Какой кооператив? — возмутилась Ольга Степановна. — Что нам тут с тобой вдвоем делать — в футбол играть?.. Разменяемся.

Она скользнула взглядом по стене, увешанной миниатюрами. И в глазах ее промелькнула грусть.

В передней Владимир Игнатьевич лихо распластал за спиной Натуси пальто. И светски приложился к ручке.

— Ну, иди, иди, — погнала его Ольга Степановна. А Натусю, уже у двери, задержала.

— Знаете что? Ваша Аня… она… ну, словом, спасибо вам, дорогая.

Натуся не удержалась, опять всхлипнула, опять полезла в сумочку.

— Да… она очень… И поверите ли — вся жизнь для нее. И поломала все — ради нее…

Они расцеловались, хотя эта их встреча была первой.

Натуся договорилась с дочерью, что в пять они съедутся к магазину «Весна» на Мичуринском проспекте. Где все для новобрачных. Есть такие магазины и поближе к центру, но, как свидетельствовала молва, на захолустном и еще недостроенном Мичуринском проспекте была пещера Алладина: что угодно для души. Потому все и ехали на Мичуринский.

Собственно, ничего уже и не требовалось для завтрашней свадьбы. Все было готово. Куплено, сшито, накрахмалено, отутюжено. Но во Дворце бракосочетаний Ане и ее жениху, как положено, выдали приглашения в магазин, по которым там отпускаются дефицитные товары. И было бы глупо не воспользоваться.

Троллейбус тащился вверх по бесконечному метромосту. Натуся смотрела в окно.

Анькина свадьба. Анна выходит замуж. Ее Аня. Так внезапно. Вдруг.

Ведь всего лишь полтора года назад она была школьницей с косичками. Даже в десятом не остригла кос, хотя подружки давно избавились от них. Ей названивали мальчики, но Аня отнекивалась, за полночь сидела над учебниками. Натуся редко заглядывала в дочкин дневник, а родительские собрания, как на грех, назначали в те дни, когда она была занята. Однако Натуся не сомневалась, что дочка учится хорошо.

И все же она была ошеломлена, когда на выпускном вечере Ане вручили золотой аттестат — единственный на всю школу.