Бородатый капитан Ежи Довнар, скучавший в компании бутылки с минералкой, хотел поприветствовать Данила со всей приязнью, но тот поднял руки:

– Посиди пока, кэп, профилактику сделаем… И привычно стал нажимать кнопки. Стояла покойная тишина, в здании кроме них и вахтера, да еще Веры, не было ни души – Данил по телефону попросил директора объявить выходной в связи с известными печальными событиями. В основе сего решения, понятно, лежали не эмоции, а простой расчет. Не хотелось, чтобы под ногами в первый же день работы путались посторонние, сиречь персонал «Клейнода». Что ж, прав оказался, неизвестно еще, как будет протекать теплая дружественная беседа с Верочкой, так что лишние глаза и уши ни к чему…

Минут через десять он убедился, что в комнате нет ни одной из тех крохотных штучек, с помощью коих иные тешат свое отнюдь не праздное любопытство. Чтобы и дальше сохранить статус-кво (мало ли какую гадость могли направить на окна издали), включил надежную глушилку и поставил мнимый транзистор на подоконник. Только теперь, выполнив все необходимые формальности, подошел и крепко тряхнул Довнару руку:

– Ну, здорово, кэп. Как Варшава?

– Скука, – кратко проинформировал Довнар. – Я так понимаю, судя по твоим манипуляциям, у нас опять веселуха с половецкими плясками?

– Телепат ты мой водоплавающий… – фыркнул Данил, достал загадочную монету и вручил старому другу:

– Напряги-ка пресловутое нумизматическое чутье и определи мне этот гривенник… – Повернулся к Паше:

– Веру ты куда определил?

– Сидит в комнате отдыха. Странное у нее состояньице, знаешь ли, – не вполне укладывается в однозначное понятие «убитая горем вдова»…

– Ага, и ты заметил, сокол? – осклабился Данил. – Вот что, первым делом дай знать «кротам», что я у них в скором времени буду, а потом покопайся в аптечке и выпои Верочке в стакане воды, подсунутом заботливой рукой… так, что-нибудь не особенно сильное, но малость подавляющее и снимающее тормоза… На твое усмотрение.

– Понял, – кратко ответствовал Паша и достал аптечку, где в самых обычных пузырьках и стеклянных трубочках хранились не самые обычные снадобья, ничуть не соответствовавшие надписям.

– Нет, с «кротами» свяжись сначала… – решительно сказал Данил.

Налил себе минералки – горло, оказывается, успело пересохнуть – и нетерпеливо уставился на изучавшего монету Довнара.

Капитан Ежи Довнар, младше Данила десятью годами, был в некотором роде личностью исторической. Был он прапраправнуком поляка, сосланного в Шантарск за какое-то из многочисленных восстаний (поляков отчего-то некогда принято было ссылать главным образом в Шантарскую губернию, где они из-за хронической нехватки грамотных великороссов частенько выходили в чиновники, а один сто тридцать лет назад даже положил в оной губернии начало пивоварению, основав первый в Восточной Сибири пивной завод). Дедушка и отец Довнара (до тридцати одного года значившиеся во всех документах не Ежи, а Георгием) стали речниками, а Жора, пренебрегая пресной водой, поступил в питерскую (тогда еще, пардон, ленинградскую) Дзержинку и к своему тридцать первому году был уже капитаном второго ранга, имея под командой эсминец с классическим имечком «Стерегущий».

Блестящую карьеру кавторанга, весельчака, бабника и стойкого консерватора сломал ГКЧП, представления о том не имея. Роковое кое для кого восемнадцатое августа девяносто первого года застало эсминец на рейде знаменитого черноморского города, не самого большого, но и не самого маленького, куда Довнар пришел, эскортируя явившийся с дружественным визитом учебный парусник военного флота одной латиноамериканской страны.

В тогдашней трехдневной неразберихе военно-морское ведомство как-то забыло о «Стерегущем», приказов ему никто никаких не посылал, а потому кавторанг действовал самостоятельно, опираясь исключительно на официальные сообщения московского радио и позицию министра обороны. В девять часов утра Довнар собрал на баке команду, произнес краткую, но образную речь, велел на всякий случай расчехлить орудия, просемафорить флажками латиноамериканцам, что они обязаны соблюдать нейтралитет, – а в десять минут десятого к берегу уже пошли журавлиным клином мотоботы с десантом. Через четверть часа вооруженные автоматами морячки Довнара, разбившись на мелкие группы, заняли в городе все, что с военной точки зрения следовало занять. В чем их горячо поддержали сотни полторы пенсионеров-ветеранов с красными бантами, а также вдрызг пьяный боцман с «латиноса», загостившийся на берегу еще с вечера (в латиноамериканских странах военные перевороты – дело житейское, прямо-таки будничное, и боцман охотно примкнул к ветеранам, целые сутки искренне принимавшим его за испанского коммуниста). Городские власти с превеликой охотой отстранились от руководства, а городские демократы, числом четверо, ушли в подполье и сопротивления силам реакции не оказывали (поначалу они, правда, строили феерические планы потопления реакционного эсминца либо взятия его на абордаж, но потом как-то успокоились).

Три дня молодой кавторанг был полновластным хозяином курортной жемчужины, которая, в общем, жила все это время прежней беззаботной жизнью, а визгом моды для отдыхающих стало – пойти на набережную и сняться на фоне эсминца.

Увы, Бонапарта из Довнара не вышло ввиду известного финала всей затеи.

Был, правда, шанс не только сохранить погоны, но и заполучить очередную звездочку – стоило лишь, честно глядя в глаза комиссии, заявить, что город был взят на шпагу как раз под флагом демократии, для защиты его от путчистов (благо противоречащих тому бумажек не было). Иные жуки так и поступили, взлетев в генералы из майоров, но потомок шляхтичей не стал каяться и вилять, а потому вылетел с флота, что твоя торпеда. Вернувшись в родной Шантарск, он долго мыкался с клеймом «пособника гэкачепистов», пока не попал к хозяину «Интеркрайта», стоявшему выше таких пошлостей…

По мнению некоторых, Довнар после пережитого самую чуточку поехал рассудком (что, впрочем, ничуть не казалось удивительным Данилу Черскому, помнившему свои собственные мыканья – и после прихода Горбачева, и после октября девяносто третьего). Заявив, что уходит во внутреннюю эмиграцию, Довнар полонизировал имечко, выбил новый паспорт (не без помощи главы «Интеркрайта», любившего в людях безобидные странности, если они не мешали делу), стал ходить на мессы в возвращенный католической общине костел дореволюционной постройки.