– Ну хорошо… – протянул Данил. – Оксана, а вот эти ключики вам, часом, ни о чем не говорят?

И показал те два ключа из климовской связки, которые так и не удалось к чему-то конкретному привязать.

– Как же… Это его, пышно выражаясь, явочная квартира на Лукомской.

– Значит, один от квартиры… А второй?

– Второй – от гаража. Там гараж во дворе, Климов его обрел в придачу к квартире. Дед, насколько я помню, перебрался в деревню к родственникам, а квартиру сдает…

– Есть во всем этом один положительный момент… – сказал Данил.

– А именно?

– То, что вы, Оксаночка, никак не кажетесь убитой горем по поводу одного трагического утонутия… Не лицедействуете.

Молодая женщина взглянула ему в глаза;

– Вы уж простите за черствость, но не было никаких особенных чувств. К тому же из-за него впуталась во все это…

– Мне тут рассказывали интересные вещи. Якобы Климов пару раз под влиянием Бахуса учил супругу кулаком, да так, что ей, бедной, пришлось участкового вызывать…

– Ерунда какая-то. Совершенно не в его стиле.

– Мог перепить…

– Плохо верится. Не его стиль.

– А оружия у него вы не видели?

– Пистолет?

– Хотя бы.

– Нет, ничего подобного. Ни разу не видела. У Данила так и чесались руки сграбастать телефонную трубку, позвонить в Варшаву Янушу, связаться с Лемке.

Он сдержался. Пусть даже линия свободна от прослушивания, пусть даже… Не стоит пороть горячку. Фигуры для шахматиста, а не шахматист для фигур.

– Ну вот, – вздохнула Оксана. – Излила душу, и легче стало. Знать бы еще, что крепкое мужское плечо рядом есть…

– Дала о себе знать женская натура? Выглянула из-под облика крутой яппи?

– Я могу посостязаться с мужиками в нормальных условиях, на ниве честного бизнеса, – резонно возразила Оксана. – Но когда в меня тычут пистолетами и ножами, становлюсь самой обычной перепуганной бабой…

– Логично, – вынужден был он признать.

– Нас здесь не подслушают?

Данил усмехнулся:

– Когда перестраивали и обставляли это зданьице, я особо постарался, чтобы здесь сделали двери, для посторонних ушей совершенно непроницаемые.

– Да? Жаль, я раньше не знала. Смотришь, и не болталась бы по загородным домикам и наемным квартирам…

Начала приходить в себя, констатировал Данил, поневоле обратив внимание на две расстегнутых пуговицы жакетика в обтяжку – благо с деловой частью беседы, похоже, покончено. Беззаботная игривость в голосе прорезалась, улыбка соответствующая…

– Вы, такое впечатление, меня ни за что не втравили бы в неприятности…

– Ну да, у меня масса достоинств, – кивнул Данил. – Столько, что друг другу мешают…

– Авантюризм среди них найдется?

– Это достоинство?

– Иногда, – сказала она, непонятно улыбаясь.

– В таком случае – найдется.

– Прекрасно. Обнимите меня. Он усмехнулся:

– Терпеть не могу гонораров…

– А кто тут говорит про гонорары? – поинтересовалась Оксана, невозмутимо вынимая из ушей затейливые серьги. – Вы пока что ради меня палец о палец не ударили, впрочем, и об авансах речь вести столь же глупо… Я вас совращаю.

Совершенно недвусмысленно. Без всякой связи с окружающей ситуацией. Не считайте меня циничной девкой, но я в жизни не сталкивалась со старомодной добродетелью…

– А Сердюк?

– Там другое. Он зажатый какой-то, и вряд ли в добродетели дело… – Она придвинулась вплотную, в ореоле духов и аромата свежего тела. – Ну?

– Звона в ушах не обещаю, – честно предупредил Данил.

– А это уже интригует…

«Жизнь вновь становится загадочной и удивительной», – подумал Данил, без суеты снимая с нее костюм, под которым почти ничего и не оказалось. Дверь и в самом деле работала, словно переборка подводной лодки, отсекая все звуки снаружи, и за окном была тишина. Оксана наклонилась над ним, закрывая лицо и весь мир разметавшимися волосами, опытные пальчики проделали все за него, тела слились, колыхнулись – и Данил с невыразимым сожалением ощутил себя старым, мудрым змием, успев подумать, что знать все наперед порой бывает чертовски мучительно…

…А вот заснуть потом не удавалось долго. Это называется – нервы. Он вылез из постели, сел в кресло, аки Адам, и без каких-то там особенных мыслей долго смотрел на безмятежно спавшую в его постели женщину, дай-то бог не последнюю.

На душе было муторно и грустно.

Вертолет новейший, боевой, секретный уходил прямо к пакистанской границе, над выжженной солнцем серо-зеленой равниной, над трупами и догорающим вездеходом. Он летел ужасающе медленно, чуть ли не полз, и ничего уже нельзя было сделать, потому что движения вдруг стали заторможенными и скованными, словно увяз в грязи. Лемке так и не поднялся из-за камня, Данил не мог понять, что с ним творится, где группа, почему никто не стреляет, а Мансур, странным образом совершенно живехонький, вдруг возник будто бы из ничего, из жаркого пыльного воздуха, блестя зубами, развернулся с автоматом наизготовку в его сторону. Данил уже понимал, что не сможет поднять оружие…

Он дернулся и вынырнул из кошмара, где все оказалось наоборот.

В кухоньке что-то негромко позвякивало. Данил ощутил укол дикой, невыразимой радости оттого, что поражение оказалось сном. Облегченно вздохнул и смотрел, как из кухоньки идет Оксана в его джинсовой рубашке, с подносиком, свежая и совершенно нераскаянная на вид, идеально причесанная, без малейшего следа утренней растрепанности, которую он в женщинах терпеть не мог, да и в себе тоже.

– Кофе в постель, – сообщила она, опустив подносик на тумбочку.

– Это прекрасно, – сказал Данил. – А как насчет воинствующего феминизма?

– Ну, должно же присутствовать женское начало? Классическое. Да и турецкие гены, не иначе, берут свое. Я так думаю, и султаншам приходилось кофе носить… – Она отступила на шаг, с интересом присмотрелась. – Ну как, ты себя не ощущаешь соблазненным и изнасилованным?

– Не дождешься, – проворчал Данил. – Ну, как там насчет звона в ушах?

– Ох, как мне нравятся такие вопросики… Словно бы небрежно заданные, а на самом деле с некоторой тревогой в подтексте…