– Был?

– Ну конечно, – сказал Данил устало. – Был. Мы взяли Аду – и Ада долго лепетала насчет известных ей переговоров с «Везером», ваших ниточек в Москве, насчет информационного обеспечения всего прочего… Дурачка Чемерета, конечно, опять сыграли бы втемную, но у меня достаточно материала о людях, которые играли как раз сознательно. А теперь и вы в гостях. И вы мне расскажете то, чего я не знаю. Кто. Какими силами. Куда. Кого. И так далее…

– А не много ли?

– В плепорцию, как выражались предки, – сказал Данил. – Меня, конечно, интересуют многие подробности, но это потом. Скажем, завтра к вечеру…

– А вы уверены, что у вас будет завтра?

– Отчего же нет?

– Хорошо, – сказал Пацей. – Не будем валять ваньку, это разговор профессионалов. – Он кивнул в сторону молчавшего Лемке, все это время сидевшего поблизости с пистолетом на коленях. – Судя по тому, как держится этот мнимый подполковник, он тоже не из любителей… Данила Петрович, дорогой мой, вам ведь мало все знать, вам нужно еще вы играть. Ну объясните вы мне, как вы собираетесь в этой ситуации выиграть? Когда до акции осталось менее двадцати часов? Вы, как в дурном фильме, прорветесь к президенту и успеете ему все прокричать? Не прорветесь. Ни за что. Можете втыкать мне иголки под ногти, но я и в самом деле не знаю всех, кто подстраховывает.

Зато представляю – да и вы, наверное, тоже? – как неповоротлива государственная машина. Вы ничего не успеете. И Басенок ваш ничего не успеет – слишком долго придется раскручивать машину. Кеннеди нельзя было спасти за двадцать часов до покушения – махина не успела бы прийти в движение, даже если кто-то им вскрыл бы в главном замысел. Положительно, вы не успеете. У вас здесь, я понимаю, есть люди, которых мы не выявили, у вас есть контакты, связи, ходы… Но вы все равно не успеете добраться до людей, которые принимают серьезные решения. А посему нам лучше отбросить эмоции и как-то договориться. Я вас недооценил, согласен. Меня утешает при этом один приятный фактик: другие вас тоже недооценили… Что мне, льщу себя надеждой, позволяет не стать козлом отпущения за этот театр… – он оглядел обе пары наручников. – Данила Петрович, давайте договариваться. Вы, в конце концов, не скаут и не герой голливудского боевика, вы представляете достаточно серьезную корпорацию. Есть немало вещей, которые компенсируют ваш отказ от проекта с тяжелыми грузовиками. Наконец, мы оба сотрудники КГБ, вы, правда, бывший…

Данил метнулся к нему и сгреб за глотку. Он ничего не мог с собой сейчас поделать – и тряс Пацея, как крысу, крича ему в лицо:

– Это ты – КГБ? Ты, сука?! Ты сраная подметка, пешком под стол ходил, когда… Это мы – КГБ СССР, это мы – имперские волки, и будем рвать глотки, пока живы… Это ты нас остановишь, блядь?!

Опомнился наконец. Мотая головой, чтобы отогнать мельтешившие перед глазами алые круги, сел на стул и едва попал в рот сигаретой. Пацей, выждав немного, сказал не без вкрадчивости:

– Данила Петрович, я понимаю, каждый может сорваться… Но будьте профессионалом… Хорошо?

– Хорошо, – отозвался Данил, почти спокойно, кривя рот. Встал, присел над Пацеем на корточки и расстегнул ему рубаху сверху донизу. – Вот с этим парнем, что все время молчит, мы когда-то долго ошивались южнее реки Пяндж… Там был такой Мансур – дикарь, зверь, великолепный образчик зверя, первобытного вождя племени. Но, кстати, он на свой манер воевал честно, он творил с пленными жуткие вещи, но никогда не трогал тех, кто не воевал непосредственно против него, женщин не обижал, штатских типа геологов или врачей отпускал, лишь ухо отрезав или там палец – что с его стороны было прямо-таки царской милостью… У нас была с ним хитрая партия, мы его убили в конце концов, и еще три раза прихлопнули бы, но он был правильный враг…

Ладно, я отвлекся. В общем, Мансур не любил сдирать кожу с человека вульгарно, «чулком», изобретателен был. – Данил достал зажигалку и принялся, легонько касаясь кожи, водить по груди и животу майора. – Вот так идут надрезы, потом так, следите за мыслью… кожа с человека сдирается, надо вам сказать, легко, если имеешь сноровку… Представляете? Вы весь, от пояса до глотки, покроетесь фестончиками кожи, я попытаюсь в точности воспроизвести Мансуровы изыски… Будете похожи на новогодний фонарик знаете, такие пышные? Мы найдем способ сделать так, чтобы вы не орали – или, по крайней мере, чтобы в соседних квартирах ваше мычанье не расслышали… Я не ручаюсь, что вы не сойдете с ума, когда увидите себя… Ну, а снадобья от болевого шока у меня есть. Хватит, Пацей, кончились разговоры, началось зверство. Вы положили столько моих парней, что я без малейшей брезгливости буду резать из вас арабески и узоры… А потом будет поздно. Потом вас, такого, ни в коем случае нельзя будет оставлять в живых. Да вы и сами будете просить, чтобы нас дорезали. Это не поэтическое преувеличение, бывают ситуации, когда то, что от человека осталось, умоляет его добить… Хватит разговоров. Могу гарантировать одно: вы никогда не попадете в руки Батькиных спецслужб. Это я гарантирую. Пошел счет. После «нуля» меня не останов ит никакая сила… Три, два, один…

– Подождите, – сказал Пацей, глядя ему в лицо и бледнея на глазах.

…Лемке, отвернувшись от Данила, негромко сказал:

– А ведь прав, сукин кот. Мы ни за что не успеем раскачать махину. И к президенту не прорвемся.

– А кто собрался к нему прорываться? – пожал плечами Данил. – Уж не я, по крайней мере.

Пятнадцать человек, не считая нас с тобой, некоторое количество транспортных средств, некоторое количество стволов… А кто сказал, что этого недостаточно? Дивизия против нас, что ли?

– Это точно, – отозвался эхом Лемке с тем же блеском в глазах, что давно уже настораживал Данила.

– Капитан, – сказал он, помолчав. – Я тебя умоляю, возьми себя в руки. И быстрее.

– Я спокоен.

– Ты танцуешь, – сказал Данил, – В старые времена это именно так и называлось.

– Кажется тебе.

– Нет. Капитан, соберись. Я в тебе не сомневаясь, но ты танцуешь… А это хреновый симптомчик, чуть ли не та самая пресловутая печать на челе. Ваську помнишь? А Хобота?