Антонио сказал холодно:

— Что толстяк медленно задушит вас — и всех остальных также, — если это позволит ему получить его судно назад.

— Мне холодно, — сказала Джанна. — Я ложусь спать.

Рэймидж и Антонио поцеловали ей руку, и она пожелала доброй ночи «мистеру Сасвику», который ответил почтительным поклоном.

Когда она спустилась вниз, Антонио спросил:

— Вы ждете неприятностей?

— Ну, я не могу представить, что они могут сделать — разве что бросить буксир. Это им не поможет, потому что мы, очевидно, просто подождем рассвета и потопим их.

— Но у вас есть… Как сказать по-английски: предчувствие?

— Есть — но, вероятно, это просто реакция на все эти волнения.

— Надеюсь, что так, — сказал Антонио. — Что ж, я тоже устал, так что buona notte[5], Нико. Этот день мы вряд ли забудем!

Несколько минут спустя Рэймидж внезапно тоже почувствовал себя усталым и решил немного поспать на случай, если его поднимут среди ночи.

— Мистер Саутвик, я спущусь на пару часов. Соблюдайте обычный ночной распорядок. Если будет что-нибудь подозрительное — даже самый слабый намек — вызывайте меня. И раздайте пистолеты и мушкеты самым надежным людям, и абордажные сабли, пики и томагавки остальным.

Десять минут спустя Рэймидж, был растянут полностью одетый в его раскладушку в глубоком сне, его два пистолета, оба в половине петуха, подворачивали против сторон холста.

Джексон тоже устал, но когда сгустилась тьма, неопределимое беспокойство отгоняло все мысли о сне. Он наблюдал, как штурман обходит палубу, коротко переговаривая с впередсмотрящими посередине судна и по каждому борту на носу. Старикан был внимателен: у всех карронад, которые оставили выдвинутыми на ночь, он проверил тали и казенную часть, удостоверился, что холщевые чехлы надежно закрывают замки, чтобы влажный ночной воздух не добрался до кремней. Когда штурман дошел до кормы, он увидел американца.

— Что ж, Джексон, это был напряженный день.

— Да, сэр, и, вероятно, ночь тоже будет напряженной.

— Вы думаете, что доны попытаются что-то сделать, а?

— Ну, мы бы сделали, если бы были на их месте!

— Именно так, но есть и разница. Они выглядели как послушные овцы, когда я был на борту.

— Надеюсь, вы правы, сэр. Однако, если они начнут что-то…

Ворчание Саутвика указывало на то, что он слабо верил в такую возможность. Затем он спросил:

— Между прочим, Джексон, ты действительно американец?

— Да, сэр.

— Когда ты родился?

— Не уверен в точной дате, сэр, — сказал Джексон осторожно.

— Родился англичанином, это я гарантирую; до 74-го, когда ваш народ восстал!

— Возможно сэр. Но теперь я американец в полном смысле слова.

— И у тебя есть Протекция? — Голос Саутвика был уверенным, словно он утверждал, а не спрашивал, и Джексон медленно проговорил:

— Да сэр. У меня есть должным образом заверенная Протекция.

— Почему же ты не воспользовался ею?

Джексон переступил с ноги на ногу. Упорный допрос штурмана не возмущал его. Большинству людей было любопытно, что не удивительно, так как Протекция, подписанная Дж. В. Кифом, нотариусом и одним из судей города и графства Нью-Йорк, удостоверяла, что Томас Джексон, моряк, поклявшийся, согласно закону, в том что является гражданином Соединенных Штатов и уроженцем Южной Каролины, имеет пять футов десять дюймов роста возраст приблизительно тридцать семь лет…

Мистер Киф далее удостоверял, что к упомянутому Томасу Джексону как к гражданину Соединенных Штатов Америки, готовому быть призванным на службу своей стране, следует относится с соответствующим уважением, будь то на море или на земле. Любые дополнительные сведения могут быть представлены, что удостоверяется нотариальной подписью и печатью.

Этот клочок бумаги с американским орлом на верху и надписью

набранной жирным шрифтом ниже орла, означал, что его нельзя заставить служить Его Британскому Величеству и, как всякий, обладающий такой бумагой, он может уволиться в любое время, когда пожелает — точнее в любое время, когда он сможет встретиться с американским консулом.

Более того: в отличие от многих других, его Протекция была подлинной. Но Джексон попытался вообразить реакцию штурмана, если бы тот узнал, что у него есть еще одна, тоже подлинная, засвидетельствованная и подписанная нотариусом, но с пустыми местами для имени и примет. Она обошлась ему в десять долларов — а стоила в двадцать раз больше.

— Ну, сэр, — сказал Джексон, после заметной паузы, — моя собственная страна в мире, но мне не хочется пропустить хорошую драку.

— Таким образом, ты решил помочь нам, — сказал Саутвик с усмешкой, и его последние сомнения относительно американца развеялись. Он никогда не подвергал сомнению лояльность Джексона — по общему мнению, он спас жизни мистера Рэймиджа и этого итальянского парня, и оба очевидно были ему благодарны, — но однако Джексоном был «Джонатан»[6], и он не мог забыть, что многие американские торговцы и судовладельцы зарабатывали свои состояния, торгуя с французами.

Отношение Саутвика к остальной части мира было несложным и бескомпромиссным: во время войны те, кто не были явно его друзьями, были его врагами. Нейтралы в лучшем случае были неприятными типами, мелочно отстаивающими свои права, а в худшем случае — бандой жуликов, продающих свои товары любому, предлагающему самую высокую цену, не задумываясь о последствиях.

Джексон, чувствуя, что Саутвик углубился в свои мысли, извинился и взял трубу ночного видения.

Балансируя у гакаборта неровно раскачивающейся «Кэтлин», он долго и внимательно разглядывал фрегат, буксируемый за кормой, закрыл и открыл глаз, чтобы удостовериться, что он не ошибается, еще раз глянул и поспешил туда, где стоял штурман.

Саутвик спрыгнул с последних трех ступенек трапа, выхватил фонарь у часового, шипя на него, чтобы тот не поднимал шума, и склонил голову, прежде чем ворваться во временную каюту Рэймиджа.

— Капитан, сэр! — прошептал он, встряхивая гамак, и Рэймидж проснулся немедленно. Выражение лица Саутвика, смутно озаренного светом фонаря, предупредило его относительно опасности.

— Что случилось?

— Испанцы, сэр. Они спустили свою шлюпку и гребут к нам вдоль буксирного троса.

— И много их в шлюпке? — спросил Рэймидж, выбираясь из гамака.

— Битком набита.

Рэймидж обулся, закрепив на правой туфле ремешок, удерживающий метательный нож.

— Они будут грести, пока не подойдут на двадцать ярдов, а потом полезут по тросу, чтобы захватить нас.

— Так я и думал, сэр.

Рэймидж взял пистолеты, засунул их за пояс и молча сидел на качающемся гамаке в течение целой минуты. Потом он отдал Саутвику целую серию приказов.

— Разбудите графа и пошлите его ко мне. Скажите маркизе, что она должна перейти в эту каюту — там будет опасно для нее из-за люка наверху. Скажите часовым у дверей испанского капитана, чтобы оглушили его ударом сабли плашмя, если он начнет кричать. Потом разбудите подвахтенных. Я хочу, чтобы все ждали внизу у трапа. Они должны схватить и обезопасить любого, кто будет сброшен вниз. Никакой пистолетной или мушкетной стрельбы — я хочу абсолютной тишины от начала до конца. Понимаете? Все соблюдают абсолютную тишину.

— Так точно, сэр.

Саутвик поспешно ушел на бак, а Рэймидж поднялся по трапу. Лишь кое-где проглядывали звезды; высокие облака скрывали остальные.

— Кто здесь? — прошипел Рэймидж. — Говорите тише.

— Старшина-рулевой Джексон и двенадцать человек, сэр: четверо у руля, четыре впередсмотрящих, трое марсовых и один наблюдает за буксиром.

— Ладно, сохраняйте спокойствие, ведите себя так, словно ничего не видите. Марсовые — идите на бак и ждите там.