— У другого человека тоже есть нож, — сказал Рэймидж резко. — Он воспользуется им. Когда он закончит, ты больше не будешь мужчиной.

Рэймидж, едва удерживаясь, чтобы не рассмеяться над мелодраматизмом свой угрозы, сказал Джексону:

— Развяжи ему пояс: я обещал кастрировать его.

Глаза испанца расширились, и на палубе было достаточно светло, чтобы прочитать в них ужас, когда он уставился на Рэймиджа; его тяжелое дыхание сильно отдавало чесноком. Джексон сел верхом на живот испанца, лицом к его ногам.

— Я считаю до десяти, — сказал Рэймидж по-испански. — Если не скажешь мне к тому времени — пафф! Начали: uno, dos, tres…

Он медленно считал. На счет семь испанец начал дергать бедрами, и Рэймидж похлопал Джексона по плечу. Американец разорвал штаны испанца.

— Ocho… nueve…

— Сеньор — я скажу!

— Тогда говори!

— Мы должны были зажечь два фонаря — и это все!

— Если ты лжешь…

— Нет-нет, сеньор — я клянусь, что это все! Два фонаря, по одному на каждой раковине, и оставить их там.

— Хорошо. Ты пойдешь вниз без шума. Помни…

— Да-да, сеньор!

— Отправьте его вниз, — приказал Рэймидж, и Эванс потянул испанца за ноги по диагонали к открытому люку и затем спустил его по трапу вниз головой.

— Джексон — два фонаря, быстро. Зажги новые — не оставляй их в темноте внизу. Мистер Саутвик, спуститесь туда и разберитесь с пленниками.

Внезапно он подумал, что кто-то мог оставаться в шлюпке, но беглого взгляда назад было достаточно, чтобы убедиться: в шлюпке пусто. Следует ли поднять шум, чтобы на фрегате подумали, что здесь идет драка? Нет — человек с ножом в спине умирает тихо.

Появился Антонио.

— Сигнал, что судно захвачено: два белых огня!

— Отлично — это то же, что сказал мой человек.

— И как только фрегат уберет верхний из трех фонарей, — продолжил Антонио, — мы должны сменить курс на северо-запад.

— Вы молодец, — сказал Рэймидж, недовольный собой. — Я забыл спросить об этом!

— Мой человек очень хотел говорить, — сказал Антонио.

— Что вы ему сделали?

— Ничего — я просто пригрозил ему этим. — Антонио сделал красноречивый жест. — А вы?

— То же самое.

— Это никогда не подводит.

— Очевидно, нет, — сказал Рэймидж сухо. — Хотя я в первый раз испробовал это.

— И я. Но сами подумайте — каково было бы вам…

— Довольно! — воскликнул Рэймидж. — Достаточно противно было угрожать кому-то другому!

Как только фонари были установлены, фрегат дал сигнал, и курс изменился, несколько матросов спустились по тросу, чтобы привязать испанскую шлюпку. Рэймидж зашел в каюту Мармайона и без лишних предисловий потребовал ответа:

— Вы знали, что эта попытка будет предпринята?

Испанец глядел в сторону, избегая взгляда Рэймиджа, его жирное лицо лоснилось от пота.

— Капитан Мармайон, — произнес Рэймидж обманчиво спокойным тоном, — ваши офицеры были освобождены под честное слово. Они дали слово чести, что повинуются моим приказам.

— Кажется, они не повиновались им.

Теперь тон испанца был вызывающим.

— Значит, они повиновались вашим.

— Да, это была моя идея.

Рэймидж схватился за края дверного проема с такой силой, что доски начали гнуться, но мгновение спустя сумел сдержать свой гнев.

— Сегодня днем я мог потопить ваш корабль и оставить вас и ваших матросов плавать на волнах. К настоящему времени вы все были бы уже мертвы.

— И почему вы не сделали этого? — издевательски спросил Мармайон. — Потому что хотите заработать славу, захватив фрегат.

И, конечно, тут Мармайон был частично прав.

— Это не имеет никакого отношения к нарушению договоренности насчет условного освобождения.

— Это смешно! — воскликнул Мармайон. — Куттер захватил фрегат! Кто в это поверит…

— Но мы сделали это, мой дорогой Мармайон, мы сделали. Куттер захватил фрегат. И я не передумал: на рассвете вы будете отправлены на борт фрегата, и, чтобы избавиться от хлопот с буксировкой, я продемонстрирую вам, как куттер может потопить фрегат. Сколько человек в команде вашего корабля? Скажем, человек триста? Подумайте о трехстах оставшихся в живых — если все они переживут взрыв, который я устрою в пороховом погребе, — цепляющихся за обломки, под солнцем, которое поднимается все выше и становится все жарче и жарче, и жажда все сильнее и сильнее… Завтра к вечеру вы все сойдете с ума — кроме тех, кто слишком слаб, чтобы держаться на воде, и утонет. Доброй ночи, капитан. Мне жаль, что я не могу послать вам священника: у вас не будет много времени, чтобы подумать о душе утром.

К тому времени, когда перед самым рассветом Рэймиджа вызвал помощник штурмана, он уже придумал, как избежать повторения приключений предыдущей ночи, и пока брился, испытывал злорадное удовольствие от мысли, что капитан Мармайон провел бессонную ночь, ожидая мучительной смерти. Удовольствие несколько портило то, что стюард не направил его бритву должным образом и вода была почти холодной, так что он вздрагивал при каждом прикосновении лезвия.

На палубе было холодно; звезды тускнели, предупреждая о приближении рассвета, и в черноте ночи появился слабый оттенок серого. Эпплби сообщил, что скорость «Кэтлин» по-прежнему лишь несколько узлов и что ветер не изменился.

Только тут Рэймидж сообразил, что забыл нечто, что могло бы — кроме попытки абордажа — привести к захвату «Кэтлин» в течение ночи. Если бы ветер стих, натяжение троса исчезло бы и его огромный вес притянул бы куттер к «Сабине». Фрегат, вероятно, расположился бы рядом, и один бортовой залп уничтожил бы куттер — или испанская абордажная команда сокрушила бы экипаж судна… Он испытал приступ дурноты от своей безрассудной самонадеянности — это была худшая опасность после победы в первом раунде сражения.

Небо на востоке заметно посветлело.

— Общий сбор, мистер Эпплби, пожалуйста.

Таков обычай военного времени: встречать рассвет с командой судна, стоящей у пушек и готовой к бою. После волнений последних двадцати четырех часов Рэймидж хотел услышать только один крик: «Горизонт чист!» — а этого он не услышит, пока не будет достаточно светло, чтобы послать впередсмотрящего на топ мачты. На этот раз он с нетерпением ждал завтрака. В последний момент он предупредил Эпплби объявить общий сбор тихо. Дробь барабана испортила бы всю игру.

Один за другим к нему присоединились Саутвик, Антонио и Джексон. Итальянец знал, как принято встречать рассвет, и не был обеспокоен приказом.

— Доброе утро, Нико. Ожидаете каких-нибудь проблем?

— Никаких — по крайней мере, не со стороны фрегата, но может появиться другое судно.

— Вы придумали подходящее наказание для испанского лейтенанта и остальных джентльменов, нарушивших условия условного освобождения?

— Нет еще. Может быть, заставить их драить палубу на коленях?

Антонио рассмеялся.

— Но заключенные у нас на борту потребуют много наших людей для охраны.

— Знаю. Я надеюсь избавиться от них как можно быстрее.

Рэймидж усмехнулся, видя как Антонио, Саутвик и Джексон застыли, видимо, неправильно истолковав слово «избавиться».

— Я избавлюсь от них, мистер Саутвик, отослав их назад в их собственной шлюпке.

Штурман переступил с ноги на ногу и сказал извиняющимся тоном:

— Прошу прощения, сэр, но разве это разумно? В конце концов, они видели, насколько у нас мало людей…

— Они могли догадаться об этом с самого начала. Но подумайте, как они удивятся, когда вся их абордажная команда во главе с первым лейтенантом вернется с поникшими головами! Не забывайте, что в этот самый момент все на борту фрегата думают, что «Кэтлин» — их приз, что абордажная команда убила большинство из нас.

— Ей-богу, я забыл об этом! — воскликнул радостно Саутвик, хлопая себя по ляжкам.

— Да, и прежде, чем они придут в себя, наша гичка будет у борта, чтобы забрать всех их офицеров, кроме штурмана.