— О, да, сэр, — сказал Джексон почтительно. — Мы все доверяем Нику.

— Очень хорошо. — Он дал Рэймиджу листок бумаги и переговорил с лейтенантом, который вручил Рэймиджу маленький холщовый мешок, в котором, судя по весу, были деньги, и тоже протянул листок бумаги.

— Расписка за деньги. Вам надо подписать ее, — сказал переводчик. — Пойдемте в мою каюту. У меня есть там перо.

Рэймидж предпочел бы пересчитать деньги, чтобы узнать, насколько их меньше в мешочке, чем указано в расписке, но решил не делать этого, опасаясь, что это задержит их высадку на берег.

Час спустя восемь бывших кэтлинцев вышли из шлюпки на причал и проследовали за испанским моряком в гостиницу — типичный приют вербовщиков. Если бы это было в Портсмуте, Плимуте или в одном из мидуэйских городов, моряк, поселившийся здесь, был бы начеку насчет хозяина гостиницы, только и ждущего, когда пьяные постояльцы завалятся спать, чтобы вызвать вербовщиков (если только сам не занимался вербовкой), которые продадут бесчувственные тела пьяниц шкиперу торгового судна с неполным экипажем или, если время военное, бригаде вербовщиков военно-морского флота.

На восьмерых им дали две комнаты, и Рэймидж собрал всех в одной из них, чтобы раздать плату.

— Я подписал квитанцию на наше невыплаченное жалованье в пересчете на испанские доллары, — сказал он. — Но не верю, что так много долларов наберется в этом мешке.

— Нет, — сказал Стаффорд. — Казначей, офицер, который дал вам деньги, и тот переводчик… Это дает на по крайней мере троих, кто уже взял рифы на в этом парусе.

Рэймидж посчитал монеты. Точно треть испарилась.

— Такие же сволочи, как наши, — сказал Стаффорд горько. — Каждый… о, прощения просим, Ник…

— Не волнуйся, — сказал Рэймидж. — Я не вчера родился. Но все получат на треть меньше, чем положено.

С этими словами он начал делить деньги, но прежде указал на дверь:

— Джексон, проверь…

Джексон распахнул дверь, но никто не подслушивал.

— Отлично! — сказал Рэймидж. — Временно я снова ваш капитан, и я должен сказать вам, что, хотя испанцы освободили вас, вы все еще подчиняетесь Военному кодексу: вы все еще находитесь под моей командой. Теперь любой из вас может сбежать к испанским властям и донести, кто я такой. Никто не может вас остановить. Военный кодекс действует здесь постольку, поскольку ваша личная преданность может заставить вас повиноваться моим приказам. И все же у всех нас есть долг, который надлежит исполнять, и я каждому предлагаю следовать долгу. Но я не принуждаю ни одного из вас следовать за мной: я только хочу знать, кто не хочет идти со мной, кто хочет остаться в Испании или уехать в другое место, — я хочу, чтобы эти люди сказали об этом теперь и не делали ничего, чтобы выдать меня. Как только будет безопасно сделать это, я каждого освобожу от их обязательств. Теперь: кто хочет уйти?

Португальский моряк пробормотал стыдливо:

— Я не видел семью целых три года, сэр, и граница…

— Ладно, ты можете уйти.

— Вы понимаете, сэр?

Рэймидж протянул ему руку в знак своей искренности, и португальцы сжал ее нетерпеливо.

— Я обещаю вам, сэр, я ничего никогда никому не скажу.

— Я знаю, — сказал Рэймидж.

— Вы отметите меня как…

— Отметить тебя как «дезертировал»? Официально я должен, но у меня плохая память на имена, Ферраро. Когда время настанет, будет трудно вспомнить, кто попал в плен, а кого взяли на флагман.

Он оглянулся:

— Кто-нибудь еще?

Никто не шелохнулся. Трудно поверить. Нет ли среди оставшихся шести матросов хотя бы одного, достаточно лукавого, чтобы сообразить, что, симулируя лояльность и вызнав план Рэймиджа, он получит полезную информацию, чтобы продать ее испанцам за высокую цену? Трудно быть совершенно уверенным, очень трудно.

— Очень хорошо. Теперь все идите ужинать. Поосторожнее с выпивкой — помните, что она развязывает языки: кварта красного вина может накинуть испанскую петлю на вашу шею.

Матросы двинулись всей толпой прочь, звеня долларами, но Джексон остался.

— Ну, Джексон, можем мы доверять им всем?

— Каждому человеку, сэр, — включая Ферраро. Вы не можете упрекать его за то, что он пожелал уйти.

— Разумеется, нет, и я не упрекаю.

— Будет дерзостью с моей стороны спросить, каков ваш план, сэр?

— Спросить можешь, но плана пока нет. Очевидно, я должен передать все, что мы можем узнать об испанском флоте, сэру Джону как можно скорее. Пока что я не знаю, как.

— Тут недалеко Гибралтар, сэр. Мы могли бы достать лошадей…

— Слишком опасно — и слишком неудобно. Долго добираться, а затем рисковать во время переправы в Гибралтар. Если испанцы не подстрелят нас, так наши собственные часовые.

— Остается море, сэр.

— Да, — сказал Рэймидж. — Мы — моряки, а не кавалеристы. Кораблю не нужен сон и фураж. Но я нуждаюсь сейчас и в том, и в другом. Мы осмотрим порт утром и увидим, что он может нам предложить.

Целая ночь сна не освежила Рэймиджа: он был в море так долго, что лежать в кровати, которая не перемещалась по комнате, и в комнате, которая не скрипела, было и неестественно и тревожно, и благодаря бессоннице он обнаружил, что делит соломенный матрац со многими маленькими существами, явно не испанского происхождения, судя по их целеустремленности и настойчивости.

Он оглядел всех семерых матросов, сидевших в комнате, и кивнул португальцу:

— Так как ты оставляешь нас, Ферраро, тебя не касается то, о чем я должен поговорить с другими, но ты можешь помочь нам, если посидишь в прихожей, карауля лестницу, чтобы нас никто не подслушал у двери.

Как только португалец вышел, Рэймидж еще раз оглядел оставшихся шестерых. Пестрая, космополитичная компания… словами их описать не просто. Ну что ж, надо начинать, а то он становится похож на напыщенного пастора. Матросы, однако, видели только глубоко посаженные карие глаза, переводящие острый взгляд с одного на другого. Хотя он не знал, что такова была сила его индивидуальности, ни один из них не замечал, что вместо синего, расшитого золотом мундира лейтенанта, их капитан одет в брюки и рубашку, даже более поношенные, чем их собственные.

— Ребята, вы знаете наше положение, потому что я объяснил вам вчера. Вы свободны: вы больше не обязаны служить в Королевском флоте. Вы все — иностранцы или, как у меня, — он улыбнулся, — у вас есть документы, объявляющие, что вы иностранные подданные. Но несмотря на мою роскошную Протекцию, я — все еще офицер короля, все еще идет война, и у меня есть свои обязанности. Вчера вы все, за исключением Ферраро, сказали, что хотите продолжить служить со мной. У вас была ночь, чтобы обдумать это. У кого-либо были долгие размышления? Если так, говорите теперь. Вы все служили мне хорошо, так что я никогда не вспомню ваши имена, и вас не отметят как «Дезертир». Но я предупреждаю вас — если вы останетесь со мной, то будете не в большей безопасными, чем были на «Кэтлин».

Никто не заговорил; никто не выглядел смущенным, как если бы он хотел уехать, но не осмелиться сказать перед другими. Джексон был прав. Наконец Билл Стаффорд цыкнул зубом — неизбежное предварительное действие, сообразил Рэймидж, прежде чем сделал замечание, — и заговорил с широкой ухмылкой:

— Прощения просим, сэр, но вам от нас так легко не избавиться!

— Спасибо, — сказал Рэймидж почти кротко. Поскольку он был молод, он думал, что эти люди должны быть сумасшедшими, чтобы упустить такую возможность; но по крайней мере он был справедлив и дважды предложил им свободу.

— Еще одна штука, сэр, — продолжил Стаффорд, и от тона его голоса у Рэймиджа упало сердце: здесь есть корысть, ему будут ставить условия, приставят пистолет к его голове.

— Ладно, — он попытался казаться любезным.

— Наша плата, сэр. Как насчет нее? У нас есть несколько долларов, но я слыхал, будто кто-то сказал, что платить прекращают, если ты в плену. Мне кажется, неправильно так делать, но я так слыхал.