Он услышал крик Джексона наверху, но не мог разобрать слов, свернул карту, запер «Книгу сигналов», повернулся, чтобы покинуть каюту — и увидел Саутвика, спускающегося по трапу.

— Джексон говорит, что это — фрегат сэр, — объяснял штурман, поднимаясь за Рэймиджем по трапу. — Все смыло начисто, нет даже палки, чтобы поставить временную мачту. Говорит, что он вроде бы испанской постройки.

— Очень хорошо, мистер Саутвик: продолжите двигаться к нему, пока мы не сможем убедиться.

Взволнованные Джанна и Антонио шли ему навстречу.

— Если это испанец, мы можем отбуксировать его в Гибралтар, — сказал Антонио.

Рэймидж покачал головой.

— Никакого буксира, если он не британец.

— О! — воскликнула Джанна. — Почему нет?

— Я…

— На палубе!! — закричал Джексон. — Он определенно испанской постройки.

Саутвик отозвался, а Рэймидж отвернулся, чтобы не отвечать на вопрос Джанны, но она повторила его.

— Потому, мадам, — сказал Рэймидж недовольно, — что у нас команда судна шестьдесят три человека и мы несем десять карронад, каждая из которых стреляет 6-фунтовыми ядрами менее чем на пятьсот ярдов. Если то судно — испанский фрегат, оно имеет приблизительно двести пятьдесят моряков на борту и, вероятно, еще и солдат, и несет по крайней мере тридцать шесть пушек, которые стреляют 12-фунтовыми ядрами на полторы тысячи ярдов. Каждое такое ядро может повредить нас — они больше четырех с половиной дюймов в диаметре — и если пара штук попадет ниже ватерлинии, мы затонем.

Антонио махнул рукой в сторону испанского судна.

— Но разве их орудия не направлены под прямым углом, как наши? Ведь они не могут стрелять прямо вперед или назад?

— Да, это орудия бортового залпа, и мы могли бы держаться в стороне от дуги поражения. Но они могут использовать свои погонные и ретирадные орудия на носу и на корме.

Антонио выглядел озадаченным.

— У большинства судов есть два специальных порта в кормовой части и два впереди. Вы просто перетаскиваете несколько орудий бортового залпа и нацеливаете их через порты, — объяснил он, показывая на корму. — Вот для чего эти два порта.

— Но разве мы не можем рискнуть, если будут стрелять только два орудия? — упорствовал Антонио. — В конце концов, они будут раскачиваться, и без парусов они не могут развернуть судно бортом к нам, не так ли?

— Нет, но даже если бы у них не было бы никаких орудий, как мы можем захватить двести пятьдесят человек, которые будут очень возражать, если мы захотим взойти на их корабль, уже не говоря о том, чтобы взять их в плен?

— Ну, если у них нет никаких орудий, — прервала его Джанна торжествующе, — почему мы не можем просто продолжать стрелять в них, пока они не сдадутся?

— Я не говорил, что у них нет никаких орудий, — ответил Рэймидж, стараясь скрыть свое раздражение. — Я просто сказал «Если бы они не имели» — но они имеют.

— Ну ладно, хотя жаль. Мы произвели бы прекрасное впечатление, приведя на буксире такое большое судно в Гибралтар.

— Если вы представите маленького ослика, тянущего большую телегу, нагруженную блоками каррарского мрамора через Альпы, то это будет прямо про нас. Его водоизмещение… в общем, если вы поставите его на весы, то увидите, что он весит приблизительно 1 300 тонн против наших 160 тонн.

— Минус вес ее мачт! — воскликнул Антонио.

— Мачты, стеньги, реи, бушприт, утлегарь, такелаж, блоки, паруса и шлюпки. Да, — признал Рэймидж с иронией, — можете вычесть приблизительно сто тонн — немного меньше чем вес «Кэтлин»

Саутвик окликнул его:

— Вы можете теперь видеть его, сэр.

Рэймидж разглядел маленький черный прямоугольник, поднявшийся над линией горизонта, когда «Кэтлин» приблизилась к нему, и указал на него Джанне. Фрегат был на расстоянии приблизительно в одиннадцать миль. Он глянул за корму на след куттера: он делал приблизительно пять — шесть узлов, так что пройдет почти два часа до того, как они окажутся в пределах досягаемости. Достаточно близко, точнее, чтобы узнать имя корабля.

Он задавался вопросом впоследствии, почему он передумал, почему спустился и сменил свой лучший мундир на старый, цвет которого яркое солнце, соленые брызги и постоянная стирка и чистка сделали приятно бледно-синим — этот цвет нравился ему больше оригинального.

Рэймидж временно занимал каюту Саутвика, который в свою очередь перебрался на место следующего по старшинству — Джона Апплеби, помощника штурмана. Он едва успел переодеться, когда Джанна позвала из своей каюты. С серьезным видом она указала жестом, чтобы он закрыл дверь, и, не зная, что она собирается сказать, Рэймидж приказал часовому встать на расстоянии нескольких футов, вне пределов слышимости.

Она поднялась из-за стола, резко развернув кресло, встала перед ним и коснулась правой рукой шрама у него над бровью.

— Нико…

— Маркиза…

— Милорд…

Они оба рассмеялись, и, чтобы помочь ей преодолеть смущение, мешавшее начать, он сказал:

— Сожмите кулаки, закройте глаза и скажите это!

— Это не мое дело, Нико, но…

— Но?..

— …но было бы мудрее оставить это испанское судно, не…

— Не позволив вам прыгнуть на борт, захватить его без посторонней помощи и поднять флаг Вольтерры?

— Говорите серьезно, Нико! Я имею в виду: разве люди не станут говорить, что вы убежали — что вы отказались попытаться захватить его?

— Некоторые могут и, вероятно, будут. Другие скажут, что было бы безумием даже пытаться предпринять что-либо против судна в восемь раз больше «Кэтлин». Третьи — и среди них адмирал сэр Джон Джервис и коммодор Нельсон — скажут, что я уже нарушил приказы, собираясь подойти достаточно близко, чтобы опознать судно. Вы понимаете, что коммодор приказал мне доставить вас и Антонио в Гибралтар как можно быстрее и самым безопасным маршрутом? Это означает, что я должен бежать, а не сражаться, кого бы мы ни встретили.

— Да, но Антонио боится, что, поскольку ни сэра Джона, ни коммодора в Гибралтаре нет, один из врагов вашего отца может причинить вам неприятности, как они сделали это в Бастии. В конце концов, кто знает, что могло произойти там, если бы коммодор не прибыл в разгар того позорного трибунала?

Он сам подумал обо всем этом задолго до того, как Джексон опознал судно как испанское, и понимал, что страхи Джанны обоснованы. Было нелегко служить на флоте, будучи единственным сыном Джона Аглоу Рэймиджа, десятого графа Блази, адмирала Белого флага, корнуольского помещика, человека честного и отважного и при этом после адмирала Бинга — самого знаменитого козла отпущения столетия; человек, честь, карьеру и едва не самую жизнь которого отняло правительство, чтобы избежать собственной отставки. Да, это было нелегко и время от времени казалось просто невозможным, но…

— О чем вы думаете, Нико?

На мгновение он забыл, что она стоит рядом.

— Вспомнил, как однажды сказала моя мать: у меня тот же изъян, что и у моего отца.

— Какой? — быстро спросила она, внезапно почувствовав страх.

— Ни одного из нас не интересуют простые задачи — кто-то должен сказать, что это невозможно, чтобы мы приложили все силы.

— Ну, я думаю, это где-то на полпути между изъяном и достоинством.

Он поцеловал ее и, первым поднявшись на палубу, направился к карронаде — подальше от всех остальных. В то время как он стоял, поставив одну ногу на лафет, она подошла и прислонилась к фальшборту, солнечные блики играли на ее волосах, иссиня-черных как вороново крыло, и когда она повернулась, чтобы глянуть на странное судно, Рэймидж пожалел, что он не стал живописцем, чтобы запечатлеть на холсте роскошный профиль патрицианки, очерченный светом на фоне пронзительно-синего моря и неба. Маленький, чуть изогнутый нос, высокие скулы, большие карие глаза и тонкие уши, открытые взору стянутыми на затылке волосами — классический профиль римлянки, если бы не мягкие, чуть полноватые губы.

Он заставил себя отвернуться и внимательно оглядеть палубу куттера. В его власти подставить эту палубу под вражеские ядра, от чьих тяжелых ударов как стрелы полетят острые щепки, кося направо и налево, рубя руки и ноги, впиваясь в плоть моряков. Пройдет два-три часа после того, как он отдаст приказ, и недавно выдраенная палуба, которую он только что инспектировал, будет залита кровью этих парней, что собрались в кружок и смеются над шутками — несомненно, издеваясь над способностями испанцев по части кораблевождения, сражения и любви.