Это уже не имеет значения. Как ты думаешь, что же все-таки произойдет? Как все это будет? Что со мной?! Опять жалкие попытки вообразить невообразимое! Ну и пусть! Есть привычки, расстаться с которыми не легче, чем с жизнью.

Я - человек, и привычка думать присуща мне, как дыхание.

Стремление получить неведомую информацию не оставит меня до конца.

Спокойно! Главное - сосредоточиться. Еще… Еще спокойнее…

Так. Ну, кажется, началось…

Опять трещит голова и разрывается сердце. Зато теперь можно охватить все в целом.

Вот оно, черное щупальце, тянется к самому сердцу! Взрыв энтропии - исчезает тепло и движение. Гаснет разум. Последний всплеск жизни - застывшее недоумение. Скопление звезд расплывается облаком космиаеской пыли - мусором мирового пространства… Вот оно! В один миг столько боли! Держись!… Только бы не потерять сознания…

А теперь давай, как всегда, вперед - сразу и как можно быстрее! Не упустить ни одной возможности, ни одной детали - все удержать в себе!

То, что сейчас происходило с Эрзей, он никогда не смог бы передать словами. В нем, погибая, трепетала Галактика, и последние удары живых сердец страшной болью отзывались в его сердце.

Лишь это ощущение боли говорило о том, что сам он еще жив…

Эрзя открыл глаза.

Сквозь гул в ушах слышно было чье-то дыхание. Пахло лекарствами. Больной взглянул прямо перед собой.

– Он жив! Жив! - услышал Эрзя голос Джоя. - Смотрите, доктор, он открыл глаза!

– Только тише. Пожалуйста, тише, - сказал врач. - Дайте ему прийти в себя.

Больной увидел перед собой взволнованное лицо астронома.

– Эрзя, это я, Джой! Вы слышите меня? Случилось невероятное: приборы зарегистрировали взрыв энтропии в самой энтропогенной среде - “слой Керзона”, быстро теряя плотность, нейтрализуется. Мы спасены!

“Ну и слава богу, - подумал Эрзя. - Только зачем так кричать? Теперь я, кажется, знаю, что происходит. Не ощущение неизбежной реальности, но сама реальность входит в меня раньше своего срока, и тогда обрываются связи, нарушается последовательность событий, неизбежное становится невозможным. Кто я и что я могу? Человек знает много способов изменять и творить реальность, я такой не, как все. Просто природа подарила мне еще один способ”.

– Эрзя, - произнес Джой над самым его ухом, - теперь я могу сообщить, кто вы! Не удивляйтесь, вы и есть тот самый…

– Постойте, - тихо сказал больной, - прошу вас лишь об одном… Никуда! Слышите никогда!… Никогда не называйте меня Исключительным… Мое имя вам известно!

МИХАИЛ ГРЕШНОВ О чем говорят тюльпаны

В Саянах я поднимался в горы один. Лучше, когда это делаешь не спеша, никого не догоняешь, не ожидаешь. Мир кажется шире, и мыслям просторнее. Я знал тропинку, по которой за час можно было подняться к гольцам. Сначала меня провели по ней местные ребятишки, потом я ходил один и даже спускался с гор ночью, запомнив между кустами и скалами прихотливую вязь дорожки. Это хорошо - оставаться на вершинах до звезд. И слушать тишину. И видеть, как загораются в вышине первые блестки. Звезды вспыхивают внезапно - ярко и торжествующе. Наверное, потому, что в эти минуты бывают к нам ближе.

И еще хороши в Саянах цветы.

Но это уже сентиментальность.

Во всяком случае, я стараюсь никому ее не показывать. В горы я поднимаюсь один. У самых гольцов - луга: царство трав и цветов. Иногда я срываю цветы.

Не бездумно и не подряд. Ветка рододендрона - саган-далиня, поместному, - пара жарков меня удовлетворяют вполне. Иногда я срываю альпийский мак - красный и желтый. Но это недолговечный цветок - он вянет и умирает на глазах. Мне его жалко.

Прогулки в горы хороши еще тем, что дают простор воображению. Мечталось о крыльях. Не о тех, на которые ставят винты и турбины. Это буднично и привычно: при одном воспоминании о шуме и дрожи моторов холодеет спина. И не о птичьих крыльях, совершенных, но слабых, которые не в состоянии унести далеко. Мечталось о крыльях разума, чтобы облететь планету и смахнуть с нее атомное и прочее зло. И чтобы крылья унесли к другим мирам, красивым и добрым, - есть же такие миры! Мечталось о друзьях, которые есть и еще будут в жизни, о красоте, о любви - мало ли о чем: страна мечтаний необозрима.

И наверное, из этой страны явился Вельский, Борис Андреевич.

Так мне думается теперь, когда я вспоминаю о встрече. Тогда мне казалось, что он явился некстати.

Очень некстати. Я прощался с Саянами. Срок путевки закончился, в кармане у меня был билет на обратный рейс. Лечение на горном курорте мало помогло мне.

Больше, наверное, помогли горный воздух и тишина. Предстояло возвращение в город, в лабораторию с колбами, реактивами, к неоконченной диссертации “О химических способах борьбы с сорняками”. Все это ждало меня не дальше как завтра. А пока хотелось побыть одному на любимой поляне.

Вполне естественное желание.

Но оно было нарушено вторжением Вельского.

Сначала я услышал сопение, бормотанье. скрип камней под подошвами башмаков. Потом вполне явственно донесся вопрос: “О чем говорят тюльпаны?…” Опять невнятное бормотание, и. наконец, из-за скалы показался очень высокий, очень сутулый и очень тощий старик в широкополой Шляпе, в очках, в ковбойской рубахе в клетку и с фотоаппаратом йа ремне через плечо. “Турист, - подумал я. - Странно, за весь сезон я не встречал здесь туристов… А сейчас встретил”.

Старик шел по тропинке ко мне, и, конечно, сейчас состоится разговор, - пустейший разговор, который обычно заводят туристы, - о местности, о погоде, о натертых мозолях, о тушенке, которую трудно достать и которая так необходима на ужин. Мой последний вечер будет испорчен. Я даже вздохнул - так мне не хотелось, чтобы вечер оказался испорченным.

– Тут уже кто-то есть, - сказал старик, заметив меня. - Право же, человек, - продолжал он. - Курортник. Интеллигент…

Знакомство не обещало ничего доброго. Но у меня мелькнула мысль: вдруг старик пройдет мимо? Ах, как я хотел этого! Но, увы, надежда не оправдалась.

Старик замедлил шаги. Несомненно, он хотел остаться со мною.

Больше - он опустился рядом на камень.

– Рододендрон, маки, - сказал он, взглянув на цветы у меня в руках. - Денеб и Алголь… Удачное сочетание. Вы их слышите?…

– Кого слышу? - спросил я.

– Цветы, - ответил старик.

– Как можно слышать цветы? - спросил я.

Старик не ответил. Он сидел сгорбившись, опустив руки между коленей. Пальцы его были сцеплены так, что костяшки побелели от напряжения. Взгляд старика упирался в землю, в нем тоже чувствовалась напряженность, как будто бы человек был занят очень серьезной мыслью или решал задачу.

– О чем говорят тюльпаны? - спросил он, не разжимая пальцев и все так же сосредоточенно глядя в землю.

“У него навязчивая идея, - подумал я, - еще чего не хватало!…” Но лицо у старика было добрым, светлые близорукие глаза излучали доверие.

– Меня зовут Борис Андреевич Вельский, - сказал он. - Я сегодня приехал из Южного Казахстана. Ездил смотреть тюльпаны…

“Ботаник”, - решил я.

– Какое чудо эти тюльпаны! - продолжал он. - Миллионы тюльпанов. И какая загадка!…

– Простите, - сказал я, - для меня здесь что-то неясно…

Для меня ничего не было ясно - ни разговор, начатый Вельским, ни цель разговора. Но человек обращался ко мне, молчать было нельзя, отсюда это компромиссное “что-то”. Ничего я в разговоре не понимал.

– Так вы их не слышите? - кивнул он на ветку саган-далиня и маки.

– Нет, не слышу, - признался я.

– Как жаль! - воскликнул Вельский. - Мне показалось, что вы их слушаете и я не один!…

Он поглядел на меня долгим взглядом.

– Ни одного человека, - сказал он. - Кроме меня… - И опять опустил голову.

Мне показалось, что у него горе, что он не может собраться с мыслями и как-то отвлекает себя от очень большой заботы.