Нигде. Кот как сквозь землю провалился, и единственными результатами его поисков были потный лоб и боль в ногах.

«Спасибо за помощь».

Слова беспрерывно звучали у Филиппа в ушах, от них по его спине бежали мурашки. Это сказал кот. Он сам слышал. Он видел это. Видел его губы — или что там в этом месте у котов, — когда тот произносил эти слова.

«Спасибо за помощь».

Потом пропал.

Это ему показалось?

Нет, не показалось. Как же! Он сам видел, как кот говорил.

«Но ведь коты не могут говорить, Филипп?»

Конечно, он это прекрасно знал. И именно поэтому теперь и носился как угорелый по городу, чтобы найти кота. Чтобы спросить, как, собственно говоря, это можно объяснить?

«Но где же, где он, Филипп? Говорящего кота следует найти, так ведь? А кстати, почему бы не позвать его, и тогда он, может быть, отве…»

Филипп затормозил так резко, что шины его велосипеда оставили два черных следа на велосипедной дорожке, и издевательский голос, звучавший в его голове, замолк.

На противоположной стороне улицы, в тени развесистой ивы, сидел тот самый кот. Его черная, как уголь, шерсть сливалась с тенью от дерева; и на этом фоне резко выделялись его зеленые глаза. Можно было подумать, что это окна в другой мир.

Кот смотрел прямо на Филиппа.

На красный свет светофора ехать было нельзя. Автомобилей на улице не было, но Филипп никогда не ездил на красный свет.

— Не убегай, — прошептал он и нетерпеливо постучал по раме. — Не убегай.

Наконец огни светофора поменялись, и Филипп выехал на проезжую часть навстречу коту, который ждал его на противоположной стороне улицы.

Тут брови Филиппа взметнулись вверх, потому что до него что-то дошло.

«Он смотрит не на меня, — подумал он. — Он сморит на что-то за моей спиной».

Вдруг сильный толчок в спину нарушил равновесие Филиппа. Руки дернули руль влево, а сам он распластался на самой середине улицы.

— Я же сказал, что ты от меня не уйдешь! — завопил Сёрен, чуть не задохнувшись от радости. — Я же сказал…

Его победный крик утонул в звуке тормозящих автомобильных шин.

События для Филиппа стали происходить одновременно и очень быстро и очень медленно.

Он всего лишь перевел взгляд, но ему показалось, что на это движение ушло много-много часов.

Он увидел черный автомобиль, ехавший прямо на него.

Увидел пожилого мужчину, сидевшего за рулем.

Увидел некий предмет, висевший на цепочке на груди мужчины. Увидел, как этот предмет раскачивается взад и вперед. Взад и вперед. Как маятник на старинных часах.

И увидел, что этот маятник вдруг остановился.

В этот момент автомобиль соприкоснулся с Филиппом, и в наступившей темноте он увидел кота. Того, который ждал его. На противоположной стороне улицы.

Филипп открыл глаза. Или подумал, что открыл глаза, но он, конечно, ошибался, потому что вокруг все было черно.

Он сделал еще одну попытку. Снова без результата.

Он поднес руку к глазам, чтобы открыть их. И обнаружил, что они открыты.

Какое-то время он думал, что ослеп. Но нет, он видел свои руки, когда держал их перед глазами. Просто вокруг было темно. Темно, как в самом глубоком сне.

Филипп стал вытягивать руки и увидел, как его пальцы пропадают в вязком облаке. Пальцы ничего не чувствовали, кроме теплого воздуха.

— Эге-гей! — прокричал он. Его голос провалился в черноту, как камень, брошенный в бездонную пропасть. Никакого эха, никакого ощущения пространства. Казалось, он стоял на вершине большой одинокой горы, окруженной вечностью.

«Где я?»

Он обернулся и увидел позади себя огромную и тяжелую дверь. Когда он нажал на гладкую ручку, дверь не подалась. Он навалился на нее всем своим весом, но это было все равно, что сдвинуть с места дуб. Дверь была накрепко заперта.

Филипп наклонился и заглянул в замочную скважину размером с большой палец взрослого человека. За дверью он увидел семь неровных ступенек, которые вели вверх. На каждой ступеньке было что-то вырезано. Похоже, буквы, но на таком расстоянии Филипп не мог прочесть, что там написано.

— Эй, есть здесь кто-нибудь? — закричал он и постучал по толстой деревянной двери. — Кто-нибудь слышит меня?

Тишина.

В голове крутился один и тот же вопрос: «Где я?»

— Мне это снится, — громко произнес он вслух, но получилось не очень убедительно; Филипп не умел врать. — Это всего лишь сон.

Филипп обернулся еще раз и обнаружил, что его взгляд привык к темноте. Во всяком случае, он теперь понял, что стоит на лестнице.

Она не походила на ту, что он видел сквозь замочную скважину. Ступени этой лестницы были более прямыми и значительно более широкими, как будто сделанными специально для того, чтобы здесь могло находиться очень много людей. Лестница шла круто вниз. Филипп насчитал около пятнадцати ступенек. Дальше он пропадал в дрожащем облаке.

Идти можно было только вниз.

Он так и сделал.

Воздух внизу был теплее. Гораздо теплее. Как в велосипедном подвале. Как во дворце из сказки про Ханса-Чурбана[2]. Может быть, где-то жарили цыплят. Наверное, потому что запахло горелым.

Очень долго Филиппу казалась, что лестница никогда не кончится, но после того, как он спустился на несколько сот крутых ступенек, та стала пологой и затем перешла в извилистую тропу. По обе стороны тропы царила непроницаемая темнота, словно вдоль нее стояли две каменных стены. Но прямо впереди… Прямо впереди… О боже!

Словно покрытая льдом река, тропа текла через темноту и кончалась у гигантских ворот в середине внушительной стены, поднимавшейся так высоко, что Филипп не смог разглядеть ее верха. Перед воротами горели на подставках два факела.

«Ну, так что же это за место, в конце концов?» — растерянно подумал он.

Рядом с воротами стоял дом, освещенный слабым светом факелов. Он был сложен из черных бревен. Из кривой трубы медленно поднимался к небу дым.

Филипп осторожно приблизился к дому. Странно. Казалось бы, он должен был струсить, испугаться при виде этого огромного пространства, заполненного темнотой, синим огнем и вечностью. Но по непонятной причине он чувствовал не испуг. А только… любопытство.

В середине двери дома, разделенной на две половины, было прикреплено большое медное украшение — дверной молоток. Он был сделан в виде головы очень злого козла с острыми рогами и огромным кольцом в носу.

Кольцо опускалось на грязный латунный круг, изображавший голову старика. На лысине старика было множество трещин от легких и не очень стуков по ней кольцом на протяжении многих лет. Под глазами головы, с печалью смотревшей на Филиппа, были большие мешки. Казалось, голова умоляет его не стучать.

Филипп взялся за кольцо и ударил три раза по лысине латунной головы.

— Ой-ой-ой! — закричала голова, и Филипп испуганно отскочил. — Зачем так сильно?

— Про… прошу прощения, — забормотал Филипп и изумленно уставился на голову, которая безуспешно пыталась подуть на свой лоб. — Я не знал, что… Мне очень жаль.

— Очень жаль? — повторила голова и с удивлением посмотрела на него. — Ты сказал, что тебе жаль?

— М-м, ну да, — ответил Филипп в растерянности, не совершил ли он опять какой-то ошибки.

Скупая слеза побежала из уголка глаза головы по ее блестящей щеке.

— Впервые за почти две тысячи лет, что я тут провисел, я слышу эти слова из других уст, а не моих собственных. Я сам много раз говорил, что мне очень жаль, что я раскаиваюсь в том, что совершил. Это совсем не моя вина. Ни в коем случае не моя. Я говорил им, что, по-моему, этот человек не виновен ни в каком преступлении, я даже предложил им отпустить его. Но они не хотели слушать. Они требовали осудить его, и я вынужден был сделать это! А теперь осужден я сам. На веки вечные обречен висеть здесь и мучиться так, как я сам когда-то мучил других. Никто не слушает меня, никто не хочет понять, что это совсем не моя ви… Ой!