Школяры напряженно вглядываются в профессора, пытаясь угадать, не напала ли студентка на блистательное решение, но педагог мудро улыбается и качает головой.

— Нет, — говорит он. — Ответ иной: головоломка эта неразрешима. Эту задачу нельзя решить, как невозможно предсказать простые числа или вычислить до конца число «пи». Это философский трюк, на который нет ответа.

Я встал и скатал газету, чтобы прибить тупую осу, но передумал и, бережно подтолкнув ее к краю оконной рамы импровизированной мухобойкой, выпустил на свободу. Год назад, думаю, я вряд ли пожалел бы какую-то осу, но теперь чувствовал, что могу позволить себе благородство и великодушие.

Потом снова лег на диван и закрыл глаза. Вот бы сейчас просто заснуть, забыть, где я, куда мне надо скоро идти и что делать. И тут, будто кто-то догадался о моем желании сбежать от действительности, раздался громкий искаженный треск и старый динамик на стене выдал пугающее сообщение: «Джимми Конвей, пятиминутная готовность! Джимми Конвей, прошу на сцену!»

Через 300 секунд я должен выйти на сцену одного из самых знаменитых лондонских театров к двум тысячам избранных гостей. Да, мне предстояло в полном одиночестве, в сиянии рампы, исполнить свежую юмореску, причем мой номер в прямом эфире пойдет по Би-би-си-1, по всей стране, где миллионы семей уже приклеились к экранам и смотрят ночной благотворительный гала-концерт с участием любимых звезд.

Вот интересно, каково быть библиотекарем? Неплохая работенка, наверное. Весь день среди книг, в тепле и тишине; иной раз шлепнешь штемпелем дату возврата в роман Кэтрин Куксон и улыбнешься пожилой даме: «До двадцать четвертого, Эдна». Да, это по мне. Конечно, и у библиотекарей случаются стрессы и даже, наверное, напряженные дни, скажем когда надо остаться после работы, или если в штрафной коробке обнаружилась недостача в пять пенсов, а может, еще что, но клянусь, библиотекарям нечасто приходится смешить миллионы людей.

Я привстал и посмотрелся в высокое зеркало. Безукоризненный светло-серый костюм, ботинки начищены, лицо гладко выбрито, я даже уже снял обрывки туалетной бумаги, которыми залепил порезы. Углядев на пиджаке пушинку, я аккуратно стряхнул ее и не очень убедительно сказал себе: «Пора задать им перцу, Джимми».

— Джимми Конвей на сцену! — выкрикнул динамик уже понастойчивее.

Мне требуется еще время, подумал я, хоть какой-то повод, чтобы побыть в коконе уединения еще несколько секунд. Знаю! Прополощу горло! Эти полоскания очень полезны для голоса. Всем ведь известно, что актеры полощут горло перед выходом на сцену. Я взял с края умывальника пластиковый стаканчик и отвернул кран. Струя холодной воды вырвалась как из брандспойта, ударила о дно стаканчика и рикошетом окатила меня.

— Черт! — сказал я и посмотрел вниз. Брюки в области паха были мокрые; вокруг ширинки расплывалось большое темно-серое пятно. — Черт! Черт! Черт! — Я схватил полотенце и постарался промокнуть брюки.

Для юмориста главное — дать зрителям чувство комфорта, убедить их в том, что они в надежных руках. Зрители хотят верить, что ты полностью расслаблен, что в тебе нет и намека на волнение. Свой номер я знал наизусть, да и костюм на мне был классный. Единственная вещь, которая могла навести публику на мысль, что я нервничаю, — это мокрое пятно в промежности, явно указывающее, что я напустил в штаны. Если кто-то желает убедиться, что юморист на взводе, то мокрота в районе ширинки, пожалуй, неплохое тому доказательство.

Я отшвырнул полотенце и кинулся в уборную. Может, в мужском туалете есть сушилка? Из гримерки вниз вела аскетическая бетонная, ничем не прикрытая лестница, кирпичные стены никотинового цвета давным-давно облупились. Театры изо всех сил пускают публике пыль в глаза, тогда как за кулисами сплошь запустение и разруха. Добежав до нижнего этажа, я ворвался в мужской туалет и прямо перед собой увидел на стене большой фен для рук.

— Благодарю тебя, Боже! — сказал я в потолок и ткнул в металлическую кнопку. Ничего не произошло.

Я вдарил по кнопке еще пару раз, но все без толку. На стене был выключатель, я им пощелкал — лучше не стало. Послышался электрический треск, и на какой-то миг во мне проснулась надежда, что аппарат оживет, но вместо этого возопил динамик «Джимми Конвей, сейчас же на сцену, ПОЖАЛУЙСТА! Осталось меньше двух минут. Джимми Конвей, немедленно на сцену!»

Путей к отступлению не было. В коридор я выскочил уже в состоянии неуправляемой паники. А вдруг в гримерках звезд на первом этаже что-нибудь найдется?.. Я забарабанил в дверь с табличкой «Уборная № 1», но ответа не было, я толкнул дверь и прямо на столе перед собой увидел Чашу Святого Грааля — электрический фен. Спасение рядом. Шнур питания уже был в розетке, я врубил максимальную мощность и направил струю горячего воздуха на мокрое пятно между ног. Темно-серая ткань быстро высохла и посветлела, но влага на подкладке и в карманах все еще чувствовалась, я расстегнул брюки и попробовал просушить их изнутри, мотая феном и подпрыгивая, когда горячий воздух обжигал кожу. В этот миг распахнулась дверь.

Я всегда хотел познакомиться с Джуди Денч. ^[1]Она моя любимая актриса, и я надеялся, что однажды судьба нас сведет.

— Привет, — сказала Джуди Денч, кажется не особо шокированная тем, что застала в своей уборной мужчину, вовсю орудующего феном в ширинке.

— Э-э, привет, — ответил я. — Прошу прощения, это ваша уборная?

— Моя.

— Слушайте, я дико извиняюсь, но меня обрызгало водой, а через две минуты мне выходить, я был в полном отчаянии.

— Через две минуты? Это вас ассистент режиссера не докричится?

— Меня. Джимми Конвей, — представился я, протягивая для рукопожатия не ту руку, поскольку нужная рука все еще шуровала в штанах.

— Джуди Денч.

— Знаю. В «Айрис» вы играли блестяще, кстати. И в «Миссис Браун» ^[2]тоже, если на то пошло.

— Спасибо.

— А что за человек Билли Коннолли? — спросил я, надеясь непринужденной театральной болтовней отвлечь внимание леди Джуди от моих манипуляций с ее личным феном.

— Билли — чудо. Может, вам стоит поторопиться?

— Ну да, просто не хотелось выходить на сцену с большим мокрым пятном на штанах…

Она рассмеялась. Я рассмешил саму Джуди Денч!

— Джимми Конвей? Вы тот юморист, о котором все говорят, да?

— А, ну, не все… э-э, так, кое-кто. — Я запнулся, пытаясь казаться скромным, но втайне был в восторге от того, что королева британского театра обо мне наслышана.

— Боюсь, я не видела ваших выступлений, но говорят, вы молодец.

— Ну, я не так популярен, как вы думаете…

— Только до сегодняшнего вечера.

— О боже, это две минуты назад они сказали, что осталось две минуты?

— Не волнуйтесь, я уверена, что ассистент накинул несколько минут, тем более что все это еще и телевидение транслирует.

— Думаете? — спросил я.

— Послушайте, а если я пойду и скажу ему, что вы на подходе, пока вы тут разбираетесь?

— Вот спасибо-то! Слов нет! Скажите, что я в вашей уборной и сейчас буду, только штаны застегну.

— Ну, может, не дословно, — ответила Джуди Денч с улыбкой и ушла.

До чего милая дама, подумал я. Ну до чего же милая!

Джуди (как теперь я по праву мог ее называть) оказалась совершенно права. Панический вопль «Джимми Конвей, у вас до выхода две минуты!» на деле означал минут десять, хотя при виде меня ассистент все же изобразил инфаркт и дал отбой посыльным, которые обыскивали три соседних бара.

Брючный кризис по крайней мере помог мне ненадолго забыть о следующем этапе вечера, но, войдя из-за этой проблемы в раж, я, к сожалению, не смог использовать приток адреналина для рывка прямо на сцену. Пришлось настраиваться заново.

Через щель в занавесе я видел, как зрители смотрят вперед — все как один. Через минуту-другую эти телескопы нацелятся на меня. Похоже, они благодушествовали до тех пор, пока милый конферансье не заговорил об ужасных страданиях, облегчить которые хоть немного должны сборы от билетов. Он что, не понимает, что на сцену вот-вот выйдет юморист? Чем еще поднять настроение публике, как не рассказом о сиротах-инвалидах из британских трущоб?