Эстрадный клуб находился над пивной в Кэмдене, а «открытая сцена» начиналась после перерыва, часов в десять вечера.

Без четверти десять я взглянул на часы и принялся за вторую кружку. Три юных поглотителя пива сбились вокруг игрового компьютера с викториной, без конца скармливая ему фунтовые монетки в обмен на разрешение ответить на жалкие в своей простоте вопросы. На автомате горела надпись «Проверь себя». Всякий, кто на это попался, заслуживал только оценки «Лох». Пивная, где я сидел, умудрялась быть шумной и дымной без наплыва посетителей. Ах да, кстати, до Кэмдена — километров двенадцать.

Трудно сказать, когда именно решение не действовать по плану стало из неосознанного осознанным. В тот день с утра я даже проверил график поездов из Брайтона на Лондон, все еще бодро притворяясь, что намерен реализовать свою отчаянную затею. Несмотря на часы, потраченные на придумывание шуток и репетиции, несмотря на то, что я внушил себе фальшивую уверенность, вряд ли в глубине души я действительно верил, что готов идти до конца. Но теперь невозможность стала физической. Я сидел в «Красном льве» в Сифорде, за нормальной выпивкой в обычной компании. Воображение рисовало Арабеллу в лондонском эстрадном клубе в нескольких километрах отсюда — вот она устраивается в кресле с хорошим обзором, на коленях у нее блокнот, а в душе — приятная уверенность, что она одна знает чудесный секрет: в этот вечер на сцену выйдет артист-сюрприз. И не какой-то там слабак-новичок, а истинный мастер своего ремесла, лучший из лучших, но пока не известный британской публике. Может, она даже привела с собой друзей — пообещала, что они не пожалеют. Может, как раз сейчас она озирается, надеясь заговорщицки подмигнуть мне перед выходом на сцену.

— Само собой, футбольный мяч круглый! Ты чего это, Дэйв, как это мяч не круглый? — кричал Норман возмущенно.

Мне не повезло, я сидел прямо напротив него. В тот вечер Панды с ним не было, они поссорились. Она сказала, что на мотоцикл надо всегда садиться с левой стороны, ^[32]а Норман разозлился: «Почему бы тебе сегодня не взять байк? Валяй, прокатись на свою лисью охоту!» ^[33]

А теперь Дэйв втянул его в еще более бессмысленный спор.

— Понятно, нам-то мяч кажется круглым. Так уж мы его воспринимаем. Но от этого мяч объективно не становится круглым. Для марсианина он может быть и квадратным.

— Нет, футбольные мячи круглые, определенно, — задумался Крис. Он явно прыгнул выше головы, погрузившись в абстрактную философию. — Видно же, как они катятся.

Крис не самый большой интеллектуал у нас в компании. Как-то его спросили, какая опера у него любимая. Он чуток поразмыслил и говорит. Уинфри. ^[34]

— Ну да, для нас круглые, — повторил Дэйв. — А для марсиан, может, они круглые.

— Ну вот, сам сказал, что круглые. Вот и доказательство. Ты сам сказал, что для марсиан они может и круглые, — обрадовался Крис.

— Я сказал — квадратные.

— Во второй раз не сказал. Ты сказал, что круглые. «Для марсиан они, может, круглые». Слышишь, Джимми, он ведь сказал, что мячи круглые?

— Мячи? — переспросил я с отсутствующим видом. — Ну да. Конечно, круглые.

Крис заткнул уши пальцами, чтобы Дэйв оставил его в покое, и Дэйв отправился за выпивкой по новому квадрату.

— Ты сегодня что-то все молчишь, Джимми, — сказала Нэнси, опуская меня на землю.

— А? Ну да, устал малость. Что-то плохо спалось ночью.

— Тебя ведь что-то беспокоит, да?

— Меня? Да нет… В общем, знаешь, всякие банальности. Вот, скажем, а если вирус СПИДа мутирует и станет передаваться по воздуху?

— Да ты что! — заволновалась она.

— Нет, извини, я это только что выдумал.

— Между прочим, я еще одну вещь знаю, которую ты выдумал.

— Что? — взволновался я.

— Ты тут на днях говорил. А я вот взяла да и проверила, Джимми Конвей. Из словарей вовсе не убрали слово «доверчивый». Разыграл меня, да?

— Нет-нет, в словарях «Коллинз» и в других пока оставили. Зато изъяли из Оксфордского толкового словаря, который только что вышел.

— Вот это да! — изумилась Нэнси.

Друзья меня отругали за то, что я постоянно поглядываю на часы, будто хочу оказаться где-то в другом месте, так что теперь я украдкой косился на стенные часы за стойкой бара. Уже пол-одиннадцатого, и Арабелла наверняка недоумевает, почему я не появился. Может быть, она попытается объяснить мою неявку и скажет друзьям, что содержатель клуба так рад иметь со мной дело, что перевел меня на высшую ставку, и я буду закрывать вечер, поэтому надо посидеть и подождать?

И только вернувшись домой, я включил мобильник, чтобы проверить, есть ли сообщения. Сообщений не было. Вообще никто не звонил. Значит, она так разозлилась, что даже не желает со мной разговаривать. Я не только сорвал ей статью и, наверное, заставил вкалывать все воскресенье, чтобы подготовить что-нибудь взамен, я ведь еще вынудил ее уйти пораньше с классной вечеринки и унизил перед друзьями. Может, позвонить Арабелле на служебный телефон и оставить на автоответчике какое-нибудь изощренное оправдание? Нет, гораздо лучше и приличнее залечь на дно. Поскольку я не давал ей ни своего адреса, ни прочих подробностей, то на несколько дней просто отрезал себя от внешнего мира, мужественно отключив мобильник до тех пор, пока не выйдет номер газеты.

А в субботу ближе к полуночи я проехался до Брайтона, где можно купить первый выпуск воскресных газет. С экземпляром «Санди таймс» я скользнул в кафе — почитать, чем там Арабелла заполнила место. Из газеты выпал лист с обзором культуры, и на первой полосе красовалось мое лицо. Я ощутил, как меня затрясло, — буквально всем телом ощутил. Там был я с Билли Кристалом и Стивом Мартином — под заголовком «Ему смешно».

Это явная месть, дошло до меня, разоблачение всей моей аферы, и теперь я как голый король перед целой страной, разоблаченный репортершей-следователем, которую так глупо недооценил. «Ему смешно» — мне вдруг стало вовсе не смешно. Я перевернул страницу и стал быстро просматривать статью, под которую отвели весь разворот.

Я сижу в чуть обшарпанном эстрадном клубе в Северном Лондоне, где лучшей шуткой вечера пока что была сумма, которую берут за теплый бокал белого вина. Я наблюдаю череду комиков, которые пытаются выжать комедию из обычных тем, смотрю на вымученные улыбки зрителей и вижу, как их лицевые мышцы болят от бесконечных усилий изобразить смех над потугами посредственности. Но сегодня публику ждет настоящий сюрприз. Ведь самый веселый юморист не значится в программе. И вот на сцену выходит Джимми Конвей и выдает один из самых вдохновенных номеров на лондонской эстраде за многие годы!

Я озадаченно перечитал предложение. «И вот на сцену выходит Джимми Конвей». О чем это она? Спятила? Необъяснимо. Я продолжил читать и выяснил, что мое выступление, оказывается, намного смешнее, чем я осмеливался предположить. Судя по всему, мой знаменитый «рыбный» номер быстро превращается в легенду. Без явной выгоды для себя Арабелла была готова обмануть миллионы людей — еще до того, как я к ним вышел и исполнил номер. Я был просто чудо, сенсация! Похоже, я так ей понравился, что она не усомнилась во мне, несмотря на мою неявку, убежденная, что я действительно такой замечательный юморист, как утверждали мои американские статьи. Но все равно, почему не позвонила и не спросила, какого черта я ее подвел? Почему не разозлилась за то, что я вырвал ее с вечеринки, заставил тащиться через весь Лондон дождливым вечером и высиживать убогую эстрадную программу? И тут я сообразил. Ведь Арабелла тоже не пришла! Вот почему мой мобильник молчал. Она отправилась в среду вечером на вечеринку к подруге, разулась и попивала вино на диване. Ужин наверняка запоздал, и где-то в середине застолья она посмотрела на часы и подумала: «Ну так что — обмануть миллионы читателей или сейчас же уйти и пропустить шоколадный торт со сливочным кремом? Да ну их нафиг, просто скажу, что он молодец».

— Плесни-ка мне еще, Саманта, и, кстати, не откажусь от кусочка наполеона.