Уже убирали тарелки, и вот-вот должна была начаться церемония. Наверное, что-то с этой курятиной было не то, потому что у меня разболелся живот. Вернулась Стелла, и я расспросил ее обо всех случаях, когда Билли номинировали. Стелла сказала, что он обожал всякие призы и часто вызывался получить награды за коллег по шоу-бизнесу, которые не могли присутствовать на церемонии, а потом просто отказывался их отдавать. У Стеллы на каминной полке все еще стоял один из призов Хью Гранта.

— А они заранее предупреждают, что ты выиграл?

— Билли предупреждали, потому что он приходил, только если его наградят. Его агент требовал, чтобы говорили заранее. Но знаменитости калибром поменьше обычно в неведении до последней минуты и узнают одновременно со всеми.

В разговор встрял тип, сидевший рядом:

— Меня как-то выдвинули на награду, и продюсер был со мной. И вот вскрывают конверт, а фотограф меня отпихнул, чтобы получше вышел снимок кандидата прямо за мной. Это вроде как намек.

Я попытался улыбнуться, но улыбка вышла фальшивой.

— Обычно знаешь, что наградят не тебя, — сказал он, — а какого-нибудь Джо Пупса. Ты уверен, что никаких шансов, что тебя наградят, потому что Джо Пупсу в этом году явно везет, и вот вскрывают конверт, и на миг думаешь, а может, все-таки меня, может, сейчас вызовут меня.

— И вызывают вас?

— He-а, Джо Пупса. И тут приходит разочарование и ощущаешь себя распоследним болваном.

— После этой награды номинация Джимми, — сказала Стелла, сжав мою руку.

— А, ну тогда удачи, — пожелал он без особого чувства, и мы откинулись на спинки стульев, чтобы наблюдать за церемонией.

Первую награду — «Человек года на радио» — присуждали по итогам опроса читателей «Радио Таймс». Обычно ее давали радиоведущему, который чаще других мелькал на ТВ. Последние три года ее получал бывший диджей, ни разу не выступивший по радио. Бродящие по залу телеоператоры выхватывали кандидатов, чьи лица потом передавались на гигантские экраны рядом со сценой, пока зачитывали их имена. Победителя объявляли, он изображал шок, целовал своего соперника, бежал за статуэткой и импровизировал отполированную речь.

Моя номинация была следующей. Я чувствовал, что меня всего трясет. Ведущий пошутил, что в этом зале самая большая коллекция юмористов за пределами палаты общин, это вызвало слабый смех, но все захлопали, чтобы показать, что по крайней мере поддерживают идею. Оператор прямо рядом со мной встал на колени и нацелил мне в лицо громадный объектив. Бывают люди, которые вторгаются в твое личное пространство, но этот тип взломал дверь и влез ко мне в прямом эфире. Судя по всему, фокус тут простой: надо вести себя так, будто не подозреваешь ни о камере, ни о том, что все на тебя пялятся, но будь я проклят, если стану ковырять в носу и вытирать пальцы об сиденье. Я изобразил нечто вроде сладкой улыбки, которая, как мне казалось, демонстрировала мою расслабленность и одновременно уверенность в себе: мол, я хоть и заинтересован, но все же получаю удовольствие от церемонии. Я небрежно потянулся глотнуть воды и с опозданием обнаружил, что это вазочка с цветами.

Ведущий настойчиво смотрел в сторону камеры, но с моего места было видно, что он читает текст на телесуфлере.

— Лауреаты этого конкурса прошлых лет сумели создать лучшие в мире ролики для рекламы пива, — съязвил ведущий.

Зачитать имена номинантов в жанре эстрадного юмора пригласили министра финансов теневого кабинета, и он так лихо с этим справлялся, что миллионы избирателей дома не могли не подумать: «Ну и здорово же он читает эти имена по бумажке; наверное, отлично смог бы управлять экономикой». Когда было произнесено мое имя, красный огонек сбоку камеры загорелся, но тут же погас, как только на экранах стали появляться лица других претендентов. Однако в тот короткий миг камера снимала в прямом эфире меня; мое лицо проникло в миллионы домов по всей стране. Почти на каждой улице, в каждом поселке, в каждом доме кто-то меня видел. Завсегдатаи пивной в Сифорде, старые школьные друзья в Восточном Гринстеде — все вскочили со стульев с криком: «Черт побери, это ж Джимми!»

Теневой министр пошарил в здоровенном золотистом конверте, достал карточку и прочел имя про себя, прежде чем раскрыть секрет нетерпеливым массам. В это мгновение красный огонек телекамеры, которая нацелилась на меня, загорелся, погас и снова загорелся, и я не мог взять в толк, к чему бы это, а министр наклонился к микрофону и провозгласил:

— Итак, победитель… Джимми Конвей!

На несколько секунд я оцепенел. Стелла поцеловала меня в щеку:

— Вперед, Джимми!

Две тысячи глаз в упор смотрели на меня, пока я вставал на дрожащие ноги — в смятении, ужасе и полном восторге. Я — лучший эстрадный артист Великобритании, хотя с такими ватными коленками на эстраде делать нечего. Зигзагами я пробирался мимо столиков, смутно слыша, как оркестр играет инструментальную версию песни «Рассмеши их», которую почти заглушал шум аплодисментов. Сообразив, что слишком тороплюсь, я сбавил темп, чтобы растянуть время. Сегодня я на несколько секунд — Робби Уильямс, выходящий на бис, я — Адольф Гитлер, взбирающийся на трибуну Нюрнбергского сборища, я — Рональдо, шагающий за Кубком мира. Пока я шел, стулья магически раздвигались в стороны, а аплодисменты и выкрики становились все громче, и в уме у меня пронеслось, что миллионы зрителей дома следят за моим продвижением к сцене. Я был абсолютным центром внимания, на мне сосредоточились все. Ничего подобного раньше я не переживал. Никакого сравнения с ролью третьего ослика в постановке о Рождестве Христовом.

Я ступил на сцену. Что бы такое сказать? Я вспомнил Гвинет Пэлтроу, ^[46]когда ей вручали «Оскара». Она сказала, что хочет поблагодарить всех, с кем только встречалась в жизни. Может, и мне так поступить, а потом вообще взять да и перечислить их по именам? Жаль, не подготовился к этому моменту, чтобы иметь в запасе хоть полостроты для глазеющих на меня людских масс.

— Молодец! — похвалил теневой канцлер, умудряясь даже одно слово произнести снисходительно.

— Спасибо, — сказал я, отвечая на рукопожатие.

Ведущий махнул рукой в сторону микрофона, предлагая произнести речь, и я почувствовал, как ноги затряслись с новой силой. Вот бы проехаться на тигре, закидать их всех веселыми профессиональными шутками из мира телевидения, помахать знакомым в толпе — в знак благодарности всем моим друзьям в шоу-бизнесе. Если бы только я мог оправдать их надежды. Они готовы смеяться, а мне просто нечего сказать смешного, у меня даже нет воздуха в легких. Эти мысли пронеслись в голове, пока я смотрел в океан улыбок перед собой. Я молчал уже несколько секунд, и теперь моя нервозность бросалась в глаза. Будь я готов, может, и сумел бы поддержать свой обман, но теперь оставался только один выход. Признание.

— Послушайте, произошло ужасное недоразумение, — выдавил я ломающимся, как у юнца, голосом. — Я никогда в жизни не выступал на эстраде! — Вместо коллективного изумления, которого я ждал, по залу прокатилась бурная волна смеха, которую перекрыли аплодисменты, и я увидел, как гости поворачиваются друг к другу, кивками одобряя гения юмора, которого избрали. — Правда, это не первое мое публичное выступление, — продолжал я, — поскольку я преподаю английский язык как иностранный выходцам из третьих стран.

Смех усилился, и ведущий похлопал меня по спине, утирая слезы веселья.

— Отлично, Джимми, — шепнул он. — Знаешь, как бы не сбылось. — И под неутихающие аплодисменты и приветствия указал мне путь со сцены к столику.

Кое-кто из зрителей даже пытался устроить продолжительную овацию.

— Спасибо, большое спасибо, — говорил я разным солидным телережиссерам, тряся головой, и пробирался к своему столику.

— Так держать, Джимми! — крикнул кто-то через зал, притворяясь моим приятелем. А соседи по столику, которые до этого заявляли, что все эти награды ничего не стоят, теперь доказывали обратное, с энтузиазмом пристраиваясь ко мне и махая рукой знакомым за другими столиками, которые их уважали за то, что они сидят за одним столом с лауреатом. Пара соседей даже схватили мою статуэтку и щелкали друг друга своими бесплатными фотоаппаратами.