— Знаешь меня? Ничего не вижу… — почти шепотом пробормотал старый гайдук. — Головы не поднять и в глазах темнеет. Холодно… Кто ты? Молитву произнеси над телом…

— Не переживай, — сочувственно пообещал Орлов. — Как дождь закончится — и похороню должным образом и заупокойную молитву скажу…

— Да мне все равно… — неожиданно твердо произнес умирающий гайдук, перебивая опричника. — Пусть хоть псы под плетнями таскают кости Семена Вихрастого, если я лучшего не достоин. Сейчас молитву произнеси! Хочу точно услышать, что христианин рядом.

— А ты не сомневайся… — хмыкнул Василий. — Тех, кто иным богам молятся, в Кош не принимают.

— Казак, запорожец? — явно обрадовался старик. — Правда? — и потребовал. — Побожись самым дорогим для себя.

— Да пусть каждая кварта горилки, которую мне поднесут добрые люди, в смолу превращается, если вру! — уверенно поклялся Орлов, вполне искренне считая, что совместное приключение в компании Куницы и его самого уже сделало казаком. Да и кем он только не был…

— Хорошо… хорошо, — еще больше обрадовался умирающий.

Он так утешился, что даже голос стал заметно бодрее. Еще одной попытки подняться гайдук не сделал, но заговорил отчетливее и больше не соскальзывал в присущий тяжелораненым сиплый шепот.

— Видимо все же есть в этом подлючем мире хоть какая-то справедливость. Как тебя зовут, казак?

— Родители Василием нарекли, а братчики — Орлом прозывают.

— Вот что, Василий, — стараясь придать своим словам как можно больший вес, гайдук заговорил еще внятнее. — Раз Господь именно тебя сюда направил, то прошу исполнить мою просьбу. Сделаешь?

— Последняя воля священна… — пожал плечами Орлов. — Если в моих силах, то почему нет? Двум смертям не бывать, сделаю. Говори…

— Черешнянский сотник послал нас отвезти мурзе Ибрагим-бею выкуп за дочь. Мурза со своими людьми еще неделю будет ждать деньги у Рогатой могилы. Знаешь где это?

— Нет, — покачал головой Василий. — Не приходилось бывать. Я не тутошний…

— Найдешь. Трудно заблудиться… Дорога не сложная… Отсюда — прямо на восток, аж до самой Кривой Балки. Ее не объезжай — а как уткнешься, поворачивай на юг. Могилу с двумя каменными глыбами на верхушке издалека видно. Только поторопись, опричник. Не успеем — девушку переправят в Крым, а там ее уже ничто не спасет. По глупости отцовской Аленка тарам в руки попала. Если б ливень не загнал нас в эту мазанку, я бы уже послезавтра утром отдал деньги мурзе и забрал девушку домой… Эх, судьба!

На такую длинную речь старый гайдук затратил слишком много сил, поэтому замолчал, переводя дыхание. Но поскольку боялся умереть, не исповедавшись до конца, вскоре продолжил.

— Тихон сразу начал намекать, что хорошо бы поживиться за панский счет. Мол, девчонка диво, как хороша — такая и в гареме горя не узнает. А нам эдакое богатство — и воля, и сытая старость. Кто станет искать двух гайдуков? Сгинули в Диком Поле и весь сказ. Не мы первые, не мы и последние… Но я же ее еще маленькой… — голос раненого постепенно угасал. — Тихона прощаю… Не его в том вина — а только голодранства нашего… Деньги многим мир застили. Отдаст добром — пусть живет. Главное, дитя спаси… сними пояс… в нем найдешь… твое все. Прощай, казак… Жаль, что…

Последним усилием старый гайдук все-таки выпрямился и посмотрел на Василия уже невидящими глазами.

— Панночку не бросай, про…

Договорить Семену не хватило ни сил, ни времени. И просить он еще раз хотел Орлова, или проклясть грозился, то уже только ангелам или демонам будет ведомо.

Старик глотнул воздуха, застонал, булькнул кровавой пеной и умолк. Навек. А о столешницу, в последнем поклоне, бухнул лбом уже покойник.

В тот же миг удовлетворенная тьма в углу мазанки исчезла, да и в доме как-то внезапно посветлело. То ли оттого, что в вечность улетала просветленная душа, или — потому, что на дворе занимался очередной рассвет.

Бушевавшая всю ночь гроза тоже как-то незаметно закончилась, оставив после себя щедро напоенную влагой землю. И сонная степь, не выспавшаяся из-за раскатов грома и мелькания молний, довольно укуталась в густое покрывало тумана, силясь еще немного вздремнуть. Хоть часок. Пока летнее солнце окончательно не разгонит мглу.

Василий уложил покойника на стол, всунул ему в деревенеющие пальцы огарок свечи… Под голову подложил сложенную попону, уста мертвецу запечатал его же нательным крестиком, а веки прижал двумя сребрениками. Хватило бы посмертному паромщику и пары медных денежек, но среди монет, зашитых в пояс Семена, было только десяток серебряных гривен и четыре золотых дуката.

— Если не потеряешь, то и не найдешь… — глубокомысленно пробормотал Орлов. — Хотя лучше б я себе и дальше летел, а старик Вихрастый — жил, да поживал… Надеясь, что добрый пан все-таки не прогонит его на улицу…

Перекрестив лоб мертвецу, Василий бережно засунул цехины обратно в пояс, но подпоясываться не стал. Положил на лавку и вышел во двор. Под ногами захлюпало, словно не по суше ступал, а брел краем болота. О том, чтобы выкопать могилу в такой хляби и думать не стоило. Была бы еще какая-то лопата или мотыга, а так…

Василий огляделся и направился к развалинам навеса. Если на разграбленном дворе где-то и сохранились остатки нехитрого крестьянского инвентаря, то только там. Слабая надежда, но прежде чем начинать рыть землю саблей, пусть и чужой, посмотреть не мешало.

От сгоревшего навеса осталось полторы стены, два столба и три обожженных стропила. Странно, как это пожарище вообще держалось. Под всем уцелевшим верхом сухой земли было столько, что ладонью накрыл бы. Похоже, гайдуки не слишком жалели господских лошадей. Только что от ветра укрыли. Зато, в углу, присыпанная землей и мусором, нашлась старая ржавая мотыга. Бывший хозяин ею разве что навоз выгребал, но и такому инструменту Василий обрадовался, как новехонькой лопате.

Могилу Орлов решил выкопать в углу мазанки. Вряд ли еще кому-то придет в голову поселиться именно в этих руинах. А в доме, может статься, что и земля освящена. Все спокойнее будет лежаться усопшему. Но только Василий наклонился, чтобы поднять с земли мотыгу, как громкий крик и вопли заставили его опрометью броситься в единственный уцелевший угол навеса.

Отголосок битвы невозможно спутать ни с чем иным, кому доводилось его хоть раз услышать! На дворе сожженной усадьбы бушевала жестокая сеча. Кто напал, на кого и как это могло произойти незамеченным — Орлов не знал. Но сабля гайдука осталась в мазанке, и опричнику оставалось только как можно осторожнее выглянуть из своего ненадежного укрытия.

Во дворе перед мазанкой аж роилось от вооруженного люда. Опытному опричнику хватило одного взгляда, чтобы понять, что это не османские воины, а обычные башибузуки. Потому, как и одетые, кто во что, и вооружены преимущественно лошадиными щеками. Однако было их тут слишком много. Трое-четверо сечевиков еще могли бы с ними сладить, — разбойники сильны только в группе, — но одному не устоять.

Как стая волков терзает медведя, налетая одновременно со всех сторон, так и башибузуки вертелись по двору, один наперед другого, размахивая зубастыми цепами и копьями. Мгновение и невесть откуда взявшийся, как и степняки, пожилой казак, защищавший дверь, не уберегся от коварного удара. Твердая лошадиная челюсть с сухим треском врезалась ему в затылок, и крепкий мужчина, как подкошенный упал ничком, а его седой оселедец подплыл темной лужицей.

Нападающие возбужденно заалалакали и всей гурьбой кинулись к мазанке, на пороге которой, сжимая в руке колодку засапожного ножа, замерла перепуганная девица. Бледная, как полотно, ее же рубахи.

И только теперь Василий осознал, что видит перед собой не полуразрушенную, обшарпанную руину, а новенькие, недавно побеленные стены и еще не потемневшую крышу. Но обдумать такую диковинку ему не дали времени.

Как только защитник хаты пал под ударами башибузуков, девушка пронзительно вскрикнула, шагнула вперед, протягивая руку к телу погибшего мужа или, что более вероятно, отца, пошатнулась, но устояла. А в следующий миг, без слез и проклятий — с силой чиркнула себя ножом по горлу…