В водах реки отчётливо отражался весь наш крылатый корабль с ярко-красным огненным хвостом за кормой.

Изредка встречались притоки, вытекавшие из-под лесного массива, но они были нешироки. Только раз попался приток шириной в полкилометра. Никаких признаков животных или птиц мы не заметили.

— Очевидно, на Венере жизнь только растительная, — сказал Арсен Георгиевич.

— Но, может быть, там, — возразил я, — в глубине леса.

Пайчадзе покачал головой.

— Этот вопрос, — сказал он, — окончательно разрешится следующей экспедицией, которая будет организована для обследования Венеры. Но сейчас мы можем утверждать: животной жизни ещё нет на планете. — Как ни жаль, но, по-видимому, это так, — отозвался Белопольский.

Что я мог возразить обоим учёным, авторитет которых был для меня непоколебим?

Река постепенно суживалась. Вскоре мы увидели, что подлетаем к высокому горному хребту. Его вершины уходили в облака, и по радиопрожектору мы определили, что высота гор достигает семи километров. Как выглядят эти вершины, осталось тайной. Корабль перелетел их на высоте десяти километров.

Перелёт над хребтом доставил нам неожиданное поразительно красивое зрелище. Уже привычный молочно-белый туман вдруг исчез. Мы оказались между двумя вершинами облачных масс. Над кораблём раскинулось тёмно-синее небо: на нём ослепительно яркое Солнце, значительно большее, чем на Земле. Нестерпимым блеском сверкали вокруг и под нами белоснежные облака.

Мы все четверо невольно вскрикнули от восторга, но изумительная по красоте картина исчезла так же быстро, как и появилась. Корабль снова влетел в облако. Опять за стёклами окон заклубился туман. Мы стали опускаться вниз.

Горы остались далеко позади. Под нами снова был океан.

Корабль пролетел расстояние почти в восемь тысяч километров, когда мы заметили, что становится всё темнее и темнее. Очевидно, кончалась та половина Венеры, на которой был день, и мы летели в область ночи.

Камов обратился к обоим астрономам.

— Как обстоит дело с вашей программой? — спросил он.

— Выполнена.

— Пробы воздуха?

— Взяли четыре.

Действительно, мы увозили с собой воздух Венеры. В стенки корабля были вмонтированы небольшие герметически закрытые ящики, сделанные из платины. Ещё на Земле в них был создан полный вакуум. С помощью электрического тока можно было открыть маленькое отверстие и снова закрыть его. Четыре из этих ящичков были наполнены воздухом Венеры. На Земле этот воздух будет подвергнут анализу.

— Как у вас, Борис Николаевич? — спросил Камов.

— Сделано около трёхсот снимков, не считая киноплёнки.

Минуты две Камой молчал. Потом дрогнувшим голосом негромко произнёс:

— Корабль оставляет Венеру!

Как быстро пролетели эти незабываемые часы! Я бросил последний взгляд на покидаемую планету.

Ты сурова, прекрасная сестра Земли. Твои грозы страшны! Но жизнь появилась!..

Пройдут тысячелетия, пройдут, быть может, миллионы лет, и всепобеждающая сила этой жизни наполнит твои леса, воды и воздух неведомыми сейчас существами.

Сквозь долгие века медленный путь эволюции приведёт к появлению могучего разума. В какой форме проявятся он?..

И тогда под горячими лучами твоего Солнца начнётся твоя история.

Я хочу верить, что она будет менее мучительна, менее кровава, чем на твоей далёкой сестре.

Если когда-нибудь на тебе появится существо, подобное человеку, я от всего сердца желаю ему жить счастливо на его прекрасной родине!

Человек Земли посетил тебя и не раз посетит в будущем. Как старший брат, он поможет твоим детям добиться счастья.

Прощай, Венера!..

Камов остановил работающий двигатель и включил другие.

Мощный гул раздался за кормой. Убрав крылья, космический корабль с нарастающей скоростью устремился вверх.

8 ноября 19… года.

Почти два месяца я не касался своего дневника. За это время не случилось ничего, достойного особого внимания. Жизнь на корабле шла спокойным, размеренным темпом.

После отлёта с Венеры мы долгое время находились под впечатлением всего увиденного. Её мощные силы, первобытная ярость стихий, величавый покой природы заставили поверить в прекрасное будущее этой планеты.

Покинув Венеру, мы долгие часы оживлённо и радостно говорили о ней, обсуждали всё виденное и даже немного фантазировали.

У меня осталось горячее желание посетить ещё раз сестру Земли, промелькнувшую перед окнами корабля как незабываемый сон.

Удаляясь от неё, мы испытывали грустное чувство расставания с чем-то ставшим уже близким и любимым и долгие часы не могли отойти от окон.

Снова мы видели белоснежную красавицу на фоне чёрного занавеса, усеянного бесчисленными светящимися точками.

Но не было загадочной тайны: мы знали, что скрывается под облачным покровом, и скоро, очень скоро всё человечество Земли будет знать это…

В момент нашего отлёта с Венеры расстояние до Марса равнялось по прямой линии трёмстам семидесяти миллионам километров, но Марс движется по орбите навстречу нам, и кораблю надо одолеть только двести пятьдесят миллионов километров, чтобы встретиться с ним. На это требуется две тысячи пятьсот часов, или сто четыре дня. Пятьдесят четыре из них уже прошли.

Как я писал, никаких особых событий не произошло. Зато вчерашний день — 7 ноября — никогда не изгладится из памяти. В этот день, который мы привыкли считать самым большим праздником, произошло событие, которое, по словам Пайчадзе, могло случиться раз в тысячелетие.

День начался необычно: впервые за весь перелёт Пайчадзе и Белопольский отдыхали одновременно. Многочисленные астрономические инструменты казались покинутыми и сиротливо-печальными. Обсерватория была непривычно пустынна.

Я дежурил у пульта в полном одиночестве, так как Камов занялся проверкой каких-то вычислений и находился в каюте.

Ничем невозмутимая, мёртвая тишина царила на корабле. Только равномерное тиканье часов, вделанных в пульт управления, нарушило безмолвие. Как и все часы на звездолёте, они показывали московское время.

Было шесть часов утра.

Мне стало очень грустно. Я вспомнил своих друзей и товарищей, находящихся сейчас так бесконечно далеко, вспомнил, с каким волнением просыпался всегда в это утро, как спешил на улицу, чтобы не опоздать к началу парада. Впервые в жизни я встречаю праздник не только не в Москве, но даже за пределами Земли, за десятки миллионов километров от неё. И всё же я на родине. Этот корабль, построенный руками советских людей, несущийся сейчас с невообразимой быстротой в тёмных просторах неба, — неотделимая частица Советского Союза. Где бы он ни находился, мы дышим воздухом родины.

Мои мысли были прерваны приходом Камова и Белопольского. Поздравив с наступающим праздником, Сергей Александрович попросил меня разбудить Пайчадзе.

Уже за дверью я услышал, как Камов сказал:

— Проверим ещё раз.

— Всё верно, Сергей Александрович, — ответил Белопольский. — Ровно в две минуты восьмого.

Пайчадзе крепко спал в своей сетке, и мне стало жаль прерывать его сон.

Но просьба командира корабля — это приказ. Я слегка дотронулся до плеча Арсена Георгиевича. Он сразу открыл глаза.

— Извините! — сказал я. — Сергей Александрович просил вас в обсерваторию.

— Что случилось? — тревожно спросил он.

— Как будто ничего.

— Где Белопольский?

Тревога Пайчадзе была законна. Ещё не было случая, чтобы у нас на корабле нарушали чей-нибудь отдых. Ни мне, ни моему товарищу не приходило в голову, какой замечательный сюрприз приготовили для нас наши друзья.

Когда мы один за другим проникли сквозь круглую дверь обсерватории, Камов и Белопольский находились у пульта. Перед ними висели в воздухе банки и несколько сосудов, очевидно для завтрака. Обычно он происходил в девять часов. Ничего тревожного не было в выражении их лиц. Оба встретили нас поздравлениями.

— Что случилось, Сергей Александрович? — спросил Пайчадзе.