Для Боббо не имело значения, сколько лет Мэри Фишер. По его представлениям, ей было около сорока — впрочем, ему казалось, что она неподвластна возрасту: шея у нее оставалась по-молодому стройной и упругой, а кожа на миниатюрных ручках безупречно белой, и он на удивление быстро избавлялся от воспоминаний о жене-великанше, об унизительном чувстве неполноценности, которое преследовало его с того дня, как он стал мужем этой уродины; и он любил Мэри Фишер и любил демонстрировать свою любовь; и он был словно шест, вокруг которого то закручивались, то вновь раскручивались вконец перепутанные клубки ее счастья — прочный, надежный, врученный ей судьбою раз и навсегда.

— Я все слышала, все! Тьфу, мерзость! Ну, и скоты же вы! — буйствовала миссис Фишер, в самый неподходящий момент оказывавшаяся тут как тут. — Да ей же все пятьдесят! Не веришь? А вот я тебе ее свидетельство о рождении покажу. Показать?

— Мне тут надоело, здесь так тесно! — ныла Никола, потолстевшая еще на пять килограмм.

— Меня сейчас вырвет, — жалобно икал Энди, и его действительно рвало, всегда и от всего.

На сей раз поблизости не было Гарсиа, чтобы быстро навести порядок — он повез к ветеринару Гарнеса, которому один из доберманов (не сука) здорово прокусил ногу, когда Гарнес, зайдя с тыла, стал на него неприлично наскакивать. Почему-то именно в этот день, не раньше, не позже, кошка Мерси вознамерилась справить малую нужду в постель миссис Фишер. Во всяком случае, миссис Фишер обвиняла кошку. Обе горничные немедленно заявили, что уходят. И поблизости не было неотразимого Гарсиа, чтобы сбить их решимость с помощью всего лишь одного — зато исполненного таких обещаний! — взгляда влажных черных глаз. Плюс ко всему фотограф из журнала «Вог», посланный со специальным шпионским заданием, застукал-таки Мэри Фишер за мытьем посуды, а у нее не хватило духу дать ему от ворот поворот.

Боббо начал замечать, что дорога от Высокой Башни до города отнимает слишком много сил. В последнее время он нет-нет да и оставался на ночь в своем офисе или шел к друзьям. К друзьям ли?

— Побойся Бога, Мэри! — возмущался Боббо. — Уж тебе ли ревновать? Ты прекрасно знаешь, как я тебя люблю. Только тобой и живу! — Исключая ночь со среды на четверг, — подумала про себя Мэри Фишер. Где же ты проводишь ночи со среды на четверг?

Раз в среду Мэри Фишер, доведенная до отчаяния семейной жизнью и супружеской любовью, рыдала в кровати, и это услышал Гарсиа, и пришел, и стоял перед ней — строгий и печальный, вспоминая прежние времена. Она попросила его уйти, но он не послушался — что же ей оставалось делать в этой ситуации? Он слишком много знал — и слишком мало понимал, — и если бы он потребовал расчет, она бы просто-напросто погибла. Это ей было совершенно ясно: тяжелые жернова настоящего и будущего растерли бы ее в порошок, и нужна была хотя бы тоненькая спасительная прокладка из прошлого, чтобы не было так больно. Вот почему она не подняла крик, когда он лег с ней рядом. Да и то сказать: кричи не кричи, кто прибежит на помощь? Доберманы? Мэри Фишер желала все иметь, ничего не теряя. Так уж она была устроена.

Роман Мэри Фишер «Лучший из ангелов» все-таки вышел в свет, хотя и с большим скрипом.

Гарсиа потребовал надбавки к жалованью. Выбора у нее не было, и она согласилась, несмотря на протесты Боббо.

— Тебе не кажется, что сейчас не время сорить деньгами, Мэри?

— Подумаешь — деньги! — фыркнула она презрительно, но презрение было показное. Гонорарные отчисления от продажи ее книг стали стремительно падать. Что, если она уже выходит из моды? Вот уже шесть лет ни одной экранизации ее романов, вдруг сообразила она.

— Как она выглядит? — спросила однажды Руфь. Она время от времени позванивала Гарсиа — просто узнать, как там дела в Высокой Башне. И он ей рассказывал — с готовностью и без малейших угрызений совести. Мэри Фишер перестала вызывать в нем чувство любви и преданности.

— Сдает понемногу. Стареет, — ответил он.

Мэри Фишер живет в Высокой Башне и уже близка, очень близка к тому, чтобы признать: чем так жить, лучше умереть. Внизу, под балконом, тяжелые морские волны с грохотом разбиваются о древние камни. Что же ей делать, как уцелеть?

Мэри Фишер должна отречься от любви, но сделать это она не в силах. А значит, Мэри Фишер должна жить как все прочие. Должна занять отведенное ей судьбою место между прошлым и будущим: хромая, приноравливаться к шарканью старцев и прыти юного поколения — другого выхода нет. А ведь она было нашла для себя выход — еще чуть-чуть, и она сумела бы стать своим собственным творением.

Но я ей помешала. Я, дьяволица, творение ее любовника, моего мужа. И пусть не ждет, что на этом я успокоюсь. Это только начало. Главное — впереди.

Всегда найдется способ заработать на кусок хлеба, если ты готов взять на себя труд, от которого другие воротят нос. Как правило, легко может найти заработок тот, кто согласится присматривать за чужими детьми, ухаживать за душевнобольными, охранять заключенных в тюрьме, чистить общественные сортиры, мыть и одевать тела усопших или застилать постели в третьеразрядных гостиницах. Вознаграждение за такой труд бывает очень скромное, однако его хватает, чтобы человек не умер с голоду и даже имел силы на следующий день вновь приступить к работе. Так что, как любят говорить предержащие власти, было бы желание, а работа найдется.

Руфь, как только она получила расчет у миссис Трампер, прямиком направилась в университетский квартал города, зашла в студенческое кафе и примерно эдак с час сидела там, потягивая кофе и наблюдая за молодежью. Наконец она поднялась и приблизилась к молодому человеку с очень бледным, но довольно красивым лицом, который сидел один в углу, обложившись книгами, и явно вызывал у всех прочих почтительный интерес. К нему то и дело подходили перемолвиться словечком, притом иногда из рук в руки передавались какие-то деньги, листки бумаги, небольшие свертки.

— Не могли бы вы мне помочь кое в чем? — обратилась она к нему.

— Это моя работа, — сказал он. — Правда, обычно я оказываю помощь молодым.

— А я и хочу начать жизнь сначала, — пояснила она. — Да вот убедилась, что без документов сделать можно очень много, но не все.

— Всегда найдется какая-нибудь лазейка, — заметил он. — Чем больше я думаю о мире, в котором мы живем, тем чаще он мне представляется в образе банки с червями — каждый ползает, извивается, ищет лазейку.

— Червякам легче: они маленькие, тоненькие, — сказала она, — не то, что я.

Он согласился, что здесь она, пожалуй, права, и таким, как она, наверное, и впрямь лучше позаботиться о необходимых документах. Само собой, устроить это куда труднее (работа потребует времени и соответствующей квалификации), чем, скажем, оказать услугу по части секса или наркотиков, и стоить будет прилично, но, так и быть, он подумает, что тут можно сделать.

Руфь получила две справки, удостоверявшие, что она аттестована по программе средней школы; одна справка за полный курс английского языка, другая — математики. За каждую она заплатила по 50 долларов. Она попросила, чтобы справки были выписаны на имя Весты Роз: в детстве она мечтала иметь это имя.

Со справками на руках Руфь села в автобус и поехала в центр по трудоустройству, куда в надежде найти работу — и большей частью безрезультатно — стекались безработные. Там она заявила, что хотела бы получить место в тюремной охране. В графе «Имя» она записала «Веста Роз» и указала какой-то вымышленный адрес. Она сообщила, что некоторое время жила за границей, где приобрела опыт по уходу за больными и немощными. И наконец, выложила свои справки.

— Какое у вас красивое имя! — промолвила девушка-инспектор, заполняя бумаги. Затем она подняла глаза и от неожиданности вздрогнула: волосы у Руфи были зачесаны назад, полностью открывая лицо, из-за чего подбородок казался особенно тяжеловесным, а глаза провалились еще глубже. За время службы в Рествуде она с лихвой восполнила тот вес, что ей удалось сбросить в туристской гостинице. Основу рациона пациентов и персонала Рествуда составляла пища, содержащая большое количество углеводов при недостатке белка.