— Их сиятельство графиня Стукалова ждут вас, — церемонно провозгласил слуга и пригласил молодых Перфильевых в дом.

Николя одарил его лучезарной улыбкой, Лиза же вошла в новое жилище, потупив взгляд, Ее уже начало подавлять сверкающее великолепие, в котором она оказалась. Как ей хотелось сейчас очутиться в их родовом поместье, в слегка запущенном саду! Запрокинув голову, пробежаться, никого не стесняясь, по тенистой аллее. Потом укрыться в любимой беседке на обрыве. И любоваться золотящейся закатным золотом рекой, лениво извивающейся длинным, узким телом. И вполголоса читать новые стихи Афанасия Фета, которые прислали ей буквально на днях, но Лизе они уже запомнились. Только там она чувствовала себя свободной, вольной птицей, несмотря на то, что отец крепко держал их с братом на привязи. Но лишь сейчас Лиза начинала понимать, как же прекрасна и полна была их прежняя жизнь. И ей до слез стало жаль своего канувшего в Лету детства, родовой усадьбы, незамысловатых радостей бытия — прогулок верхом по утренним, росистым полям, поисков грибов в осеннем лесу, сладких ягод малины, сорванных прямо с куста…

«Здесь нам предстоит жить у чужих людей, — думала она, поднимаясь по высокой, широченной мраморной лестнице и едва не глотая слезы. — Разве можем мы считать тетушку по-настоящему родной? Она ни разу и не навестила нас за все эти годы… Почему? Они не ладили с папа? Он ни разу не заговаривал об этом… Да мы и не интересовались!»

Покосившись на брата, Лиза попыталась понять, чему же он так радуется? Неужели Николя не чувствует, что они с ним даже на этой белоснежной лестнице, застеленной шикарным ковром, кажутся неуместными, чужеродными, что же будет, когда они войдут в гостиную? Их, пожалуй, еще и выгонят взашей…

«Нет, нет! — поспешила Лиза заверить себя. — До такого дело не дойдет! Все-таки Аглая Васильевна родная сестра отца, не может она обойтись с нами дурно! Разве я могла бы плохо принять Коленькиных детей? Да такого просто быть не может!»

Высота лестницы, которую они преодолевали, сослужила Лизе добрую службу — добравшись до верха, она уже окончательно взяла себя в руки, и если не повеселела, то, по крайней мере, воспрянула духом. И решила во что бы то ни стало подружиться с тетенькой, которая, кроме Николя, оставалась для девушки единственным родным человеком на всем белом свете.

И Аглая Васильевна соблюла все законы гостеприимства. Хотя у Лизы и зародились подозрения, что тетенька на самом деле не так рада их видеть у себя, как старается показать. Но сухое ее лицо, еще почти не испорченное морщинами, озарилось улыбкой, как только она увидела племянников.

— А вот и наши долгожданные гости! — воскликнула она и быстро пошла им навстречу, распахнув объятия. — Да они совсем взрослые, только взгляните на них!

Но взглянуть на молодых Перфильевых было некому, кроме юной, еще недостаточно вышколенной служанки, вертевшейся в просторной и светлой гостиной, стены которой были обтянуты шелком с неброским, но изысканным рисунком. Граф Андрей Александрович вернулся только к вечеру, а своих детей у Стукаловых не было. Если Аглаю Васильевну и огорчало такое печальное обстоятельство, то скрывала она это с особой тщательностью: за время пребывания у них Лиза не слышала, чтобы тетушка сокрушалась по этому поводу. Видимо, отболело уже давным-давно… Лиза нашла, что тетка не имеет ни малейшего сходства с отцом.

Чмокнув воздух возле уха племянницы, Аглая Васильевна оглядела ее с ног до головы с довольной улыбкой:

— Да ты просто красавица, Лизонька!

Она перевела взгляд на племянника и сжала его плечи:

— Как ты повзрослел, Николя! Как возмужал!

Лизу так и тянуло спросить: «С каких пор, тетенька? Вы ведь моего брата в глаза не видели! Как и меня… Фальшь. Сколько фальши! Меня предупреждали, что в столице все — сплошное притворство!»

Но она понимала, что была бы несправедлива, если бы приписала эту фальшь исключительно петербуржской жизни. Их провинциальные нравы отличались не большей искренностью. Благодаря строгости и замкнутости отца, Лиза была лишена удовольствия часто появляться в обществе, но за крайне редкие выходы в свет у нее сложилось впечатление, что за глаза дамы всегда судят о человеке иначе, чем это может показаться на первый взгляд. Особенно доставалось сестрам Ольховским — и за непомерное их богатство, и за простоту происхождения, и за живость нрава. А Лизе они нравились, потому что были более естественны и неподдельны, чем остальные девушки их круга, в которых жеманство — вторая натура.

— Рад видеть вас, тетенька! — между тем провозгласил Николя. И вся его лучившаяся довольством физиономия подтвердила искренность его слов.

— И я бесконечно рада. — Лиза вынудила себя произнести это с самым счастливым видом.

А про себя подумала: «Может, я несправедлива к тетушке, приписывая ей лицемерие, которое сама же сейчас и проявляю? Все же она согласилась исполнить предсмертную волю папа и принять нас до той поры, пока мы не вступим в права наследования. И она наш официальный опекун, значит, должна заботиться о нас. Она могла и отказаться, если на то пошло…»

— Пойдемте же, дети мои. — Аглая Васильевна увлекла их к небольшому диванчику с изогнутой спинкой, рядом с которым стояли два кресла. — Я велела приготовить вам чаю с дороги. Или предпочитаете кофе с цикорием?

— Нет, чай! Чай! — обрадовался Николя, который проголодался за дорогу, и надеялся, что к чаю подадут и булочек, и печенья. А если еще и густых сливок, какие они едали у себя дома… Он даже зажмурился от предвкушения, хотя и подумал, что хороший обед вместо чая был бы уместнее.

Гостиная, очень просторная и светлая, Лизе сразу понравилась. Как ни странно, она не подавляла так, как парадная лестница. Устроившись на диване, тетушка жестом пригласила их располагаться в креслах. Лиза присела на самый край, тогда как Николя уселся вольготно, закинув ногу на ногу. Она и сама не могла понять, в чем причина внезапной, совсем несвойственной ей робости, охватившей ее. Тем более дом, где им предстояло жить, уже казался Лизе уютным и приветливым. Но почему-то ей не хотелось поднимать глаз.

Что-то было в лице их тетушки заставлявшее обмирать от страха. Нельзя сказать, что Аглая Васильевна смотрела на них с неприязнью или холодностью, и улыбка вроде бы не сходила с ее тонких бледных губ… И вместе с тем от нее исходило нечто устрашающее, как от той африканской маски, которую приятель их отца демонстрировал, будучи у Перфильевых проездом. Иван Никанорович со смехом рассказывал, как украл ее у шамана одного из племен, и было очевидно — этот господин не находит ничего зазорного в том, чтобы ограбить дикаря. Через пару месяцев после того, как он побывал у них в гостях, отец получил поразившее всех известие о внезапной кончине Ивана Никаноровича. Писали, его смерть была необъяснима и ужасна. Он весь иссох и мучился страшными болями, в чем его слуги винили жутковатую маску из Африки.

«Да как я могу родную тетушку сравнивать с шаманским проклятием?! — возмутилась Лиза себе самой. — Возможно, на ее лице просто лежит печать… высшего света. Наверное, все дамы здесь таковы… Надо просто привыкнуть».

Николя оживленно делился подробностями их путешествия, и Аглая Васильевна слушала его с одобрительной улыбкой. Раз или два Лиза поймала на себе ее быстрый взгляд, и ей почудилось в нем совсем не то выражение, с которым тетя смотрела на племянника.

— Вам забавно, тетушка, что мы так похожи? — Наконец не выдержала она.

Едва заметные брови Аглаи Васильевны удивленно приподнялись:

— Похожи? Напротив, я нахожу, что вы ничуть не похожи, дитя мое. Может быть, немного чертами… Но выражения лиц, глаз у вас совершенно разные.

— Неужели?

Лиза, в самом деле, была поражена. Да и Николя, судя по его озадаченному виду, тоже. До сих пор все находили брата с сестрой похожими, как две капли воды. Даже физически Николя развился еще не окончательно, и потому им так удавались розыгрыши, когда они менялись платьями и морочили головы редким гостям и слугам.