Поэт сделал попытку что-то сказать, но Лиза прервала его движением руки.

— Но я не люблю вас, — продолжила она. — И прошу вас более никогда не говорить со мной о… ваших чувствах…

— Неужели для меня нет никакой надежды? — спросил поникший Бунин.

— Нет, — ответила Лиза.

Она ничуть не сомневалась в своих словах и действительно понимала, что для поэта здесь нет никакой надежды. Сердце ее было спокойно и холодно, когда она теперь смотрела на него и даже когда слушала его объяснение. Лиза только боялась, что он позволит себе лишнее, но теперь, когда поэт успокоился и она чувствовала, что он не преступит ее запрета, Лиза сделалась невозмутима и рассудочна. Нет, она не любила Кирилла Михайловича!

Более того, происшедшее показало ей самой природу ее истинных чувств. Она поняла, к кому стремится ее сердце, поняла и страшно испугалась. Что подумали бы люди? Что подумал бы и сам Владимир? Лиза не могла допустить и мысли, что он испытывает к ней то же, что и она к нему. Она, только она могла быть так испорчена! Недаром Ксения Григорьевна так была разочарована ею, так всегда твердила о ее дурном и своевольном нраве! Да, ей следовало уйти в монастырь! Определенно, только так и надо было поступить!

Поэт уже давно ушел, не заметив ее растерянности, а Лиза все никак не могла прийти в себя. Она и не подозревала, что рядом, за дверью, стоит он — предмет ее сомнений и раздумий — и терзается точно такими же чувствами и сомнениями. И точно так же упрекает себя в недозволенных чувствах и не верит собственным глазам и ушам. Неужели она отказала Кириллу?..

— Что я вижу! — Буянов схватил приятеля за руку. — Это она! О, чудное виденье…

— О ком ты? — Храбров беспомощно оглядывался вокруг, пытаясь сообразить, кого имеет в виду его друг.

Оба прибыли на бал, устроенный князем Мятлевым в честь именин его супруги с большим опозданием, и теперь созерцали веселье в самом его разгаре.

— Да вот же! Ты разве не признал ее? — И ротмистр указал на Лизу, стоявшую подле Дарьи Матвеевны. — Что за чудо эта девушка! Ты помнишь, с каким хладнокровием она смотрела на этих разбойников?

— Помню, — рассмеялся Храбров. — Только я не помню, чтоб ты был так влюблен…

— Да как же! Я уже тогда готов был изъяснить свои чувства!

— Ты — пожалуй. Но она… — Храбров усмехнулся. — Припоминаю… кажется, ее зовут Елизавета Павловна?

— Да, верно.

— Так вот припоминаю, что Елизавета Павловна не питала к тебе особой благосклонности. Более того, она была холодна и пресекла все твое кокетство.

— Мое кокетство? Ты это о чем? — возмутился Буянов.

— Да все о том же. Ведь ты неугомонный тип. Смотри, как бы не сделалось худо. В один прекрасный день какая-нибудь милая девица так отошьет тебя, что своих не разберешь!

— Да отчего же отошьет? — прищурился Буянов. — Может, совсем напротив? Согласится.

— Согласится?

— Да, составить мое счастие! — ухмыльнулся ротмистр.

— Повеса неугомонный!

— Погоди, вот я сейчас приглашу ее на вальс. — И, не слушая замечаний приятеля, Буянов ринулся вперед.

Лиза, отдыхавшая подле тетки после мазурки, которая преизрядно ее утомила, с удивлением обнаружила перед собой ротмистра Буянова, которого хорошо запомнила. Ротмистр расшаркался перед Лизой и ее теткой и, не вдаваясь в воспоминания, ангажировал девушку на вальс. Улыбнувшись, Лиза согласилась. Они начали вальсировать.

Буянов тут же принялся говорить, как счастлив он ее видеть и как он полон восхищения только при воспоминании о ее храбрости тогда, на станции, перед лицом столь суровой опасности.

Лиза, смеясь, возражала и говорила, что вовсе не достойна подобного восхищения.

— Отнюдь! — твердил Буянов. — Я восхищен вашим холоднокровием! Поверьте, немного знал я мужчин, обладавших такой выдержкой перед лицом опасности.

— Но вы, без сомнения, принадлежите к числу этих невозмутимых храбрецов? — лукаво спросила Лиза.

— О нет! Я вспыльчив и безумен в бою!

— Должно быть, этим вы повергаете в страх своих врагов и наводите ужас на тех, кто пытается вам противоречить!

— Вы смеетесь надо мной? — сдвинул брови Буянов в притворном гневе.

— Ничуть! — серьезно ответила Лиза.

— Я не сомневался в вашей смелости! Вы не дрогнули перед человеком, перед которым француз дрожал как осиновый лист в достопамятном двенадцатом году, хотя я был очень свиреп только что, подозревая, что вы насмешница!

— Благодарю.

— Более того, я очарован не только вашей храбростью. В вас нет ни одного качества, ни одного свойства, что не вызывали бы во мне искреннего восхищения.

— Нет, перестаньте… Перестаньте немедленно! Я не желаю слушать, — нахмурилась девушка.

Впрочем, она совершенно не рассердилась. Ей было приятно это восхищение, хотя, как она и подозревала, оно было более показным и молодеческим, нежели истинным.

— Нет, вы не смеете мне запрещать, — продолжал Буянов. — Не отнимайте у меня последнюю надежду, последнее счастие…

Лиза весело смеялась и не видела, что Владимир пристально наблюдал за ее веселой болтовней издалека. Он не танцевал и какое-то мрачное удовольствие находил в том, чтобы смотреть, как Лиза кружится в танце и весело и просто говорит что-то своим кавалерам.

Буянов, который теперь блистал с ней на паркете, что-то, должно быть, очень приятное говорил Лизе, если она так довольна. Когда танец окончился и ротмистр раскланялся с девушкой, Владимир вздохнул с облегчением.

— Кокетка, — прошептал он ревниво.

Между тем в другом конце бальной залы, у буфета Буянов пил шампанское в компании с капитаном Храбровым и поэтом Буниным, который неумеренно восхищался красотой Елизаветы Павловны. Он только что танцевал с ней, и это, а также ее безыскусная беседа с ним, будто и не было промеж ними никакого объяснения, преисполнило его новыми надеждами. Бунин приятельствовал с Храбровым и поэтому без стеснения делился с ним своими чаяниями. Но изъяснялся он настолько туманно, что понять его мало кто смог бы. А посему Буянов, который слышал все излияния поэта, но ничего не понял и, занятый только собой, полагая, что лишь вокруг него кипит жизнь и бурлят чувства, вдруг повел следующие речи.

— Черт меня побери, если я тотчас же не объяснюсь! — воскликнул он. — Да я буду презирать сам себя, ежели отступлюсь!

— Позвольте, — протянул Бунин. — Что значит объяснюсь? Сомневаюсь, чтобы Елизавета Павловна была к вам расположена.

— Э, да ты-то откуда знаешь? — Буянов нахмурился. — Не хочешь ли ты сказать, приятель, что более моего осведомлен о предпочтениях прелестной дамы моего сердца?

— Вот как? — взвился Бунин. — Елизавета Павловна уж дама вашего сердца?

— Тише, тише! — пытался угомонить приятелей Храбров. — Право, стоит ли так спорить о сем предмете?

— Шалишь, друг мой! — Буянов стал серьезен и почти строг. — Неужто ты всерьез спрашиваешь? Предмет преважнейший! Елизавета Павловна стоит и не таких споров! Она стоит…

— Чего же? — раззадоренный Бунин желал непременно разозлить соперника, которого внезапно увидел в Буянове.

Буянов прищурился и, смерив взглядом поэта, медленно произнес:

— Такой ангел, как прелестная Елизавета Павловна, стоит и жизни… Я говорю тут, ежели вы не поняли, о поединке, который только один может доказать истинные чувства.

— Да ты в уме ли, Буянов? — сказал Храбров. — О чем ты говоришь? Не вижу ни малейшего повода для поединка!

— Ты, друг мой, молчи! — насупился ротмистр. — Ты не видишь ничего, потому что не влюблен… А я тут перед собой, — Буянов уставился на поэта, — вижу, кажется, еще одного искателя?

— Как же это понимать? Вы желаете драться? Бунин весь подобрался и был уж готов ко всему.

— Конечно, будь вы военным, я бы не сомневался, — тянул ротмистр, — но чего ждать от статского?

— Уж не подозреваете ли вы меня в трусости, сударь? — Поэт разошелся не на шутку.