– Какой князь Мещеряков? Этот старый князь Александр? – изумился Лович. – Я думал, папенька любит вас и полагал, что вы достаточно богаты, чтоб не приискивать вам мужа среди богатых старцев.

– Нет, мой жених сын старого князя, Никита Александрович. Я совсем не знаю его, никогда не видела… Он теперь живет за границей и должен вернуться зимой, перед Рождеством. Папенька говорил, что он молод и что единственный наследник огромного состояния… – Маша вновь едва не заплакала.

«Что ж, недурно рассуждает ваш папенька», – подумал Алексей. А вслух произнес:

– И вы никогда его не видели, и он вам совсем не нравится?

– Да какое там! – воскликнула девушка. – Конечно, нет… Да и кроме того, я же… Я же вас люблю.

Она произнесла это «вас люблю» таким тоном, что Лович тут же понял: предложи он что угодно, и она тут же согласится.

– Мне ненавистна мысль об этом браке, – продолжала Маша. – Я думала… Я надеялась… Вы спасете меня…

– Я сделаю все, чтобы спасти вас от этого брака, – решительно сказал Алексей.

Правду сказать, он совсем ничего не решил на этот счет. Он лишь показывал свою решительность и уверенность. Но что было делать в такой ситуации? Побег?

– Побег… – вслух произнес он.

– Побег? – переспросила Маша.

– Но это крайнее средство, – продолжил Алексей. – Ведь побег может навсегда разлучить вас с семьей, ибо неизвестно, захочет ли ваш батюшка простить вас… – задумчиво прибавил он. – Вы лишитесь его любви и благословения, привычной вам жизни… В конце концов, и я должен вам это сказать, вы лишитесь и своего богатства…

– Да я на все согласна! – воскликнула Маша.

«Да я-то нет», – прибавил про себя Лович.

– Нет, Машенька, здесь надобно подумать… Я, видите ли, человек не богатый. И не смогу дать вам ту роскошь, к которой вы привыкли, – говоря это, Алексей смотрел прямо ей в глаза.

– Я не побоюсь никаких лишений, лишь бы быть рядом с вами, – улыбнулась Маша.

– Я знаю это, – нежно сказал он. – Но если вы согласны лишиться денег, то согласны ли вы лишиться родительской любви?

Маша промолчала. Хотя ее батюшка и был человеком решительным и подчас суровым, но все же он любил ее и был чуть ли не единственным родным для нее человеком, не считая братца Дмитрия.

– Я думаю, – продолжил Алексей Иванович, – что с этим крайним средством надобно повременить. До зимы еще далеко, и как знать, не удастся ли нам склонить на свою сторону вашего батюшку? Вдруг он передумает? Так было бы лучше всего для вас, моя милая.

– Вы так заботитесь обо мне, Алексей Иванович. Право, когда вы говорите, я понимаю, что была не совсем права. Мне горько было бы лишиться родительского благословения, – сказала Маша.

– Бегство средство крайнее, – вновь прибавил он. – Подождем…

Алексей улыбнулся и посмотрел на Машеньку. Она совершенно была удовлетворена его рассуждениями и смотрела на него со всей любовью, на которую только была способна.

– А теперь нам следует возвращаться, – сказал Лович. – Вон и Лидия Петровна бежит. Нас уже, поди, хватились.

– Маша, Маша, – закричала издалека Лида и махнула рукой.

Машенька кинула прощальный взгляд на Алексея и быстро пошла к подруге. Алексей остался один.

– Что же, – сказал он сам себе. – Недурная бы вышла сделка… Девица влюблена в меня без памяти, и если б еще ее болван папенька перестал упорствовать… Впрочем, там видно будет. – Он усмехнулся и, беспечно насвистывая, отправился кружным путем назад к дому.

После этого разговора минуло несколько месяцев. Пришла и зима, которой так ждали одни и которую так не желали другие. Алексей Иванович отлучался по делу из полка и только что вернулся назад. Положение он нашел все таким же: Маша была влюблена в него, а батюшка ее – напротив, гусара не пожаловал. Алексей говорил с Михаилом Федоровичем и просил у него руки дочери, но получил решительный отказ. Более того, Михаил Федорович после говорил с Машей и самым настоятельным образом рекомендовал ей, да что там, он просто запретил ей и думать о ротмистре Ловиче! Маша не показала, как она огорчена, но сердце ее разрывалось на части от горя.

Меж тем близилось Рождество. До него оставалось не более двух недель. Михаил Федорович ждал из столицы приезда своего сына Дмитрия. Также ожидалось и скорое прибытие князя Никиты. С каждым днем неотвратимые события все приближались и приближались. И Маша, скрепя сердце, все чаще задумывалась о том, что надо уж на что-нибудь решиться, и, видно, скоро распрощается она с родными местами навсегда. Она не сомневалась ни минуты, что вскоре Алексей Иванович предложит ей то самое крайнее средство – побег, от которого несколько месяцев назад он так решительно отговаривал ее. Но теперь-то, зная, что он может потерять ее навсегда, он непременно все устроит.

Тем временем пост подходил к концу, и перед самым праздником Михаил Федорович решил с дочерью посетить монастырскую службу. Маша охотно согласилась, надеясь, что благолепие большого храма и торжественное служение, столь отличное от служения в их маленькой деревенской церковке, помогут ей укрепить свое сердце. А быть может, смягчат сердце ее батюшки.

Отец с дочерью, не мешкая долго, собрались в путь. Ехать им предстояло недалеко. Михаил Федорович велел заложить сани, и они вдвоем, сопровождаемые лишь кучером и лакеем, отправились за пять верст в *-ский монастырь. Весь день провели Михаил Федорович с Машей в святом месте. Оба молились, да все об одном: оба просили Машеньке счастья. Но каждый на свой лад.

Вечером Глебовы собрались домой. Погода стояла тихая, ясная. Звезды ровным светом сияли на небе, молодой месяц освещал зимнюю дорогу, легкая поземка вилась под копытами лошадей. Отец с дочерью молча сидели в санях, укрытые медвежьей полостью да шалями до самых глаз. Погода хоть и была тихой, но при быстрой езде поднимался такой холодный ветер, что жалил открытое лицо. Говорить также не было никакой возможности. Одна только радость – ехать было по снегу легко: полозья скользили покойно, ладно.

Немного погодя, как отъехали они от монастыря версты на две, поднялся злой ветер. Снег взвился вокруг, закружил, звезды и месяц пропали из глаз. Словом, началась самая настоящая метель. Первое время ни Маша, ни батюшка ее сильно не испугались, но когда лошади встали и стало понятно, что дальше они не пойдут, тогда настало время по-настоящему встревожиться. Кучер с лакеем заставили лошадей пройти еще несколько вперед, но потом оба обернулись к Михаилу Федоровичу и один прокричал, что сбились они, видно, с пути.

– Да погоняй, погоняй! – кричал сквозь ветер Михаил Федорович.

– Но! Пошел, пошел! – Лакей слез с саней и, ухватив коренного под уздцы, пытался вести его вперед.

Тут Маша испугалась.

«Боже! – думала она про себя. – Неужто мы тут замерзнем? А как же…»

Тут мысли ее обрывались от страха, и она, вцепившись в края саней, все смотрела вперед, на лошадей, которые с трудом передвигали ноги в снегу.

Михаил Федорович соскочил с саней и побежал к лошадям. Бог ведает, о чем он думал тогда: о том ли, что вот перед ним и перед его дочерью замаячил страшный призрак… Себя не жаль, но дитя…

Ветер был настолько сильным, что теплая шуба не спасала уже от холода. Лошади все еще шли из последних сил. Вдруг вдали, сквозь буран, путники заметили лес.

– Что это за лес может быть, Аким? – прокричал Михаил Федорович кучеру.

– Не знаю, барин! – крикнул тот в ответ. – Должно, незнакомый какой-то… У нас-то по дороге лесу никакого нет…

– Может, это роща наша? – крикнул лакей.

– Да роща с другой стороны, дурень, – ответил Аким. – Туда ли править, барин?

– Не знаю. – Михаил Федорович и в самом деле не знал, что делать далее.

Маша сидела в санях, и вдруг ей показалось, что со стороны леса, который она тоже увидела, движутся какие-то тени. Право, трудно было за пургой углядеть что-либо, но это определенно кто-то был там, за снегом. Похоже, собаки…