— Что произошло?..

Ельской опустил голову на руки.

— Я нашел Александру Егоровну в лесу, — тихо начал он. — Она сидела на земле и плакала. Совершенно невозможно было сразу вести ее домой, она была не в состоянии идти… Она так плакала! — как бы внезапно поразившись своим словом, произнес Ельской. — Она, видимо, очень любила его… — тихо добавил он.

— Ничего, ничего. — Викентий Дмитриевич сел рядом с Владимиром Алексеевичем. — Это пройдет… Все проходит…

— Да, пройдет… Но как? — спросил князь.

— Что значит — «как»?

— Что с нею станет? Как она будет жить с такой душевной раной? Когда утешится? И утешится ли?.. Александра Егоровна — девушка с характером пылким, — все так же тихо, не повышая голоса, говорил Ельской. — Для таких натур все проходит не так бесследно, как для прочих… Если бы вы видели, что с ней творилось, когда я нашел ее… Слышали бы, что она говорила… Кстати, вот это письмо. — И князь протянул бумагу Сонцову.

— Саша вам что-то говорила? — Викентий Дмитриевич вопросительно посмотрел на Ельского.

— Да, говорила… Многое… Но можете считать, что я ничего не слышал. — Князь в ответ только взглянул на Сонцова. — И ничего не знаю…

— Я и не думал… — пробормотал Викентий Дмитриевич. — Вы знаете, как я доверяю вам…

— Спасибо… Будьте теперь к ней внимательнее и, если что, можете всецело полагаться на меня…

Ельской поднялся.

— Мне пора ехать, — сказал он.

— Но как же вы поедете? Вы совсем без сил, а путь неблизкий…

— И все же я поеду. Мне теперь неуместно оставаться здесь. У вас хлопот будет много, я не хочу мешать. Если позволите, я приеду завтра узнать, как у вас дела…

— Конечно, конечно, — ответил Сонцов.

— Обещайте мне, что, если что-нибудь случится или в чем-то будет нужна вам помощь, вы без стеснения обратитесь ко мне, — попросил Ельской.

— Обещаю. Хотя тревожить вас мне неловко, но… Обещаю, — твердо произнес Викентий Дмитриевич.

— Прощайте. — Князь поклонился.

— Прощайте, — поклонился в ответ Сонцов.

— Боже мой! Да неужели! — Анна рассмеялась. — Неужели этот поэт оказался таким… Таким негодяем?

— Почему это тебя так радует, а? — Ксения не на шутку разошлась.

— Да потому, что милой кузине только это и было нужно! Потому, что милая кузина только этого и заслуживает! Или она думала, что может безнаказанно портить другим жизнь, а сама будет счастлива?

— Кому это Саша жизнь испортила? Тебе, что ли?

— Мне! Явились вы, обе… Кто вас тут ждал? — Анна была зла, как черт. — Только этот дурачок Багряницкий показал, чего вы заслуживаете. И с тобой будет то же самое!

— Ах ты, ведьма! Думаешь, ты со своим бульдогом счастливее будешь? — крикнула Ксения. — Дура! В первый же день взвоешь! Он еще и тебя уморит. Про него такое говорят, что тебе и не снилось — старый греховодник, мерзкий старикашка! Вот кто твой жених!

— Да как ты смеешь! Негодяйка!

— А ну прекратить! — крик Викентия Дмитриевича перекрыл вопли двух рассерженных девиц. — Да что это такое? Что вы тут развели? Как тебе не стыдно, Анна! Ксения! Как ты можешь?

— Мне нечего стыдиться, — пробормотала Анна, уставившись в пол, отца своего она побаивалась.

— Ваши мать и тетка с ума сходят! Кузина нездорова… Я второй день без сна… Мне эти крики слушать неповадно! Пойди к Лизе, Анна, поговори с ней. Бедная девочка у себя плачет, а тебе хоть бы что… Невеста! Вот не посмотрю, что ты теперь у нас баронессой станешь, и розгой-то дурь выбью!

— Что-о? Я же еще и виновата? А эта… Эта!.. — Анна ткнула пальцем в Ксению.

— Хороша хозяйка, ничего не скажешь… Добрая жена выйдет для барона — как раз то, что ему надобно… И по сердцу, и по силам! Поди прочь, я сказал! Или вот, как Бог свят, высеку! — Викентий Дмитриевич уже не сдерживал себя. — А ты, племянница, ступай к сестре и матери… И чтоб никаких криков!

Сонцов развернулся и резко вышел из комнаты. Анна надулась:

— Все из-за тебя, кузина, — тихо зашептала она.

— Ну-у, зашипела, змея подколодная, не упустила случая Ксения.

— Дура деревенская! — сощурилась презрительно Анна.

— Дура городская! — не осталась в долгу Ксения.

— Шагу ступить не может, чтоб не опозориться!

— Расфуфырилась, разоделась, а проку никакого!

Вдали хлопнула дверь. Шаги Викентия Дмитриевича неумолимо известили о его приближении. Девицы бросились врассыпную, и, когда Сонцов вошел в гостиную, их и след уже простыл.

— Ах, Пашенька, что же это будет, а? Как же так? Ведь не думала, не гадала, дочку сюда везла, думала на радость… А выходит, что на погибель… — плакала Лукерья Антоновна.

— Да полно, Луша, полно… — Прасковья Антоновна сама не могла сдержать слез. — Все еще образуется… Ну, с кем не бывает… Поплачет, а потом все забудется и станет лучше прежнего… Ничего с нею страшного не случится. Доктор вот сказал, что организм молодой…

— Так и знала я, что все эти женитьбы до добра не доведут… Ты вспомни меня, сестрица, вспомни… Как весело начиналось все, как радовались за меня все, когда Егор Иванович меня посватал, и чем все обернулось… Как я после него едва жива осталась и дочери мои… Он ведь чуть жизни не лишил нас, ирод проклятущий!

— Полно, сестрица… Не у всех так… Вот я, — шептала Прасковья Антоновна, — вполне довольна. И семья у нас дружная, ни дня размолвки с Викентием Дмитриевичем не было…

— Сашенька… Бедная Сашенька… Ведь не муж — жених! Так ухаживал, любил ведь… Неужто ж притворялся, а? — Такое предположение потрясло Лукерью Антоновну.

— Да не может быть… Это было бы уж чересчур! Родители, верно, и вправду воспретили ему жениться… А он их и послушал… Значит, не любил, коли так легко отступился…

— Не любил… А дочке-то моей каково? Ведь лежит, не встает… Вся бледная… Глаза открывать не хочет… Не ест, не пьет, — запричитала Лукерья Антоновна пуще прежнего. — Кому она нужна, любовь-то эта!

Сестры шептались в одном углу комнаты, а Саша лежала на кровати в другом. Со вчерашнего вечера, когда произошли с ней все эти горестные события, она так и не вставала. Она также не ела, и не пила. К Саше призвали доктора, но тот сказал, что физически она здорова, а от душевных терзаний лекарства у него нет. Посоветовал лишь положиться на время и ждать, не докучая девушке расспросами…

В комнату к сестре вошла Ксения. Она поздоровалась с матерью и теткой, которых в это утро еще не видела, и подошла к сестре. Присела рядом с ней и взяла ее руку в свою.

— Ксения, детка, — сказала ей мать. — Побудь сейчас с Сашенькой, а мы с тетушкой скоро вернемся…

— Конечно, маменька, — ответила Ксения.

Две дамы вышли из комнаты, и сестры остались одни.

— Послушай меня, Сашенька, — тихо начала Ксения. — Тебе надо встать…

Саша открыла глаза и посмотрела на сестру. Глаза у нее были красные, воспаленные, совсем больные…

— Ты ведь здорова… Попусту себя изводишь только… Надо подняться, сестричка…

— Хорошо, Ксюша, — прошептала Саша.

— Сегодня князь придет — он за тебя переживает… Дядюшка сказал, что Владимир Алексеевич непременно хотел быть, справиться о тебе…

Саша закрыла глаза, и Ксения увидела, как слезы опять полились из ее глаз.

— Ну, не плачь…

— Не могу, — бормотала Саша. — Они сами льются… Жизнь кончилась…

— Нет, нет! Перестань! Ничего не кончилось!

— Не будет счастья больше… Никогда никто не полюбит меня… И я никого не полюблю… — бредила Саша.

— Полюбит! Обязательно! И ты полюбишь… — плакала Ксения.

Когда матушка и тетушка вошли в Сашину комнату, то увидели сестер, плачущих в объятиях друг друга. Ксения рыдала в голос, а Саша безмолвно… Ее слезы лились сами собой, и она не могла их удержать…