Все внимание Игоря было сосредоточено на Шмеллинге и его окружении: завязанные здесь знакомства могут пригодиться.

– Никогда не видел русских боксеров, – доверительно говорил захмелевший Макс Шмеллинг, положив руку на плечо Миклашевскому. – А вы мне очень понравились!

– Он не совсем русский, в его жилах течет и немецкая кровь, – вставил слово Карл Бунцоль. – Если бы не война, он мог бы драться за титул чемпиона Европы.

– Не сомневаюсь, что вас там ждал бы успех, – Макс Шмеллинг не снимал с плеча Миклашевского своей руки и говорил, казалось, ему одному, хотя их слышали все сидящие за столом. – У вас отличные природные данные, это, как говорят, от Бога, да плюс хорошая школа… Я видел ваш бой и откровенно восхищен вашей манерой боксировать, особенно великолепной защитой. Такое тонкое и острое чувство дистанции и реакцию не выработаешь тренировками, это от природы… Желаю вам успеха!

Потом он рассказал о себе, что прибыл из Берлина, где его принимал сам фюрер. За столом сразу сделалось тихо, все внимательно слушали Шмеллинга. Он рассказал, что был ранен еще на Крите, во время воздушного десанта, что старая рана недавно дала о себе знать и фюрер, просмотрев медицинские документы, отечески позаботился о нем, помог демобилизоваться и разрешил заняться длительным лечением. Миклашевский слушал с неподдельным вниманием, мысленно улыбаясь, понимая беспокойство кумира немецкого бокса: война движется к бесславному концу и каждый из заправил хочет своевременно выйти из игры. И это в то время, когда по Германии идет тотальная мобилизация, когда под ружье призывают семнадцатилетних мальчишек и стариков, когда медицинские комиссии даже не смотрят в истории болезней и каждому выносят одно решение: «годен». Одним словом, каждому свое.

Поставив на стол кружку с недопитым пивом, Макс Шмеллинг обратился к Миклашевскому и Бунцолю:

– Я понимаю, конечно, у русского могут быть всякие трудности… Скажи, Карл, что я могу для него сделать?

Миклашевский не ожидал таких слов. Где-то в душе он лишь надеялся на установление знакомства, чтобы потом использовать его. А тут Шмеллинг сам предлагает свои услуги. На какое-то мгновение Игорь растерялся. Он не готов был к такому вопросу и даже не знал, что попросить. Конечно, Миклашевский знал, чего он хочет: побольше свободы действий, поменьше обязанностей. Как об этом сказать? Да и сможет ли Шмеллинг выполнить его просьбу? И вслух произнес:

– Мне хочется того же, что и многим вашим поклонникам, которые восхищены талантом великого боксера. Подарите ваш автограф.

– И это все? – изумился Шмеллинг.

– Разве этого мало для настоящего боксера? – в свою очередь удивился Миклашевский. – Только у меня нет даже листка бумаги…

– Давайте ваши документы.

– Вы распишетесь на них? Это можно? – спросил Игорь, доставая свое удостоверение.

– Мой автограф знают все и при любой проверке вам будут лишь завидовать, – с уверенностью произнес Шмеллинг и, вынув авторучку с золотым пером, широко расписался поперек документа. – Вот вам гарантия от всех нападок!

Потом порылся у себя во внутреннем кармане, достал две открытки. На одной фотопортрет Макса Шмеллинга, на другой он снят со знаменитой немецкой кинозвездой белокурой Але Ондре. Поставив широкие разборчивые автографы на обеих открытках, он вручил их Миклашевскому.

– А это от меня на память, – улыбнувшись, добавил: – Это пропуск на свободу в Германии.

Многие, сидевшие за столом, завидуя русскому, спешно вынимали свои удостоверения и протягивали их боксерскому кумиру:

– Битте! Пожалуйста! Битте!..

Карл Бунцоль, взяв новую полную кружку с белой шапкой пены, подал ее Миклашевскому, повторив заплетающимся языком:

– Ты есть сегодня самый счастливый человек!..

Утром, когда Миклашевский складывал вещи в чемодан, в номер вошел тренер. Карл Бунцоль уходил оформлять проездные документы и отоваривать продуктовые талоны, полученные на себя и боксера.

Не снимая шинели, Бунцоль уселся на стул, хмуро посмотрел на Миклашевского, словно увидел его впервые. У того шевельнулось недоброе предчувствие. Он знал тренера и умел читать по его лицу невысказанные мысли. Что-то произошло, явно не очень приятное для Миклашевского. Но что именно? Игорь не стал спрашивать. Он знал, что Бунцоль сам все выложит, и продолжал укладывать вещи в чемодан.

– Мы никуда не едем, – произнес холодно Бунцоль. – Достать и надеть спортивную форму.

– Едем тренироваться? – выразил удивление Игорь, догадываясь с облегчением, что неприятности ждут его лишь по спортивной линии.

– Нет, на взвешивание.

– На взвешивание?

– Ты что, забыл правило?

– Не понимаю, для чего? Турнир окончен и…

– Турнир не окончен, – выпалил Бунцоль.

– Как не окончен? – откровенно засмеялся Миклашевский. – Насколько мне известно, и если верить этим газетам, – он показал на пачку свежих газет, лежавших на столе, за которыми утром бегал сам Бунцоль, – вчера состоялся последний финальный поединок, и победитель турнира…

– И победитель турнира будет встречаться с чемпионом рейха, – отрезал Карл Бунцоль.

У Миклашевского пересохло в горле. Он мог ожидать всего, но только не такого поворота событий. Хитро же придумали! Победитель турнира, прошедший многодневный боксерский марафон, будет встречаться со свеженьким чемпионом Германии! Внешне это выглядит весьма благопристойно: сильнейший из европейских боксеров выходит на ринг против сильнейшего германского мастера… Спорить было бесполезно. И Миклашевский только спросил:

– Когда?

– Сегодня.

– Где?

– Там же. Жюри то же. Афиши уже расклеивают по городу.

– Формула боя?

– Шесть раундов.

– Почему шесть? Профессионалы работают по пятнадцать.

– Таково решение жюри. Начальству виднее.

– А Макс Шмеллинг будет?

– Нет, великий Макс уже уехал в Берлин.

Все стало ясным, и Миклашевский задал последний вопрос, который давно висел у него на кончике языка: о противнике.

– С кем?

– Ты его видел. Он сидел на банкете как раз напротив тебя, – ответил Бунцоль. – Ты даже обратил на него внимание, помнишь?

– Помню.

Миклашевский действительно запомнил того белокурого и загорелого «типичного среднего немца», как мысленно его назвал Игорь, одетого в офицерскую форму экспедиционных войск армии Роммеля, который за весь вечер так и не притронулся к спиртному, не сделал ни одного глотка. Теперь стало понятным его поведение, его «трезвость». Он-то наверняка знал, что завтра – важный поединок! Понятным стал и его прилипчивый буравящий взгляд. Игорь чертыхнулся, злясь на самого себя. Как же он мог позволить себе вчера расслабиться? Пил и шнапс, и пиво… Радовался, что ему завидуют… Алкоголь держится в организме почти двое суток.

– Кажется, если мне не изменяет память, его зовут Хельмут?

– Да, Хельмут Грубер, чемпион великой Германии в среднем весе, – сказал Карл Бунцоль таким тоном, словно именно он сейчас тренирует его, этого самого Грубера, а не русского. – Ты увидишь, как он прекрасно боксирует!

Миклашевский почувствовал, что между ним и тренером возникла невидимая стена отчуждения, хотя внешне все оставалось по-старому. А бой предстоял нелегкий. Помощи и советов ждать неоткуда. Рассчитывать надо лишь на самого себя…

Просторный зал оперного театра был заполнен до отказа и гудел, как пчелиный улей. Ярко сверкали хрустальные люстры, тускло отсвечивала позолота лепных украшений на балконах, матово темнел бархат на креслах. И чужеродно выглядели зрители, одетые в основном в походную армейскую форму. Гражданских и женщин было очень мало, и они печально выделялись на общем серо-зеленом фоне. На балконах и даже галерке, где обычно располагалась бедная молодежь, тоже темнела однообразная серо-зеленая людская масса. Организаторы поединка, не мудрствуя, нагнали в театр солдат – необстрелянных новобранцев, в основном из маршевых батальонов и учебных подразделений, устроив им своеобразное культурное мероприятие, чтобы они перед отправкой на фронт воочию убедились в торжестве германской нации, чтобы они своими глазами увидели, пусть и на ринге, победу немецкого ума и кулака над грубой русской силой.