И в киоске не было ни знакомой фигуры тощего и добродушного Ганса, с черной повязкой на глазу, ни его жены Эрики, женщины грузной, приветливой, которая иногда подменяла мужа. Они появились в Берлине задолго до начала войны. Старков не знал их настоящих имен, знал только, что они люто ненавидят фашизм и что у них есть единственный сын, который находится в концлагере… Два года назад Старков часто бывал в Берлине, приходил сюда и, покупая газеты, передавал бумажную марку, сложенную вчетверо. Ганс приветливо кивал головой, брал марку. В деньги Старков заранее заворачивал коротенькую папиросную бумажку со столбцами цифр. У Ганса имелась связь с радистом. А может быть, на ключе работал кто-то из них, Ганс или его Эрика. Такими деталями Андрей не интересовался. Это не его дело. Здесь чем меньше знаешь, тем лучше. Главное, что радиосвязь была надежной и четкой. Они были прикомандированы к берлинской группе. И теперь их нет. В киоске сидит подсадная утка – молоденькая смазливая немка, которая по годам могла бы сойти и за дочку Ганса и Эрики. Мимо киоска снуют люди, редкие прохожие останавливаются, чтобы купить газету или журнал. Подсадная утка томится от безделья, незаметно зевает, нехотя прикрывая рот рукой. Она старается добросовестно выполнить поручение своих хозяев, играть роль киоскерши…

Старков, не останавливаясь, прошел мимо киоска.

В бывшем немецком блиндаже стояла духота. Юстас, присев на корточки, щедро подкладывал дрова, и чугунная печка дышала жаром. В ведерной немецкой алюминиевой кастрюле, распространяя приятный духовитый мясной аромат, булькало варево. Галия готовила из доброго куска конины какое-то замысловатое башкирское блюдо, название которого Юстас никак не мог запомнить. Положив в огонь смолистые полешки, он виновато посмотрел на Мингашеву:

– Опять забыл…

– Кабырга… – повторила Галия, продолжая ловко чистить картошку острой финкой. – Кабырга называется. Совсем не трудно запомнить.

– Кабырга, кабырга, – Юстас привстал, вытянув шею.

– Если бы муки достать и хоть пару яичек, я бы настоящий бешбармак сготовила, – задумчиво произнесла Галия, опуская в ведро с водой очищенную картофелину. – Ты ел когда-нибудь бешбармак?

– А что это такое? – в свою очередь поинтересовался Юстас.

– Очень вкусное, скажу тебе, такое блюдо. Наше национальное, башкирское. Ну как тебе объяснить? Немного похоже на русскую лапшу, только совсем по-другому. Бульон подают в чашках отдельно, а вареное тесто и мясо, посыпанное луком, перцем, приправами, – на большом подносе.

В блиндаж, пахнув облаком холода, вошел Кульга. Стянул с головы меховой шлем, потянул носом.

– Вкусненько!

– Скоро будет готово, Гриша, – сказала Мингашева, моя в ведре очищенную картошку. – Только красного перцу нету и сметаны…

– Ну, ты хочешь, как в ресторане… Сойдет и так! – Кульга скинул замасленный полушубок, расстегнул ворот гимнастерки. – Жарко натопили, хоть баню устраивай, – и перешел на деловой тон: – Горючим заправились, полные баки под завязку. И боекомплекты уложили. А где Илюха?

– Так он вместе с тобой ушел, – ответила Галия, пробуя ложкой варево. – Юра, подай банку с солью.

– Шляется черт знает где и без разрешения, всыплю я ему, – беззлобно произнес Григорий и добавил: – К обеду гость придет. Земляк мой, как после боя выяснилось…

– Этот отчаянный лейтенант из пехоты? – уточнила Мингашева.

– Он самый. Костя Рокотов. Поговорить надо. Он, оказывается, из госпиталя домой, в Донбасс, наведывался.

– А ты его вчера отругал, – прыснула Мингашева. – Ласково приветствовал, одним словом, земляка своего.

– Так то же в бою!.. Он же на рожон лез, прямо куда не надо и без оглядки, – сказал Кульга. – Злости у него много накопилось, когда дома побывал да увидал, что осталось… Вот и безрассудничает отчаянно.

Пехотинцы Рокотова с позавчерашнего дня воюют вместе с танкистами. А с десантом на броне действовать легче и увереннее. Сделав стремительный бросок в тыл врага, танкисты с десантниками вчера на рассвете ворвались в это небольшое село и с ходу выбили гитлеровцев, которые не ожидали удара с тыла. А потом, через пару часов, фашисты пять раз атаковали, лезли напролом, пытаясь вернуть утерянные хорошо укрепленные позиции. Бой шел весь день с переменным успехом, лишь к ночи, когда подошла подмога, гитлеровцев отбросили окончательно. Поле перед деревушкой усеяли десятки трупов, чадили в небо два транспортера, и грудой металлолома застыли три подбитых танка…

В блиндаж, пахнув холодом, шумно спустился Илья Щетилин, неся в охапке небольшой немецкий брезентовый мешок:

– Принимай, братцы, трофеи к нашему котлу!

– А ну-ка объясни сначала, где был? – нахмурился Кульга.

– Так я у друзей-десантников. Царица полей, пехота наша, разнюхала в штабном блиндаже склад какой-то небольшой. Поделились по-братски, – Илья, чумазый, перепачканный пороховой копотью и сажей, озорно блестел белками глаз и крепкими зубами, выкладывал на стол колбасу, куски сала, немецкие консервы, галеты в пачках, две бутылки шнапса.

– Ты бы хоть вывеску свою снегом обтер, а то в темноте за черта принять можно, – сказала Галия.

– Это мы мигом, счас сделаем, – сержант улыбнулся и, засунув руку за пазуху, вынул два небольших краснобоких яблока. – А это персонально для вас!

Галия всплеснула руками, глаза ее радостно заблестели:

– Ой какие!

– Персонально для вас, самой смелой и самой красивой боевой подруги советских танковых войск! Немцы вывезли яблочки из какого-то райского сада, доставили самолетом, а мы, мягко говоря, побили их, выполнили свою высокую миссию, а райские яблоки доставили по адресу.

Мингашева с благодарностью посмотрела на Илью. Тот смутился и опустил глаза. Кульга нахмурился. «Ну, ухажер самозваный, погоди, я тебя взгрею так, что забудешь маму родную», – подумал Григорий и вслух громко произнес:

– Принес и хорошо! Хватит дурачиться.

– Такие яблоки у нас в Каунасе растут, – вставил слово Юстас. – Они могут до весны свежими лежать.

– Где тут мой земляк живет? – в блиндаж с облаком пара ввалился крупный, под стать Кульге, пехотный лейтенант. – Тот самый, который матюкается красиво.

– Заходи, заходи, – Кульга встал навстречу.

– Ого! А у вас и красавица черноглазая! – Рокотов стрельнул острым взглядом на Галию, щелкнул каблуками, представился: – Лейтенант Константин Рокотов! Почти тот самый, о котором в кино «Два бойца» песню поют, помните? Только петь надо «обожают Костю-шахтера», хотя это немножечко не в лад.

– Знакомься, Константин, наша боевая подруга, механик-водитель, невеста моя Галя, – Кульга сразу предупреждал, чтоб в дальнейшем не было пустого ухаживания. – А танк у нас, скажу тебе, подарочный, сделан на заводе ее друзьями-комсомольцами.

– Богато живешь, земляк! – Рокотов снял шинель. – Тепло у вас, как в Ялте.

– Садись к столу.

Галия быстро ставила тарелки с едой. Юстас помогал ей, нарезая кусками колбасу, сало, хлеб. Илья тесаком вскрывал консервы. Отдельно в железной миске Галия выложила варенное крупными кусками мясо. Бульон разлила по кружкам, консервным банкам.

– Что ж ты наделала? – рассерчал Кульга. – Посудины заняла своей юшкой, а горючее из чего пить будем, а?

– На голодный живот пить нельзя, – отрезала Мингашева. – Скушайте сначала чего-нибудь.

– Сразу видно, что есть в доме хозяйка! – весело произнес Рокотов, доставая объемистую флягу и отвинчивая пробку. – Сделаем из горлышка по глотку перед закусом, а там само пойдет! – Протянул Кульге флягу: – На, земляк, начинай!

Выпили, закусили. Хвалили наваристый бульон, башкирское блюдо, ели горячее мясо, удивляясь, как из конины можно приготовить «такую вкуснятину». Выпили за скорую победу, за полный разгром немцев, за родной Донбасс.

– А в Донецке ни одной целой шахты, ни одного завода, сплошные развалины, – Рокотов вздохнул, положил на стол свои крепкие кулаки. – Смотреть больно! Понимаешь, Гриша, сердце кровью обливается. А сколько людей наших перебили, погубили… Мирных, понимаешь? Не брал бы я их в плен, зверюг, ни в коем случае!..