— Почему же вы не сбежите от него? он вам много платит или… как-то держит вас при себе?

Воцарилось молчание; лишь глухо рокотал «Конь», шелестела дорога под колесами и негромко звучала музыка.

— Позвольте спросить вас, Марсель, — заговорил Клейн, — Кем вы собирались стать? в смысле профессии.

— Дизайнером, как ма… но мне надо как-то устроиться сначала, кончить лицей или коллеж…

«У меня нет ни денег, ни документов — одна справка о смерти… и жить, наверное, придется в другом городе или в щелке, тайком, по-мышиному… только где? — грустно подумала Марсель и как наяву увидела коридоры, кабинеты, чиновников и вспомнила, что ей предстоит доказывать, что она живая. — Надо узнать, как Клейн и Аник обзавелись документами. Ведь есть же у них водительские права».

— Сколько ваша мама зарабатывает в год?

— Тысяч тридцать — тридцать пять, по-разному бывает. Но сейчас она мало работает, воспитывает дочку.

— Неплохо. Я вот — шофер профессора, временами ассистент. У меня тоже год на год не приходится…

— …но семьдесят косых мы имеем каждый год, — подытожил Аник. — Теперь я садовник и лаборант у шефа. Ставлю сто против одного, что лейб-садовник Его Величества имеет на карманные расходы меньше моего. И работа вполне законная. Зимой — оранжерея, летом — сад. Природа!

— То же самое и я, — согласно кивнул Клейн. — Как механик, я нигде столько не получу.

— Поня-атно, — протянула Марсель, хотя в глубине души сомнения ее не оставляли. А с другой стороны — профессору даже не надо добиваться Нобелевской премии, чтобы его ассистенты как сыр в масле катались и служили не за страх, а за совесть. Достаточно продавать заряды богатым людям, их детям… но это позор! Был кто-то, тоже монопольный торговец спасением, — кто же?..

Марсель нахмурилась, вспоминая — ну, как его?..

Петер Чемберлен! Изобретатель акушерских щипцов и его грязная семья! Это о них говорилось — «На семействе Чемберленов лежит пятно, что оно так долго скрывало от общества одно из полезнейших изобретений, руководствуясь презренным своекорыстием».

Платил или не платил отец Ваалю? Она не знает…

Но профессор не сказал, зачем поднял ее из гроба.

Из научного интереса? Он радовался, что ему удалось. Из добрых чувств? Но мог бы и другим помочь, если он так добр.

Как бы то ни было — Клейн и Аник вряд ли что еще скажут. Они и не могут знать всего. И конечно, существуют тайны, в которые не полагается посвящать ее, Марсель.

«Я обязательно узнаю все, что смогу. Это важно для меня… пойти к нему в помощники? А почему бы нет? Можно жить где-нибудь в Гольдарте и ездить сюда. Садовник, шофер — ясно, должности для отвода глаз, а я буду… горничной, да кем угодно, кроме любовницы».

— Хорошая работа, — закинула она удочку, — я бы не отказалась.

— Пожалуй, я бы тоже не стал возражать, если бы вы, Марсель, украсили своим присутствием особняк шефа, — промурлыкал Аник.

— …но лучше поговорить об этом с владельцем особняка, — как бы извиняясь, что не полномочен в таком вопросе, улыбнулся Клейн.

«Конь» обогнул вокзал и устремился к новостройкам Киркэнка.

— Скажи, наездник, мне — куда «Коня» ты гонишь? — без особого любопытства поинтересовался Клейн. — Куда влечет тебя, признайся мне не ложно.

— Клянусь тебе, на север еду я, — на тот же лад ответил Аник. — Хочу обедать нынче в Хоннавере.

— Ну и дурацкий путь ты выбрал, Бог свидетель! — декламировал дальше Клейн. — Какого черта ты поперся через Гольдарт, когда нам через Мюнс лежит дорога!

— Не все ль равно, как нам проехать к морю? — увлекшись игрой, подхватила Марсель. — Ведь если «Конь» подкован наш надежно и сытно напоен бензином будет, сто лишних верст «Коню» не станут в тягость!

От умиления Аник прямо расцвел; с тех пор как рыцарские эпосы стали модными, он нет-нет да и загорался желанием поразмяться с Клейном в духе Гильома Оранжского; Клейн, не чуждый ритмическому слогу, отвечал ему тем же языком, из чего возникали забавные перепалки, немало удивлявшие профессора, вроде — «Свидетель мне блаженный Грациан, что ты спаял контакты сикось-накось, и инкарнатор мощь такую выдаст, что мышь в единый миг испепелится» — «Не в добрый час явился ты, однако — непрошеный советчик и лукавый! Чем под руку мне каркать безобразно, ты взял бы сам паяльник и работал». И — вот удача! — Марсель присоединилась к игре.

— Сто верст — не крюк для бешеной собаки! Тебе нелишне вспомнить бы, возничий, что дотемна нам надобно вернуться и девушку доставить прямо в Мунхит.

— Прошу вас меня выслушать, сеньоры. Приют нам надо выбрать понадежней, и я имею сделать предложенье. Бог ведает, как в Мунхите нас встретят, а спешка лишь при ловле блох потребна. Неторопливо шевеля мозгами, припомнил я — есть женщина такая, что в час любой и дня, и даже ночи радушно примет нас и в обморок не рухнет.

— К ней?! — поэтический дар тотчас покинул Клейна.

— К кому же еще?

— Ты хоть шефа поставил в известность? — возопил Клейн.

— А пошел он… Зато у меня совесть будет чиста, что я не бросил человека среди улицы.

— Знаешь, что она в первую очередь сделает?

— Позвонит профессору и скажет ему спасибо. Они старые друзья.

— Запомни — я с тобой еду, как заложник! Ты меня увез насильно, против моей воли!

— От гнева граф чуть не сошел с ума, — кивнул Аник на Клейна.

— Аник, куда вы хотите меня отвезти?

— В Хоннавер, к Стефани Ларсен.

— К бабушке Стине?!

— К ней самой. Вы ведь ей внучатая племянница?

— Да… но до моей болезни мы виделись редко. В детстве я гостила у нее, а потом… — Марсель замялась — что сказать?.. Она выросла, появились новые знакомства.

— Это не суть дела, — прикидывая, как удобней подъехать к бензоколонке, ответил Аник. — Для нас важно то, что ей известно, чем занимается профессор. И меня она знает довольно близко.

— Знает, знает, — раздраженно брюзжал Клейн.

*

Герца обошла всеобщая радость победы над нацизмом. Радость он испытал позже, когда, завалив камнями труп Лайдемыра Тхора, участвовал в антифашистском восстании, кровью проложившем союзникам легкий путь на Восток.

Повторявшая государственный флаг повязка выше локтя, лиловая с алым кругом, где пять корон провинций венцом обрамляли главную, столичную, а белые буквы и цифры означали подразделение Освободительных Вооруженных Сил, была знаком доблести. Страна избавлялась от стыда за почти пятилетнее рабство.

Жалел Герц об одном — что нет своей, национальной танковой дивизии, которая первой вошла бы в Ламонт, как генерал Леклерк — в Париж.

После победы Герц пожалел о другом.

«Зачем мы сдали оружие?!»

Как лев взаперти, большой, рыжеволосый, ходит он по тесной комнате, не находя себе места.

Стина курит, ожидая, пока любимый выговорится.

Ей тоже невесело.

Мышастую форму ненавистных наци сменили изжелта-зеленые мундиры янки.

Вместо бесноватого фюрера с душегубками Европу накрыл тенью мелкий лавочник Трумэн, ханжа с брезгливым совиным лицом и атомной бомбой.

«А ты бы хотел, чтобы пришел Сталин?»

«Я бы НИКОГО не хотел видеть в своей стране, — резко поворачивается Герц. — Ни красных, ни звездно-полосатых. Мы бы сами справились. Провели бы плебисцит о том, нужна ли нам монархия. Выловили и перестреляли всех поганых коллаборационистов. А мы? Мы отдали страну старым долбакам, которые хранились в эмиграции, как в нафталине. Тем, кто бежал от немцев! Своими руками…»

Чтобы Стина не видела, как дрожат пальцы, Герц кладет ладони на подоконник.

«Мы по доброй воле дали еще раз оккупировать себя. Но вышло хуже, чем в сороковом году. Тогда нас смяли, сломили — но мы не сдались. Мы не сдались!»

«Я знаю, успокойся».

«И мы, как шлюха, отдались самому сильному громиле. Янки, будь моим сутенером!.. Это тот конец сказки о деве, колдуне и рыцаре, который скрывают от детей».

Губы Герца искажает злая, горькая гримаса.

«Помнишь? Дева томилась в плену, пришел рыцарь, бац-бац, колдун разрублен пополам. Что было дальше? Остаток жизни она стирала благодетелю кальсоны и каждый год ходила с пузом. А рыцарь всякий раз, напившись, обзывал ее грязной ведьмой. И бедняжка угождала ему, чтобы он не обзывался и хоть изредка дарил то юбку, то рубашку».