Огонь стлался по могиле, она вся горела, и в огне проступали неясные очертания груды тлеющих углей; угли перекатывались, подпрыгивали, брызгали алыми искрами; стон и огонь становились тише, сияние меркло, оседало и вдруг быстро втянулось в опаленную землю, исчезло; мрак, дождь и тишина опустились на могилу, сразу же смолк разбушевавшийся Ад, и пламя бездны вернулось в свои владения.

Герц первым делом машинально взглянул на реле времени — три минуты сорок восемь секунд чистого действия, батарея исчерпана. Недавно еще холодный, инкарнатор заметно потеплел.

На выжженном могильном холмике, судорожно вытянувшись, лежала вверх лицом девушка в когда-то белом, а теперь прилипшем к телу безобразными темными пятнами платье; веночек на волосах сбился набок, чулки превратились в морщинистую коросту, одна туфелька свалилась; голова повернута к плечу, глаза распахнуты, и рот приоткрыт, а на щеках — следы потеков.

— Клейн! — шепотом позвал Герц в решетку радиотелефона. — Бегом ко мне!

Клейн продрался сквозь кусты, словно кабан; крякнув, вскинул девушку на плечи и трусцой заторопился к машине. Так же поспешно Герц собрал треногу, опустил инкарнатор в футляр, осмотрелся кругом с карманным фонариком — следы? От них все равно не избавиться… вот туфельку надо захватить — и пустился следом за Клейном; катушка проворно трещала, собирая кабель с земли.

Когда Клейн завел машину, Герц напомнил:

— Сообщи Анику — уходим.

— Уже, профессор.

— Мы неплохо поработали.

— Что-то завтра напишут в «Дьенн Вахтин»?.. — Клейн вырулил на Эпархель-стайн.

— Какую-нибудь глупость, — Герц усмехнулся. — В том духе, что опять вандалы оскверняют кладбища, или что сатанисты распоясались.

— Кажется, там сильно обгорело.

— Да нет, немного, — Герц откинулся на подголовник; напряжение схлынуло, и он почувствовал себя легким и сильным, как в молодые дни. — Трава обуглилась… почва оказалась тяжеловата, начался перегрев и, если ты обратил внимание, выложились мы почти на пятнадцать секунд раньше расчетного времени.

— Заметно было — у меня на дисплее слегка зашкалило.

— Теперь это не важно; надо спешить.

— Да, а то вдруг девчонка развоплотится; пока инкарнатор наладим, от нее один костяк останется.

— Даже меньше того. Она заряжена всего на тридцать пять сотых…

— …и в чем душа держится? — с состраданием бросил взгляд Клейн на неживую обмякшую девушку.

— …и у нас в распоряжении только, — Герц сверился с часами, — девяносто шесть минут.

— Успеем, — уверенно сказал Клейн и прибавил скорость; ночью в Дьенне это разрешалось.

*

— …оказалось, что он студент, подрабатывает ночами у Самаритян. И тут в кармане у меня пискнуло, я откусил ему телефон и пошел к машине, а мундирчик свой…

— Не отвлекайся, — одернул Герц. — Следи за кровью.

До развоплощения, как предупреждал компьютер, оставалось двадцать две минуты. Все знали и видели, что за процесс представляет собой развоплощение, и работали не покладая рук, — если губы начнут темнеть, можно заворачивать тело в пластиковую пленку и заниматься перенастройкой инкарнатора и лишь спустя две недели возвращаться к тому, что останется.

— Что там с кровью?

— Кровь жидкая, — доложил Аник, — не сворачивается.

— Плохо. Прибавь еще. Клейн?

— Дыхание могу дать хоть сию минуту.

Восемнадцать минут до распада.

— Кровь жидкая.

Тринадцать минут… Клейн нервничает и для очистки совести запускает насос; мех в стеклянном цилиндре ходит вверх-вниз, в такт ему поднимается и оседает грудь девушки.

«Десять минут».

«Девять».

«Восемь».

«Есть свертывание!»

«Время?»

«За шесть минут свернулась».

«С богом, ребята. Клейн, разряд».

Тело на столе бьется, изгибается.

На черном экране ровные зеленые линии ломаются частоколом острых зубцов и — опять ровные. Насос пыхтит, качает живительный воздух.

«Еще разряд».

Новый частокол зубцов, но спадают они не сразу, прыгают, затухают.

«Еще разряд».

«Есть правильные сокращения! но ритм снова сбивается».

«Аник, горячую кровь. Клейн, мало кислорода!»

«Легкие плохо тянут, не раздышались».

«Аник, контроль за сердцем. Где перекись?»

«Готова. Куда вольем?»

«В брюшину».

«Сердце идет хорошо. Кислород растет. Появилось давление, шеф!»

«Профессор, мозг оживает».

«Э, Клейн, у нее глаза не обсохли? что-то они тусклые…»

Тихо чертыхаясь, Клейн капает в неподвижные глаза раствор из пипетки.

«Кровообращение наладилось».

«Мозг работает. Дать ей самой подышать?»

«Давай».

Изящным движением пальцев Аник скручивает из ваты тонкую, острую на конце палочку и чуть касается концом влажной роговицы — девушка впервые моргает.

«Аник…»

«Хозяин, но никакого терпения не хватит, пока она сама моргнет».

01.55 по меридиану Ламонта.

Глава 2

Пятница, первая ночь полнолуния, 02.41

Прожито — 00 часов 46 минут

Осталось жить — 71 час 14 минут

Это было… неизвестно, когда это было. Это просто БЫЛО — не когда-то, а где-то, но очень, очень далеко.

Тяжесть, не дающая вздохнуть; тяжесть, под нестерпимым гнетом которой часто билось сердце. Монолитная толща воздуха давила, стискивала, плющила тело-песчинку, и стоящие стеной каменные исполины спокойно пели: «Ты Станешь Камнем, Ты Станешь Камнем, Ты Станешь Камнем».

А вокруг все суетились, метались, причитали: «Он идет! Он рядом! Это Он!» Он скребся в дверях, тысячью крыс шуршал в стенах, бился в окна сонмищем летучих мышей с мордами крокодилов, слышен был Его яростный вой, пахло Его смрадным дыханием из клыкастой пасти, Он почуял добычу и спешил растерзать ее живую, чтобы она услышала и свой крик, и хруст своих костей, и звук, с каким Его клыки будут рвать ее плоть, сочащуюся теплой кровью.

Никто не мог Ему противостоять. Все разлетелись с кликом чаек, когда Он ворвался. Не было сил встретить Его смело, стиснув зубы, сил еле хватило, чтобы без надежды звать на помощь. Он шел торжествуя, Он взрыкивал, как лев, и Ад следовал за ним, клубясь черным дымом.

«Ты не помнишь ни одной молитвы! — кричал Он, — Ты ничего не помнишь! Нет больше ничего, есть только Я! Я хочу твоей боли! Тебе нет спасения! Тебе некуда бежать! Ты пойдешь со Мной — в Ад, в колодец, где сбываются проклятия!»

«Нет, нет, я стану камнем. Я стану камнем, слышишь! Я не сделала ничего плохого! Я не хочу!»

Мерзкий и липкий, Он прильнул к ней: «Ты одна гуляешь? а почему ты одна гуляешь? на, кольнись, угощаю!.. смотри кака-ая — ты, соплячка, ну-ка, ты…»

«ПЕРЕХОДИМ НА ИСКУССТВЕННУЮ ВЕНТИЛЯЦИЮ».

«НАРКОЗ».

Поднялся ветер, но не здешний ветер, а Ветер — вечный, могучий, чуждый всему и сметающий все. Каменный воздух треснул, глыбы сталкивались, грохотали и летели за Ветром, как клочья дыма; проворные смерчи обвили поющих исполинов, и Ветер легко сдул их с лица земли; Ветер уносил все — стены, потолок, небо, оставляя беспредельную спокойную тьму, прозрачную и прохладную; Ветер развеивал все безучастно, походя, он без гнева оторвал и унес Его вместе с гнусной стаей крылатых ящеров, хотя Он цеплялся когтями за кровать, и из тьмы слышался Его визг: «Мы еще встретимся, маленькая дрянь! Я все равно найду тебя! рано ты радуешься!..»

Ветер поднял ее с простыней, сделал невесомой.

«Спасибо», — с облегчением поблагодарила она.

Внизу проплывал Дьенн — герцогский замок Андерхольм, чинный Старый Город, ярко светящаяся Кенн-страдэ, неуклюжий вокзал, окружное шоссе. «Где же больница?» — оглянулась она. В больнице люди в зеленом отсоединяли ее тело от сложных приборов, переговариваясь вполголоса: «Кто им скажет?» — «Я скажу», — «Как бы нам не предъявили иск за девицу», — «Обязательно предъявят», — «Который это легионер по счету?» — «Четвертый труп».

«Ма и па — они там остались», — больно отдалось в сердце.