Кадры из памяти Кима.

Похоже на кошмар.

Длинный-длинный коридор, прямой и узкий-два человека разойдутся с трудом. Тьма. Лучи лобных фонариков скользят по мохнатому инею, наросшему на стены. И по тому коридору бежит Лада, а Ким за ней.

— Скорее, скорее!-подгоняет тревожный голос.

Ким невольно расправляет плечи, чтобы загородить Ладу, на себя принять удар.

Ким был потрясен, подавлен и, пожалуй, даже испуган. Хотя он сознавал всю опасность своей работы в карантине, но сознавал умом, хладнокровно, а в подсознании жило ложное представление о том, что болеют только они-несчастные дармаарцы, а мы, доктора, мы лечим, сочувственно или равнодушно. И вдруг когтистая лапа болезни хватает близкого друга, своего, одного из тройки. А кто следующий? Сева? Он сам? Только не Лада1

—Анти, очнись! Анти, припомни координаты!

И не Ким, а Лада, для которой Анти был посторонним, неким отвлеченным бациллоносителем, подумала, что тут есть намек, ниточка из запутанного клубка. Анти заразился в какой-то захолустной дыре, где “все такие”, заразил свою команду и штурмана дармаарца. Штурман верил только дармаарским профилактикам, полетел сюда за помощью. Не он ли принес инфекцию в Дар-Маар?

Надо искать Анти, и не только Анти, но и “дыру”, где “все такие”.

С тем они и пошли к Петруничеву.

Долговязый ассистент не поддержал их. Психологически не мог поддержать. Привык к мысли, что студенты-дети и он, взрослый, должен исправлять их ошибки.

— Грицевич, — сказал он Ладе, — студент последнего курса должен уметь рассуждать логически. Больные геронтитом теряют сознание на третий день, а ваш друг утверждает, что заразился две недели назад. Как же можно принимать его слова за истину? Ясно: в бреду он перепутал причину и следствие. Должно быть, штурман прилетел на льдину из Дар-Маара и передал инфекцию всем остальным. Я сообщу в штаб, чтобы за больным направили глайсер, но вас туда не пущу. Нет, и не просите. Это будет выглядеть неэтично, как предлог для бегства из карантина.

Ким уныло кивнул. Этика подавила его. Лада прищурилась иронически.

— Петя, насколько я помню, профессор говорил, что наша цель победить врага любыми средствами. Происхождение геронтита неизвестно, значит, полезно пробовать все, даже искать “дыру, где все такие”. И если ты не хочешь говорить профессору, я сама пойду к нему.

— Это ваше право, Грицевич. Но на вашем месте, вместо того чтобы отнимать у профессора время, я бы справился на аэродроме, какие глайсеры вылетали в полярные моря.

— Петя, я сказала, что мы пойдем к профессору.

Но за дверью Лада передумала.

— Давай, Ким, заглянем на аэродром сначала. Петя прав отчасти: едва ли из полярных морей сюда летят на своих крыльях. А глайсер-штука громоздкая, никто не станет его держать в саду. Спросим. Если найдется глайсер из Антарктики, нам легче будет убедить Гнома.

Закрытый карантином аэродром был непривычно безлюден. Трава уже начала прорастать в щелях взлетных дорожек. Скучающий дежурный даже обрадовался посетителям, охотно открыл книгу взлетов-посадок. Вот подходящий глайсер. Прибыл 25 декабря неизвестно откуда, судя по номеру, сомалийский. Почему “неизвестно откуда”? Водитель был невменяем, не отвечал на вопросы. Да, дежурный припоминает этого водителя. Смешной такой старик в синей форме моряка, куртка на нем висела, как на вешалке. Почему был невменяем? Геронтит, никакого сомнения.

Задним числом дежурный легко ставил диагноз.

А глайсер-то прилетел 25 декабря, за день до того, как заболел регулировщик — первая известная медицине жертва геронтита.

— Как же все-таки узнать, откуда он прилетел?

— А “кошачья память” на что?

Дежурный объяснил, что “кошачья память”-это прозвище автомата, записывающего пройденный путь. Приспособление очень полезное для начинающих летчиков. Заблудившись, они всегда имеют возможность присоединить прибор к рулю и вернуться домой, повторяя все зигзаги своего маршрута от конца к началу.

Подчиняясь улыбке обаятельной девушки, дежурный тут же отправился разыскивать в дальних ангарах глайсер со знаками Сомали. Ким слетал за дезинфекционным балахоном, со всеми предосторожностями вынул “кошачью память” и полчаса спустя обеззараженный жестким ультрафиолетом прибор уже докладывал о своем последнем полете. Дежурный разбирал цифры, переводил их на километры и градусы, Ким наносил маршрут на карту.

Сначала трасса ушла на север (неужели глайсер прилетел из Сомали? Тогда все догадки рушатся), затем резко повернула на юг, трижды прошла . около ДарМаара, то над морем, то в глубине материка. (Похоже на то, что пилот искал и не мог найти Дар-Маара. Должно быть, и в самом деле в голове у него мутилось.) И вновь линия ушла в море-почти уверенно на юго-восток (к Африке можно было лететь напрямик: материк большой, не промахнешься).

На юго-восток, на юго-восток, на юго-восток…

И вдруг…

— Что такое? — проговорил дежурный. — Обрыв.

Прямо в середине океана. Пятьдесят девятый градус северной широты… Нелепость какая-то!

Но нелепость эта как раз и подтверждала сообщение Анти.

С такими сведениями уже не стыдно было идти к профессору.

Зарек выслушал Ладу внимательно, гораздо внимательнее, чем ассистент. Возможно, он меньше заботился о своем авторитете.

— Кто у вас старший по команде? — спросил он.Петруничев? Попросите его зайти ко мне, я его проинструктирую. Вылетайте с ним и не возвращайтесь, пока не проверите все забытые поселки Антарктики. Может быть, вы и правы. Очень грустно, если правы.

Ким с Ладой не обратили внимания на эту заключительную фразу. Торжествуя, они поспешили к Петруничеву объявить, что он сам возглавит полет, который считал бесполезным.

Они вылетели на следующий день на рассвете, а на два часа раньше на поиски Анти ушел сомалийский глайсер, снабженный “кошачьей памятью”. Автомат должен был вывести санитаров в точности на то место, откуда глайсер стартовал 25 декабря. И затем, учитывая течения и ветры, надо было где-то севернее искать айсберг Анти. У группы же Петруничева задача была другая — найти ту “дыру”, где Анти мог заразиться накануне отплытия.

По правде сказать, студенты были все в отличном настроении, веселы, как солдаты, отведенные в тыл. Они повоевали, они потрудились, они рисковали, не уклоняясь,-совесть их чиста. И если командование считает нужным вывести их из-под обстрела, они рады передышке. Вероятно, один лишь Ким терзался: не слишком ли легкий жребий он вытянул?

Том пел песни, у него оказался приятный баритон. Девушки звенели, подхватывая мотив. Безголосый Сева дирижировал; часы и километры пролетали незаметно.

— Ой, ребята, льдина!

И верно, на синей скатерти океана виднелась белая тарелка. Удалось различить треугольничек палатки, крестик глайсера. Эпидемия эпидемией, а земля требовала влаги, и Антарктида слала в тропики свои ледяные богатства.

— Не та?

Айсберги попадались все чаще, искусственные и естественные. Белого становилось все больше, белизна теснила синеву. Постепенно белые тарелки сплошь заставили синюю скатерть; теперь океан был скорее похож на мрамор с темными прожилками. Антарктида приближалась, глайсер вошел в местную радиозону, на экран можно было пригласить любого человека без промежуточной ретрансляции, и Петруничев, передав Севе руль, начал переговоры.

Сначала-с главным диспетчером ледового карьера Шеклтон, где, как помнил Ким, Анти работал в последний год.

— Да, молодой капитан Хижняк известен мне. Когда он выбыл? Можно дать справку. Вот запись: “17 декабря в 16.30 Хижняк принял спущенный на воду айсберг

№ 012/276. 18 декабря в 4.00 повел его в порт Гвардафуй, Сомали”.

Затаив дыхание слушали сообщение студенты. Анти не бредил. Все сведения совпадали. Семнадцатое-канун отплытия, место назначения-Сомали. Естественно, что на борту айсберга был сомалийский глайсер.

— Что вам известно о дальнейшей судьбе Хижняка? — допытывался Петруничев.