— От кого?

— От наших врагов.

— Врагов? Это и есть та опасность, о которой ты предупреждал в аэропорту? — спросила Филиппа.

— Я говорил об опасности? Ну… да… некоторый риск в общем-то есть… Дело в том, что мы — не единственные джинн, которые собираются сейчас в Египет в поисках сокровищ. Если вы помните «Тысячу и одну ночь», существуют и другие кланы джинн, которых, в отличие от нас, особо не заботит благополучие человечества. Они могут даже навредить людям.

— Это клан Ифрит? — спросил Джон.

— Да, это ифритцы. Молодец, мальчик, у тебя отличная память. Это самый злобный клан, наши смертельные враги. Может, нам и доведется встретиться с ними в Египте.

— И название какое-то… мерзкое. — Филиппу даже передернуло.

— Мир полон злобных существ, — промолвил господин Ракшас. — Чтобы с ними не сталкиваться, есть только один способ: запереть дом на засов и закрыть ставни.

— Вылетаем завтра днем, самолет в пять тридцать. К полуночи будем в Каире, — сказал Нимрод.

— Поверьте, Египет — лучшее место для воспитания юных джинн. Таких, как вы, — добавил господин Ракшас.

— Почему? — удивился Джон.

— Египет — страна пустынь, а джинн нигде не чувствует себя так хорошо, как в пустыне, — пояснил Нимрод. — Ведь джинн родом из пустыни. — Он зажег от тонкой свечки потухшую сигару и несколько мгновений пыхтел и дымился, точно проснувшийся дракон, а потом выдохнул огромное облако дыма в виде Сфинкса.

— Не знаю уж почему, — начал Джон, — но сейчас мне кажется, что я всегда мечтал съездить в Египет.

— Потому что ты — истинный джинн, — просиял Нимрод.

— Прошу простить меня великодушно, — прервал их господин Ракшас, — но мне, пожалуй, пора в бутылку. — Он церемонно поклонился и покинул комнату.

— Господин Ракшас страдает агорафобией, — сказал Нимрод.

— Боязнь открытого пространства? — догадалась Филиппа.

— Да. Его однажды упекли в бутылку, причем очень надолго. Дело рук одного джинн из клана Гуль. Он провел там столько времени, что теперь начинает нервничать всякий раз, когда оказывается снаружи. Ну представьте, сидел он, сидел взаперти, а потом вдруг вылез. Немудрено занервничать. Мир-то становится все шумнее и шумнее…

— Бедный господин Ракшас, — вздохнула Филиппа.

— Думаю, для повышения морального духа ему будет очень полезно пообщаться с молодежью, вроде вас, чтобы юные джинн задавали ему вопросы, а он делился с ними своей мудростью. Он ведь невероятно интересный джинн! И посвятил много лет изучению нашего происхождения и истории. Собственно, книги и помогли ему пережить столь длительное заточение. Книги и ирландское телевидение.

— Но разве в бутылке можно читать книги и смотреть телевизор?

— Даже сидя в бутылке, джинн может волевым усилием обставить ее так, как ему захочется. Радио, телевидение, газеты, книги, еда и питье, диваны, кресла, кровати… ну, разумеется, с некоторой поправкой на размеры лампы или бутылки. Оказавшись внутри, джинн покидает трехмерное пространство. То есть внутри куда больше места, чем кажется снаружи. Проблема одна — оттуда не выйдешь, покуда тебя кто-нибудь не выпустит. И в гости никого не позовешь. Похоже на одиночное заключение в шикарной тюрьме со всеми удобствами. Одиночество-то тебя и доканывает. В остальном пожаловаться не на что.

— А тебя когда-нибудь сажали в бутылку? — спросил Джон — Насильно?

— О да. Не единожды. Джинн всегда рискует оказаться в бутылке — такая профессия. Но больше полугода я не сидел ни разу. И то по случайности вышло. По нелепой случайности. Угодил в старинный графин. Бродил себе в милом антикварном магазинчике в Уимблдоне, неподалеку от Лондона. Хозяин что-то паковал в дальнем помещении, а я думаю: дай-ка залезу быстренько, проверю — уютно там или нет. Но пока я там сидел, — клянусь, не больше тридцати секунд! — хозяин магазина закрыл графинчик стеклянной крышкой. Он, конечно, не виноват, он же не знал, что я внутри. Пришлось мне провести там некоторое время — в ожидании покупателя. А графин оказался жутко дорогой, и ждать пришлось долго. Но в конце концов сосуд обрел нового владельца.

— Как это случилось?

— Главное — кто случился!

— Кто же?

— Мистер Джалобин.

— Он купил графин?

— На самом деле… нет… Он, конечно, обидится, что я вам это рассказал, но — между нами — он его украл. Украл тот самый графин, в котором я сидел.

— И ты все равно исполнил три его желания? — поразилась Филиппа. — Несмотря на воровство?

— А куда денешься? Неписаное правило джинн гласит, что ты обязан выполнять желания того, кто тебя освободит, — кем бы он ни был. Но только три! Ни в коем случае не четыре, поскольку четвертое сводит на нет три предыдущих. Таковы «Багдадские законы».

— А еще что там написано?

— Ну, об этом лучше спросить у господина Ракшаса, он про «Багдадские законы» знает все досконально, не то что я. Он их всю жизнь изучает. А как иначе? Для них одной жизни — и то мало!

— Так чего пожелал мистер Джалобин? — спросил Джон.

— Вообще-то раскрывать чужие желания не принято, — сказал Нимрод. — Но, как вы узнали из «Тысячи и одной ночи», люди часто тратят дарованные им желания на какую-нибудь ерунду. Скажут, например, «Ах, как хочется пить», а потом обижаются и чувствуют себя обманутыми, когда ты приносишь им стакан воды. С Джалобином примерно так и произошло. Когда мы познакомились, а было это десять лет назад, он был уже однорук. Другая рука осталась в Британском музее. Но это уже другая история… Так вот, вместо того чтобы сразу попросить новую руку, что сделал бы на его месте любой разумный человек, он потратил первые два желания на абсолютную ерунду. А теперь его раздирают противоречия: то ли попросить новую руку, то ли что-нибудь другое, например кучу денег. Ну а пока он размышляет, он не может выпустить меня из поля зрения. И я, со своей стороны, обязан быть при нем. Вот я и нанял его дворецким. Кстати, поэтому он и бормочет себе под нос — чтобы я его не слышал. А то вдруг случайно скажет хочу или желаю? Он боится, что потратит третье желание впустую, как первые два. Между прочим, у меня к вам огромная просьба: если кто-нибудь из вас услышит, что Джалобин произнес хочу или желаю и вы разберете, что именно, не сочтите за труд, передайте мне дословно. В сущности, этой ситуации давно пора положить конец: ему — идти своей дорогой, а мне — нанять слугу, с которым можно нормально разговаривать.

— Бедный мистер Джалобин, — вздохнула Филиппа.

— Умные люди обычно заказывают что-то нематериальное. Талант, например. Или мудрость, — сказал Нимрод. — В моей практике несколько человек пожелали стать хорошими писателями. Но нынешние все больше гонятся за наличными. Ну, в крайнем случае, просят сделать их звездами кино. Тоска, да и только. Но — ничего не поделаешь. Желание освободителя — закон.

В Каир прибыли поздно ночью. Встретил их Масли, слуга Нимрода, высоченный египтянин, казавшийся еще выше благодаря венчавшей его голову красной феске. В огромной руке его почему-то была толстая палка, явно ненужная для ходьбы. Масли, похоже, был расположен к детям куда больше, чем Джалобин: пока они мучительно долго ждали у багажной ленты свои чемоданы, египтянин непрерывно улыбался и то и дело предлагал им «Королевские леденцы с двойным мятным вкусом». Сам он грыз их не переставая — крепкими белоснежными зубами.

— А почему господин Ракшас с нами не поехал? — спросил у Нимрода Джон.

— Как не поехал? Он с нами, — загадочно сказал Нимрод.

Джон огляделся:

— С нами? Где же? Я его не вижу.

— Он в лампе, в твоем собственном чемодане. Я сунул его туда, поскольку у меня места в чемоданах вовсе не осталось. Джинн так часто путешествуют — друг у друга в багаже. Экономим, так сказать, на билетах. Ну а в случае с господином Ракшасом иначе нельзя, ведь он без лампы или бутылки вообще обойтись не может.

Лента транспортера наконец поехала. Спустя несколько минут Джон углядел свой чемодан и потянулся было к нему, но Масли резко его оттолкнул и принялся колотить по чемодану своей увесистой палкой — к ужасу остальных туристов, дожидавшихся багажа. К ним уже бежал, размахивая пистолетом, полицейский.