— Вы очень напрягаетесь.

— Мне еще никогда не делали массаж.

Он закрыл глаза от наслаждения. Ее руки путешествовали по его спине, скользнули под эластик трусов и стали мять ягодицы. Вынув руку, она продолжала гладить спину, а потом пробежала ладонями вниз по ногам.

— Перестаньте думать, — прошептала она. — Пусть голова будет пустой.

Она коснулась его висков и провела пальцами по закрытым векам.

— Так-то лучше.

Казалось, ее голос долетал откуда-то издалека. Мысли о Вонге Ли, поддельном колокольчике, порочном городе стали дробиться и исчезать, как отражения на потревоженной поверхности пруда. Ее рука проникла ему под грудную клетку и пошла вниз, вызывая незнакомые до сих пор ощущения. Он не мог поверить, что это происходит. Ему казалось, что он открыл одну из самых потаенных комнат во Дворце умеренности и увидел там солнечный свет.

Когда он лежал расслабленным, благодарный и беспомощно влюбленный, он вдруг с тревогой увидел, что едва уловимый привкус разочарования закрался в ее улыбку. Она целовала его ненасытно, ласкала с новой решимостью, но ничего не происходило. Часть его не хотела ничего, только перекатиться к стене и уснуть. Но он хотел доставить ей такое же наслаждение, какое она подарила ему.

Выражение ее лица становилось все грустнее и грустнее, и внезапно с глубоким и мучительным уколом ревности он понял, что она может найти себе кого-нибудь другого — хозяина этой квартиры, например, чтобы утолить свои потребности. Он быстро взобрался на нее, но безуспешно.

Она засмеялась и оттолкнула его:

— Я знаю выход.

Спрыгнув с кровати и поправив сбившиеся набок золотые часы, которые никогда не снимала, она побежала к своему чемоданчику, а он, все еще в удивлении, смотрел на удаляющийся силуэт единственной обнаженной женщины, которую когда-либо видел. Она вернулась с маленькой кожаной коробочкой, открыла ее, и он увидел древний набор медных акупунктурных игл. «Ранняя Цин, — подумал он машинально. — Им почти триста лет».

— Откуда это у вас?

— От моей бабушки.

Она выбрала самую длинную иглу — тонкое девятидюймовое жало из закаленной железной проволоки — и показала ему кончик.

— Есть одна маленькая точка — вот здесь.

Она коснулась внешнего края его глаза.

— Здесь. Она соединена с сущностью Ян. Меня учили этому, но я еще не пробовала ни на ком. Попробуем?

Хранитель испуганно взглянул на нее.

Она засмеялась:

— Вы ничего не почувствуете — только там.

Она пробежала пальцами свободной руки по его животу, и тут он в самом деле напрягся.

— Снимите очки.

Единственным тревожным сигналом для него могла бы быть внезапная напряженность ее бедер, когда она оперлась ступнями о стену. Но ее тело было таким восхитительным, что прежде чем он понял, что она с ним сделала, длинная игла вошла в его мозг.

На первый взгляд бар королевского яхт-клуба Гонконга казался прежним. Больше обшарпанным, чем щегольским, с прокуренными пожелтевшими потолками, поцарапанными полами, и эффект от кондиционера почти сходил на нет от запахов пролитого пива, дыма сигарет и горячего летнего дыхания гавани, но все же здесь можно было найти убежище от жесткого ритма современного города.

Небрежно одетые члены клуба бродили туда-сюда после половины субботнего дня, проведенного в офисах, — знакомые лица, привычное мелькание новых лиц и отсутствие некоторых завсегдатаев: они уехали в Англию или Австралию, как объяснил брат. Ежедневному марафону бездельников был дан старт, и команды группировались в кучки. Одни располагались на ленч, другие приготовились к длительной выпивке в баре, прочие же отправились к яхтам.

Викки никак не удавалось поговорить о делах с Хьюго, который с комфортом расположился возле нее, обхватив ладонью банку с пивом «Сан-Мигель». Сплетни о Ту Вэй Вонге становились все назойливее, кружа вокруг, как акулы, и делались все подробнее и изощреннее с появлением каждого приятеля, который останавливался, чтобы поздравить ее с возвращением. Вот посмотришь, бормотали они, Китай даже не будет ждать 1 июля 1997 года, чтобы сожрать колонию.

Хьюго поднял банку с пивом в шутливом приветствии старому спасательному поясу, висевшему на почетном месте на стене, — он был обклеен вымпелами яхт-клубов со всего мира. Когда-то давно, во времена второй мировой войны, настырные японцы оккупировали британскую колонию на четыре мрачных года. Золотые буквы вдоль белого спасательного пояса гласили: «Этот клуб был вновь открыт 8 сентября 1945 года».

— Кто спасет нас на этот раз? — спросил он.

— Только не Королевский флот! — засмеялся дюжий коммивояжер-австралиец, опрокинувший свою пустую банку из-под пива на пожелтевшую газетную вырезку с карикатурой Фона из «Гонконг стэндеда». Солдат Народно-освободительной армии, демонстрируя избирательный бюллетень, предлагает избирателю в Гонконге после «девяносто седьмого» выбор между:

«Я вверяю себя мудрости наших могучих руководителей из Пекина, которые лучше знают, что нужно нашему никудышному особому административному округу» и

«Я — неблагодарная собака, которая хочет, чтобы ее послали на перевоспитание в коммуну в провинции Синьцзян».

Викки было достаточно взглянуть из окна на север через гавань, чтобы увидеть, как темные холмы Китая закрывают горизонт, словно тучи небо. Какими мрачными должны они казаться детям беженцев, уже спасавшихся однажды из Китая!

Массовая эмиграция образованного, предприимчивого среднего класса из Гонконга, эта «утечка мозгов» стала серьезной угрозой со времен Совместной британско-китайской декларации 1984 года.[12] Поначалу проблема была больше экономической, чем политической: смогут ли неповоротливые коммунисты-бюрократы безболезненно влиться в свободно развивающуюся, исключительно прибыльную экономику Гонконга?

Кровавая бойня 1989 года в Пекине потрясла всех и превратила экономические страхи в политический ужас, и «утечка мозгов» приобрела обвальный характер. Какое-то время всем казалось, что Гонконг просто-напросто будет выжат как губка, исчезнет с лица Земли. То, что раньше было современным, интернациональным городом, останется лишь заурядным, грязным, бестолковым китайским городишком. Именно из-за этого кризиса шесть лет назад Викки уговорила отца открыть манхэттенский «Голден».

Но гонконгские, на тридцать процентов выше, чем где-либо, прибыли в сочетании с низкими налогами продолжали по-прежнему поступать в карманы иностранных инвесторов, и сообщество бизнесменов Гонконга приступило к строительству аэропорта и международного «Экспо-центра», чтобы вернуть себе привычное самоуважение и уверенность. Казалось, этот проект сработал, хотя Китай продолжал метаться между реформами и репрессиями и эмиграция по-прежнему опустошала рынок высококвалифицированной рабочей силой.

— Старина Ту Вэй Вонг обзавелся множеством друзей в Китае, — объяснял Хьюго. — Конечно, ему-то легче других будет после переворота. Этот пройдоха пролезет в любую щель. Но почему ты-то волнуешься? Это не твоя драка. Ты ведь дала себе передышку.

— Управлять отелем отца в Нью-Йорке — это не передышка. Я так же устала, как и ты. Но если дела в Гонконге становятся настолько скверными, почему он пренебрегает инвестициями за его пределами?

— Не спрашивай меня. Спроси босса.

— Прежде чем я спрошу босса, почему бы тебе не попробовать угадать самому?

— А как насчет страха банкротства? — усмехнулся Хьюго. — Ведь не каждый день чья-нибудь дочка теряет целый манхэттенский отель.

— Я его еще не потеряла, — оборвала она резко. — У отца есть наличные деньги, чтобы поручиться за меня.

Хьюго вздохнул:

— Мы ввязались во множество новых дел, а отдача мизерная. Я не удивлюсь, если отец покончит с нашими потерями в Нью-Йорке и отзовет меня домой в Гонконг.

Викки попыталась протестовать, но Хьюго мягко прекратил это: