Из книги Я. Здунька и К.-Ю. Циглера «Волчье логово». Ольштын, 1998 год

Взревел мотор. Водитель резко рванул с места, и они понеслись по заснеженной дороге в сторону Растенбурга, навстречу неизвестности. Позади осталась оседающие на землю обломки одного из самых мощных и тщательно охраняемых сооружений гитлеровской Германии.

Через двое суток, двадцать шестого января, пали Лётцен и Мариенбург[117], а на следующий день советские войска вступили в Николайкен[118] и Растенбург[119]. В «Вольфшанце» солдаты Красной Армии застали полное запустение: взорванные бункеры и газоубежища, искореженные груды металла и железобетона, сплошные завалы из растерзанных, расщепленных стволов деревьев, месиво из остатков деревянных конструкций и разорванных маскировочных сетей. В святая святых Третьего рейха солдаты тридцать первой армии 3-го Белорусского фронта вступили без боя, с удивлением рассматривая руины, но не решаясь проникать внутрь уцелевших помещений. То, что все вокруг было тщательно заминировано, не оставляло никаких сомнений — советские солдаты не в первый раз оказывались на захваченных объектах противника.

К вечеру двадцать четвертого января, несмотря на заторы на дорогах и непрекращающиеся бомбежки, обе автомашины с сотрудниками «зондеркоманды» прибыли в Хайлигенбайль. Город горел в разных местах, окна домов, выходящие на улицу, были выбиты, кое-где заложены мешками с песком. Повсюду возведены баррикады, несколько бронеколпаков виднелось на перекрестках. Улицы и переулки были переполнены толпами беженцев — они пытались укрыться от холода и снега в подъездах домов, под навесами сараев, забирались в сгоревшие остовы автомашин и автобусов, прятались под брезентовыми пологами повозок. Плач детей, вопли женщин, мольбы стариков о помощи, стоны раненых, команды военных, тарахтение моторов мотоциклов, автомашин, тягачей и танков — все смешалось в непрерывный гул.

Мороз был несильный, но холодный ветер с моря делал его совершенно невыносимым. Как будто сама природа ополчилась против жителей Восточной Пруссии, вспомнив о страшном морозе сорок первого, когда солдаты вермахта стояли в нескольких километрах от Москвы. Теперь пришел черед испить чашу горя и несчастий тем, кто еще несколько лет назад радовался победам немецкого оружия над, казалось тогда, поверженным врагом.

Грузовики, сделав крутой поворот около здания городской ратуши с причудливыми коринфскими колоннами, остановились перед входом. Солдаты, одетые в серые шинели, поеживаясь от холода, выносили из здания крайсхауза[120], в котором размещались основные городские учреждения, и складывали на землю ящики и коробки. Рядом, разбрасывая искры, полыхал костер. Несколько человек в эсэсовской униформе и штатские в пальто выгребали из открытых сейфов и металлических ящиков дела, толстые папки, скоросшиватели, кипы бумаг и бросали все это в огонь. У костра грелись несколько женщин с детьми, укутанными в платки и одеяла. Поодаль рядом с мотоциклом курили двое полевых жандармов.

«Кёнигсберсгер штрассе, № 7–9», — рассмотрел через щель брезентового покрытия аккуратно прикрепленную на кирпичной стене табличку с названием улицы Рольф Дитман. «Вот, теперь и до Кёнигсберга недалеко. Там, под прикрытием мощной линии обороны, будет понадежнее, чем здесь — в этих брошенных на произвол судьбы восточнопрусских городках».

Оберштурмбаннфюрер Готцель и еще один сотрудник, предъявив удостоверения, вошли в здание крайсхауза. Но уже через пару минут они показались в дверях в сопровождении человека, одетого в теплую меховую куртку. Он что-то объяснял Готцелю, подкрепляя свои слова энергичными жестами. Рольфу стало понятно, что здесь их не ждали и сейчас они поедут куда-то в другое место. Так и получилось. Оберштурмбаннфюрер снова сел в кабину, и они поехали дальше по запруженным улицам города.

На Файерабендплатц, где в большой красной казарме размещался когда-то полк штурмовиков, а теперь готовилась к обороне часть фольксштурма, грузовики снова остановились. Рядом с большими воротами уже стояли четыре камуфлированных грузовика, прибывшие сюда, по-видимому, несколько часов назад. Многие с облегчением вздохнули: стало ясно, что эта казарма станет для них временным пристанищем, во всяком случае, на ближайшие сутки. Сотрудники «Зондеркоманды 7Б» должны были разместиться в нескольких помещениях, прежде чем начальство в Кёнигсберге определит дальнейшее место дислокации их подразделения. Измотанные дорогой, которая не позволила им отдохнуть после тяжелой работы в ставке, они кое-как разгрузили имущество, находившееся в кузовах, и беспорядочно повалились на пол казармы, устланный старой и слегка гнилой соломой.

В небе слышался гул самолетов, вдали раздавался грохот разрывов — советская авиация наносила все новые и новые бомбовые удары по скоплениям германских войск и порту Пиллау. Дни восточнопрусской группировки немецких войск были сочтены, как были сочтены дни всех тех, кто оказывался в петле окружения. Особое подразделение СД, «Зондеркоманда 7Б», оставившая свой кровавый след в городах и деревнях России, Белоруссии и Литвы, оказывалась в смертельной западне, выхода из которой уже практически не было. Но об этом пока еще не знали ни ее начальник Фриц Готцель, пытающийся связаться по рации с «Оперативной группой» в Кёнигсберге, ни следователь Отто Шройтер, перебирающий полученные еще полгода назад из дома письма, ни переводчик Пауль Херциг, спящий мертвецким сном на охапке сена в углу комнаты, ни Рольф Дитман, тревожно прислушивающийся к дальним разрывам. Не знали они и того, что им придется соприкоснуться с еще большими, чем прежде, тайнами агонизирующего Третьего рейха.

Трехэтажный особняк в кёнигсбергском районе Марауненхоф[121] ничем особенным не обращал на себя внимания. Стоящий на пересечении улиц Лёнсштрассе и Ховербекштрассе[122], несколько в глубине от брусчатой мостовой, он производил впечатление просто большого дома, не выделяющегося изысканностью архитектурных форм в отличие, например, от красивых, даже экзотических зданий Амалиенау[123] — самого престижного района Кёнигсберга. Правда, в нижней части здания имелся широкий полукруглый выступ — эркер с удлиненными окнами и строгими пилястрами, а наверху — балкон с изящной каменной балюстрадой. Черепичная крыша, непременное завершение почти каждой кёнигсбергской постройки, была местами повреждена, надо полагать, во время одного из последних обстрелов города с самолетов. Черепица кое-где осыпалась, оголяя брусья обрешетки.

Перед домом находился небольшой палисадник, густо усаженный кустами, ветки которых в эти мартовские дни были еще голыми. Железная ограда с высокими прямоугольными столбиками, увенчанными небольшими металлическими лепестками, прерывалась справа от дома решетчатой калиткой, оборудованной электрическим замком с громкоговорящей связью и большими воротами с механическим приводом.

Снаружи на тротуаре прямо перед домом стоял часовой с автоматом за спиной, а внутри у входа в само здание маячили фигуры в штатском. Окна с давно уже выбитыми стеклами были наглухо заколочены досками, но по каким-то едва заметным признакам, может быть, по дымку, струящемуся из трубы, да по чуть уловимому гулу движка чувствовалось, что дом живет своей, скрытой от внешних глаз жизнью.