— Наконец-то, сэр! — воскликнул Гэдстон по-мальчишески пронзительным от волнения голосом. Это было его первое плавание, каждое мгновение которого доставляло огромное наслаждение.

— То, что вы видите, это остров Доминика, мастер Гэдстон, — сдержанно ответил Родни. — Но прежде чем мы пришвартуемся, нам еще многое надлежит сделать. Приготовьтесь к тому, чтобы наполнить бочки пресной водой. Разворачивайте корабль по ветру, мастер Бакстер, если, конечно, вы уже нагляделись на этот самый обыкновенный остров.

Сарказм Родни заставил всех включиться в лихорадочную деятельность. Лизбет незаметно поглядела на него краешком глаза. На его шее дрожала маленькая голубая жилка, а тревожный блеск глаз явно противоречил наигранному спокойствию тона. Конечно же он волновался не меньше остальных. Перед ними находилась дверь в приключение, которое или прославит его, или погубит.

Лизбет вдруг захотелось взять его под руку, сказать, что она понимает его и восхищается усилиями, которые он прикладывает, чтобы казаться спокойным и невозмутимым. Но вместо этого она отошла в сторонку, чтобы Родни не заметил ее и не вспомнил, насколько ее присутствие его раздражает.

Кроме того, сегодня Родни был зол на нее еще и по другому поводу. Прошлая ночь выдалась особенно душной, и Лизбет не могла спать. Она не стала дожидаться, пока Хэпли принесет ей завтрак, покинула каюту до того, как пробило восемь склянок, и вышла на палубу, на несколько минут опередив самого Родни. Она не знала морских обычаев, и вопрос мастера Барлоу «Тоже хотите поглядеть, сэр?» застал ее врасплох.

Тут же засвистели боцманские дудки.

— Свистать всех наверх! — крикнул старший матрос с главной палубы, снизу начали выскакивать матросы, а Родни застыл у поручней с каменным лицом. Что-то в его облике и в выжидающих позах матросов заставило Лизбет пожалеть, что она оставила свою каюту. Но чтобы сейчас покинуть ют, ей пришлось бы протискиваться мимо Родни. Она вынуждена была остаться и смотреть, как помощники боцмана привязывают обнаженного до пояса матроса к канату. Затем раздалась барабанная дробь.

За свою недолгую, вполне благополучную жизнь Лизбет даже в самых безумных кошмарах не могла бы привидеться столь варварская расправа с подвешенным за руки человеком — его нагое тело терзали плетью до тех пор, пока со спины несчастного на палубу не хлынула потоком кровь.

Как подобало бывалому моряку, человек не издал ни звука, но после двух дюжин ударов повис на канате без признаков жизни. Его окатили водой, сняли и унесли вниз.

— Всем завтракать, мастер Бакстер, — скомандовал Родни. Матросов как ветром сдуло с палубы, и только тогда Родни повернулся и увидел бледную, близкую к обмороку Лизбет, прижимавшую к груди стиснутые руки.

— Рано вы сегодня поднялись, — хмыкнул он, и ей показалось, что он рад увидеть ее в минуту слабости. Ужас только что пережитого вылился во внезапную ненависть к Родни.

— Разве вы дьявол, — с жаром воскликнула она, — чтобы так обращаться с людьми?

— Этот матрос ослушался приказа, — хладнокровно ответил Родни. — Если подобные нарушения дисциплины оставлять без наказания, то управлять кораблем будет невозможно.

— Это бесчеловечно и гадко! — бушевала Лизбет.

— Все знают, какое наказание ждет за неповиновение, — сказал Родни. — Жаль, что здесь нет вашего братца, ему полезно было бы посмотреть.

Он повернулся на каблуках и спустился завтракать, а Лизбет стояла, вцепившись в поручни, презирая себя за подступившие к глазам слезы. Он пережитого кошмара ее бросило в дрожь. Она чувствовала, что призрак окровавленного тела будет преследовать ее до конца жизни. Но она не знала, что Родни, в одиночестве сидевший за завтраком, никогда не одобрял телесных наказаний, принятых на флоте. Правда, он скорее умер бы, чем признался в этом Лизбет, поскольку мучительно стыдился своего мягкосердечия. Несмотря на то что он успел повидать множество экзекуций, после них у него мучительно сосало под ложечкой, а любая пища, даже гораздо аппетитнее той, из которой сейчас состоял его завтрак, имела вкус опилок. А вспомнив бледное лицо и дрожащие пальцы Лизбет, он и вовсе отодвинул тарелку.

— К черту эту девицу! — выговорил он вслух. — Кто ее просил присутствовать? Не могу же я отвечать за все, что она видит здесь и слышит.

Он чувствовал, что не сумеет привыкнуть к зрелищу чужой боли. Все равно как наблюдение за экзекуциями всякий раз причиняло ему физическую боль и нарушало душевный покой, так и потрясение, пережитое Лизбет, затронуло его в равной степени глубоко. Стоило Родни представить маленькое несчастное личико, и ему словно вонзался нож в сердце. В ее расширенных глазах стояли готовые хлынуть слезы, губы дрожали — губы, которые он однажды поцеловал, о чем так до сих пор и не забыл. Он ругал себя за глупость, но поделать с собой ничего не мог.

Родни каждый миг помнил о присутствии Лизбет на корабле и твердил себе, что это она погубила радость, которую могло принести ему путешествие. Он плохо знал женщин, считал их тепличными растениями, которые, попав в неблагоприятную среду, неизбежно вянут. Он ожидал, что Лизбет немедленно после отплытия заболеет, но она на удивление хорошо себя чувствовала, а если у нее и были какие-то недомогания, то она, по крайней мере, ни словом о них не обмолвилась.

В Бискайском заливе их захватил шторм, но Лизбет, хотя и выглядела бледной и осунувшейся и почти не прикасалась к еде, все же в постель не слегла.

— Мастер Гиллингем может гордиться своим желудком, сэр, — сказал Барлоу однажды вечером. — Любого парнишку его лет эта качка начисто вывела бы из строя.

Родни почувствовал, что Барлоу осуждает его за нелестные высказывания, которые он позволил себе, узнав, что ему навязали в спутники Френсиса, но ничего не ответил. Барлоу, конечно, считает его несправедливым, неспособным даже на заслуженную похвалу. Но это не заставило Родни изменить отношение к Лизбет. Он мечтал встретить какой-нибудь возвращающийся в Англию корабль, чтобы пересадить на него Лизбет и отправить ее домой.

К счастью, она не подозревала о его намерениях. Когда они достигли острова Доминика, Лизбет, как и все на корабле, стала с тревогой ожидать возможной стычки с испанцами, которая теперь могла последовать в любой момент. Родни собрал офицеров, чтобы объяснить им свои ближайшие планы, и Лизбет тоже при этом присутствовала.

Он собирался пополнить на острове запасы питьевой воды, после чего с попутным ветром выйти в Карибское море. Затем он хотел взять курс на Номбр-де-Диас, маленький, но важный порт, куда стекались золотые пути из Панамы. Золото испанские корабли везли в Панаму из перуанских гаваней. Там его грузили на мулов и переправляли через узкий перешеек в Номбр-де-Диас на Карибском море.

Дрейк знал об этом еще пятнадцать лет назад, когда в 1572 году атаковал караван мулов, высадив команду на сушу, прежде чем корабль достиг Номбр-де-Диаса. Он подружился с туземцами, которые оказывали ему всяческое содействие, и оставил после себя множество легенд о своей доброте и справедливости. Его помнили здесь до сих пор.

Но испанцы, лишившиеся в результате дерзкой вылазки Дрейка ценнейшего груза, отныне надежно стерегли свое добро, и теперь не только Номбр-де-Диас представлял собой вооруженную крепость, но и корабли, груженные золотом, тщательно охранялись на всем пути следования домой в Испанию. Последние несколько лет испанские каперы обеспечивали относительное затишье в Карибском море и покой Номбр-де-Диасу.

Было решено, что слишком рискованно бросать вызов испанцам здесь, но, по мнению Родни, стоило попробовать проскользнуть в порт и перехватить часть золота прежде, чем его погрузят на корабли. В случае неудачи он предполагал зайти в Дарьенский залив, где уже наверняка можно было рассчитывать на добычу.

Он надеялся, что местные жители снабдят его необходимой информацией, но, как всегда в непредсказуемом пиратском бизнесе, невозможно было просчитывать все действия наперед. Приходилось выжидать, ловить момент и пользоваться возможностью, когда она появлялась.