После того, как закрываю крышкой контейнер, я тащу Мэделин в свою комнату. Если Лукас вернулся обратно в Гамильтон, я должна знать, почему. Как бурундук собирает свои орехи, я должна собрать всю информацию, до тех пор, пока мои щеки не лопнут.

— Мэделин, почему он вернулся?

— Ну… он закончил ординатуру, как и ты, и приехал, чтобы начать работать. — Она избегает моего взгляда.

— Что за работа?

Она нервно сжимает свои руки.

— На доктора Маккор…

— НЕТ! — перебиваю её я, — Боже, только не это!

Она, наконец-то, поворачивается ко мне, на ее лице читается сочувствие.

— Мне очень жаль, Дэйзи! Я думала, ты знаешь! Почему доктор М. не сказал тебе, что вы будете работать вместе?

Прикрыв свой рот рукой, я чувствую, как учащается мой пульс. Я нервно начинаю ходить по комнате. Этому должно быть какое-то объяснение. Но факты ведь на лицо: доктор Маккормик владеет единственной семейной клиникой в нашем городе, и он намекнул мне о том, что собирается на пенсию. Его офис предназначен только для одного специалиста, и во время последнего года моей ординатуры, он сам предложил мне работу. Очевидно, можно продолжить праздновать парад в честь меня.

Так какого чёрта, Лукас делает в этом уравнении? Я цепляюсь за последний кусочек оптимизма. Может доктору М. потребовался офисный менеджер, или, что еще лучше, санитар?

Мэделин преграждает мне путь, что заставляет меня остановиться.

— Ты не думаешь, что настало время оставить все между вами позади? Прошло уже одиннадцать лет. Вы оба собираетесь стать успешными врачами. Серьезно, вам не обязательно до сих пор ненавидеть друг друга.

Из меня вырывается истерический смех.

— Ооо, Мэделин! Мэделин! Мэделин!

— Прекрати, называть мое имя.

— Ты помнишь, как в выпускном классе, после инцидента на парковке, миссис Бэквит, наш школьный психолог, затащила Лукаса и меня в свой кабинет?

— Нет.

— Нам потребовался всего лишь час, чтобы сломать её. Она решила сдаться и больше не пытаться перевоспитать нас, она уволилась в тот же день, переехала в Нью-Йорк, и начала выращивать овощи. Она сказала, что Лукас и я — и я цитирую её заявление об уходе — лишили её веры в человеческое будущее.

— Звучит так как будто ты это только что придумала!

— Я знаю твоего брата, возможно даже лучше, чем ты. Эти одиннадцать лет ничего не значат. Ничего не изменилось. Эти годы дали нашей ненависти окрепнуть и созреть, как с годами созревает хорошее вино, или еще лучше — вонючий сыр.

— Разве ты не должна была изучать медицину все это время?

— Ох, поверь мне, я изучала! Я представляла, что все ужасные кожные заболевания, кисты и папилломы, про которые нам рассказывали, есть у Лукаса. Я воображала, что вместо безымянного больного, который участвовал в исследованиях, это он страдает от всех самых медленных и мучительных болезней. Именно это, помогло мне запомнить многое из того, что мы изучали.

— Ты безнадежна. — Она поднимает руки в воздух и направляется к выходу. — Я собираюсь вниз, развлекаться с твоими гостями. А тебе нужно собраться со своими мыслями, Дэйзи. Нравится тебе это или нет, но Лукас будет работать с тобой на доктора Маккормика. И я предлагаю тебе, начать все с чистого листа. Смотри, что он сделал сегодня. — Она кивает в сторону моей кровати, на которой лежит бледно-розовая карточка. Мэделин успела вытащить её из контейнера, до того, как я чуть не отрезала ей руку, с силой захлопывая крышку. И теперь я жалею, что не пролила ее кровь. — Очевидно, что эти цветы — предложение мира.

Какая же она наивная девочка, не познавшая жизни, в постоянной вражде.

— Я тебя умоляю, это предупреждающий выстрел.

Она закатывает глаза и выходит, оставив меня одну в моем «Оперативном Штабе». Цветы — это секретное послание, его маленькое напоминание, что ничего не изменилось. Для всех остальных, это выглядит как добрый жест. Они не могут видеть подтекст — издёвку, и именно это, он и имеет в виду.

Я смотрю на карточку, а затем на открытую дверь. Я собираюсь прочитать её, но слышу, как мама кричит, что бы все использовали подставки. «А то, они не знают». Поэтому я подхожу к двери и закрываю ее.

Чтобы не передумать, я быстро смотрю на карточку. Из-за его острого почерка, мне приходится прищурить глаза.

«Если розы — красные,

То ты — маргаритка,

Я слышал, ты вернулась,

Что ж, как и я!»

Соревнование между мной и Лукасом Тэтчером началось с самого первого дня. И под первым днем я имею в виду — день нашего рождения. Разве что, родились мы с разницей в пятьдесят восемь минут.

Я первая поползла. Он первый заговорил. Я первая пошла, а он первый приучился к горшку.

И так все началось.

Родители даже совмещали наши дни рождения, и наряжали нас в дополняющие друг друга костюмы. Да, я видела наш детский фотоальбом, он заполнен фотографиями двух маленьких детишек: одна — милый ангелочек, а другой — мелкий хулиган. На моем любимом фото, которое я использую, как доказательство, нам около года, и мы сидим бок об бок на фестивале Хэллоуина. В надежде сделать милое фото, родители посадили нас на стог сена, но Лукас оторвал своими неуклюжими пальчиками маленький желтый бантик с моего платья и кинул его на землю. На снимок попал тот момент, когда я начала ему мстить, используя все зубы, которые вылезли у меня к тому времени.

Совершенно очевидно, что младенцы не рождаются с ненавистью в их маленьких сердцах, но я считаю наши дни рождения отправной точкой, потому что, никто точно не помнит, с чего все началось. Моя мама клянется, что первый раз мы набросились друг на друга, когда Лукаса выбрали старостой дошкольной группы в детском саду. Но я склонна не согласиться, в конце концов, нельзя возлагать всю вину на миссис Хэлоу, даже если выбрать Лукаса, была самая большая ошибка за всю её карьеру.

В свете такого длительного соперничества, люди всегда хотели узнать, какое ужасное событие повлекло за собой череду наших разногласий. Правда в том, что мы всегда были такими. Просто я — это Энни Оукли, а он — Фрэнк Батлер. И я твердо верю в то, чтобы он не сделал, я сделаю лучше.

Вражда, подобная нашей, всегда будет существовать, потому что, она постоянно развивается. В младшей и средней школе, мы использовали следующие приёмы: варварски изрисовывали художественные классы, воровали мячи на спортивной площадке, развязывали шнурки на ботинках во время перемен.

Эти столкновения неизбежно наносили ущерб. Домой направлялись письма об испорченном школьном имуществе и неприемлемом поведении. Благодаря Лукасу, мне пришлось понести свое первое и единственное наказание. Мы даже потеряли друзей — тех, кто не хотел становиться солдатами в нашей маленькой войне. Но самое главное, что мы начали терять уважение наших учителей. И по мере того, как мы становились старше, мы начали признавать значимость этих авторитетных фигур и оценок, которые они ставили. Теперь школьные табели, которые отправляли домой, стали объективным средством сравнения успехов в нашем соревновании. Каждые шесть недель, эти оценки могли сказать нам, кто из нас лучше, и кто в выигрыше.

Но сейчас, учителей больше нет, но есть доктор Маккормик, и мне повезло, когда следующим утром я случайно столкнулась с ним в «Кофейне Гамильтона».

Вообще я планировала позже заскочить к нему домой, но так даже лучше. Он сидит у окна в углу кафе, в руках у него воскресная газета и большой стакан кофе. Еще я замечаю два пустых пакетика сахара, которые лежат на столе, и делаю для себя заметку.

В старшей школе, он казался мне старым, но сейчас я понимаю, что он всего на пару лет старше моей мамы. У него сальные каштановые волосы и отрастающие седые усы.

— Доктор Маккормик, — говорю я, с выигрышной улыбкой на лице. — Рада вас видеть.

— Дэйзи!

Он искренне рад меня видеть, чему я очень благодарна. Пару минут мы обмениваемся любезностям, как могут делать только люди, живущие в маленьких городах. Обсуждаем строительство нового жилищного комплекса и супермаркета «Вол Март».

— Теперь мы знаем, что не умрем с голоду, — говорит он, качая головой.

Не спрашивая разрешения, я сажусь напротив него и сразу приступаю к делу.

— Я слышала, что Лукас вернулся. Странно, не правда ли? Ну, в смысле, какие были шансы, да?

Мой взгляд сосредоточен на моём латте, но все внимание на докторе Маккормике. Он начинает ерзать на стуле и тянется за кофе, который всё еще дымиться — слишком горячий, чтобы пить, а это значит, что доктор тянет время.

— Я надеялся, что у меня будет еще один спокойный день, прежде чем вы двое узнаете.

Моё сердце падает.

— Так, это правда? Он будет работать с нами?

— Начиная с завтрашнего дня, так же, как и ты.

Внутри я разбиваюсь на части, но вспоминая, что он смотрит, заставляю себя улыбнуться.

— Можно спросить у вас, почему? Конечно, только один из нас сможет занять ваше место, когда вы уйдете на пенсию, верно?

Он потирает подбородок, и я ловлю себя на мысли, что перешла границы. Но, тем не менее, он не уклоняется от ответа:

— Честно говоря, я этого не планировал. Просто так получилось. Однажды в церкви на воскресной службе я случайно проговорился паре человек, что собираюсь на пенсию. И ты знаешь, в понедельник утром я обнаружил у себя в почтовом ящике два электронных письма.

— От меня и Лукаса?

— В точку! Вот что я получил, за то, что не смог держать свой рот на замке.

Я хочу спросить, чьё письмо пришло раньше, но прикусываю язык, и он продолжает:

— Я был так горд, что вы оба решили заняться частной практикой. Но то, что вы собрались вернуться в Гамильтон после стольких лет, меня очень удивило.

У нас с Лукасом были достаточно высокие баллы, чтобы заняться более сложными специализациями. Пластическая хирургия, дерматология позволили бы заработать большое состояние, имея гибкий график работы. Семейные клиники не пользуются таким спросом.