Лукас, где ты?!

Я переодеваюсь. Готовлю себе сэндвич. Возвращаюсь в гостевую спальню и сажусь на кровать, сожалея о том, что последние две ночи предпочла спать здесь, а не с ним. Это казалось слишком отчаянным. «О, прости. Мне нужно, где-то остановиться и место для ночлега, как насчет твоей кровати?» Теперь всё кажется глупым. Я добавлю это в список того, что скажу ему, когда он войдет в эту дверь.

Что он, наконец, и делает через час.

Когда он входит, я сижу на диване и смотрю на свой телефон в надежде, что он мне позвонит. Лукас вешает спортивную сумку на дверь и скидывает кроссовки. Я сижу и жду, когда он меня заметит. Он делает вид, что я невидимка, и идет на кухню за стаканом воды.

— Я не собиралась соглашаться на эту работу, — говорю я.

Надеюсь, мои слова ‒ это заклинание. Я скажу их, Лукас мне поверит, и бибиди-бабиди-бу, мы вернемся к тому, что делали на его кухонном островке.

Он качает головой и наконец поворачивается ко мне. Он побеждён. Его плечи опущены, а лицо удрученное.

Я повторяю заклинание, на случай, если оно не сработало с первого раза.

— Я не собиралась соглашаться на эту работу!

— Ты подписала контракт, Дэйзи.

— Лукас, ты меня не слушаешь!

Он проходит мимо меня и направляется в свою комнату, но я встаю перед ним и преграждаю ему путь. Он пытается пройти, но я прижимаю руки к его груди, удерживая его на месте.

— Я покончила с войной, Лукас! — говорю я, размахивая флажком, который сделала из зубочистки и бумажного полотенца. — Всё! Я сдаюсь. Хорошо? Хватит!

Он смеётся, и я понимаю, что сказала что-то не то.

— Нет никакой войны, Дэйзи. Для меня никогда не было.

Он берёт меня за локти и отодвигает. Я опускаю руки, и он просто проходит мимо.

— О чем ты говоришь?! — кричу ему вслед. — А как же гольф, корзина с фруктами? О, и я, кажется, помню еще пару десятилетий вражды до этого.

— Сегодня я кое-что понял, Дэйзи. И мне потребовалось двадцать восемь лет, на то, чтобы это понять.

— Да, и что же?! Скажи мне! Давай, ты не можешь просто уйти от меня, от нас!

— Нет никаких нас, Дэйзи! Ты думаешь только о себе! Ты считаешь, что эти двадцать восемь лет между нами была война? Для тебя всегда было только так? Но ради чего нам сражаться? Ради драки?

— Я... я не знаю.

— Ты так ослеплена конкуренцией, которую создала в собственной голове, что не можешь увидеть, что прямо перед тобой, что было там все это гребаное время!

— Тогда скажи мне, Лукас! Я здесь и умоляю тебя поговорить со мной. Ты не можешь вести себя так, как будто ты тоже не сражался со мной, ты не можешь притвориться, что всегда хотел быть со мной. А как насчет других девушек, с которыми ты встречался в колледже?! Как насчет девушки с Зимнего бала?

— Ты что, издеваешься надо мной?

Взгляд, которым он смотрит на меня, заставляет меня быть ещё упорнее.

— Как ты думаешь, почему у меня никогда не было серьезных отношений? А? — он продолжает настаивать на своем. — Как ты думаешь, почему я каждый раз рвал все знакомства, когда возвращался в Гамильтон? Это было из-за ТЕБЯ! Потому что я хотел только тебя! Все мои отношения были тщетной попыткой забыть тебя и двигаться дальше.

Его слова ‒ маленькие острые кинжалы, от которых я чувствую себя ещё хуже. Но я сражаюсь против них.

— О, да ладно тебе. Ты не можешь просто притвориться, что всё это время был мистером Хороший парень. Только потому, что ты спас нашу палатку в день основания Гамильтона и на время приютил меня, и... неважно. Я закончила. Ты не расслышал эту часть? Глупая война закончилась. Всё!

Он не слушает меня. Он поворачивается и хлопает дверью своей спальни. Некоторое время я стою с другой стороны и кричу на дерево. Я умоляю его поговорить со мной, но, когда он наконец выходит с сумкой в руке, я понимаю, что он больше не заинтересован меня слушать. Он выглядит побежденным больше, чем я когда-либо видела.

— Ты можешь остаться на ночь, но потом я бы хотел, чтобы ты нашла себе новое жилье.

Он даже не смотрит на меня. Как будто он говорит: «Квартира, не могла бы ты передать Дэйзи, что я не в настроении спорить, и она должна уйти».

— Нет. Останься. Я уйду. Ты не должен покидать свой собственный дом.

Но Лукас уже стоит у двери, открывает её и качает головой.

Он ушёл, у меня болит горло от криков, и я понимаю, что Лукас ни разу не повысил голос. Вспоминая всё, через что мы прошли, я предполагала, что наш конфликт закончится взрывом, а не тишиной. Теперь всё кончено, и тишина ошеломляет. Я помахала флагом, а Лукас ушёл. Двадцать восемь лет были перечёркнуты за один вечер и хуже всего, что это даже нельзя классифицировать как бой. Это была односторонняя отчаянная попытка заставить Лукаса понять причину.

Я слишком долго неподвижно стою, потому что в ту секунду, когда понимаю, что могла бы бороться сильнее и заставить его остаться, его машины внизу больше нет. Я понятия не имею, куда он уехал.

Я тщетно пытаюсь дозвониться до него. Сегодня Лукас не собирается отвечать на мои звонки.

И что теперь?

Мои пальцы жили собственной жизнью, поэтому мои волосы превратились в настоящий беспорядок, но я слишком боюсь смотреть в зеркало. Вместо этого я оглядываю комнату для гостей, где у одной из стен стоят коробки. На днях я спросила про них, он сказал, что его мама убиралась в доме и попросила их забрать, там его старые вещи. Мне это показалось немного суровым, но теперь, когда я вижу, сколько там вещей, мне интересно, что там такое, раз он хранил их на протяжении многих лет. Я отталкиваюсь от кровати и заглядываю в первую коробку. Я держу руки за спиной, полагая, что если ничего не трогаю, то это не считается вторжением в частную жизнь. Внутри коробки лежат награды и ленты, очень похожие на те, что украшают стену в моей спальне.

Одна из коробок полна старого снаряжения для бега по пересеченной местности. Старые кроссовки, изношенная униформа и несколько повязок, которые он носил во время бега, и, глядя на это, я понимаю, что действительно ненавижу эти соревнования. Так было всегда. Я занялась спортом только из-за Лукаса. Я улыбаюсь и перехожу к следующей коробке. Это золотая жила, коллекция домашнего видео. Переполненная ностальгией, я сажусь на колени, чтобы прочитать названия на коробках, все еще стараясь ничего не трогать. Каждый из DVD тщательно подписан, на некоторых написано: «Пасха 1989» или «Рождество 1997». Крошка Мэделин, вероятно, является звездой на всех этих видео, и я собираюсь посмотреть один из них, но еще одна стопка DVD бросается мне в глаза.

«Турнир дебатов Лукаса и Дэйзи ‒ 2006»

«Лукас и Дэйзи ‒ Научная выставка 1999»

«Школьная пьеса Лукаса и Дэйзи ‒ 1994»

«Лукас и Дэйзи ‒ Выпускной в детском саду»

Их десятки, и на всех написаны наши имена. Я решаю, что если там и мое имя, то это не вторжение в личную жизнь, не так ли? Я выхватываю первый в стопке диск и загружаю его в DVD плеер в гостиной. Изображение нечёткое, отчасти благодаря видео-оператору, миссис Тэтчер. Она так часто меняет фокус, что у меня начинает кружиться голова, и я замечаю нас двоих в кадре. Это одно из наших последних соревнований по бегу в выпускном классе. Мы закончили гонку, и Лукас взял золото среди парней. Он показывает свою медаль на камеру, а на заднем плане стою я и разговариваю с Мэделин. Миссис Тэтчер и моя мама пытаются заставить нас с Лукасом сфотографироваться, но выражение моего лица говорит за себя: «Это обязательно?» Лукас, очевидно, думает также.

Его щёки раскраснелись от бега, он качает головой и опускает медаль обратно на грудь.

— Мама, хватит.

Ему восемнадцать, он раздражен поведением наших родителей и не боится показать это. Он пропадает из кадра, а затем за камерой слышно, как моя мама и миссис Тэтчер смеются.

— Они такие смешные.

— Думаю, ты была права, единственные люди, которые не знают, что Лукас любит Дэйзи, это Лукас и Дэйзи, ‒ говорит моя мама, и миссис Тэтчер соглашается.

Подождите.

Что она только что сказала?

Я перематываю и смотрю видео с полдюжины раз, затем спрыгиваю с дивана и вытаскиваю DVD диск из плеера.

Я изучаю его, держа в руках, прежде чем снова убрать в коробку, затем прислушиваюсь к звукам шагов в коридоре, я хочу, чтобы Лукас вернулся домой, но вокруг лишь тишина. Я все еще одна в его квартире, жду, когда он вернется, чтобы мы могли продолжить сражаться. Ведь это то, что у нас получается лучше всего.

Я вставляю еще один диск и нажимаю на кнопку воспроизведения. На нём написано «Турнир дебатов Лукаса и Дэйзи ‒ 2002», проходит одна или две секунды видео, на котором мы с Лукасом сидим на школьной сцене в ужасно сидящей на нас одежде, и видео прерывается. Кто-то записал другое видео поверх этого.

— Красная кнопка означает запись? О! Хорошо, думаю, всё работает. Посмотри в камеру, назови своё имя и возраст.

Это голос миссис Тэтчер, но на экране никого не видно. Я не знаю, с кем она разговаривает, затем камера направляется вправо и фокусируется на Лукасе. Он сидит на полу в их гостиной, и что-то вырезает из бумаги.

— Мама, я занят.

— Ну, привет, «занят». Я думала, тебя зовут Лукас, — отвечает она так, как могут только матери. — А сколько тебе лет?

Он закатывает глаза и смотрит в камеру. Меня чуть не выворачивает наизнанку от молодой версии Лукаса. Ужасная стрижка и брекеты. Его руки и ноги длинные и тощие, но, даже несмотря на это, он был одним из самых популярных мальчиков в нашей школе.

— Тринадцать.

— А что ты делаешь, сидя на полу?

— Кое-что, — говорит он, глядя вниз, и возвращается к работе с ножницами.

Миссис Тэтчер не сдается. Она держит камеру нацеленной на него и подталкивает его к ответам.

— Это подарок?

— Типа того.

— Для кого этот подарок?

Он резко выпрямляет спину.

— Ни для кого.

— Знаешь, это выглядит так, будто ты вырезаешь маленькие, белые цветочки.

Я едва могу разглядеть краешек улыбки, которую он прячет от камеры.

— Мхмм.

Мое сердце сжимается в груди, и я сажусь на пятки, находясь всего в нескольких футах от телевизора.