— Если вы отойдете в сторону, доктор Белл, я смогу послушать легкие нашего пациента и исключить проблемы с дыханием.

— У меня всё под контролем.

Он протягивает руку, хватает меня за бицепс и с лёгкостью сдвигает с места, как будто я наполнена одним лишь воздухом.

Я возвращаюсь обратно. Он не выгонит меня из этого кабинета. Мисс Пекос начинает неловко ёрзать на месте.

— Доктор Белл, не могли бы вы на минутку выйти со мной в коридор? — говорит Лукас размеренным голосом. — Думаю, у Мэрайи готовы результаты анализов.

Не дожидаясь моего ответа, он подходит к двери и держит ее открытой, как родитель, который поймал ребёнка за нарушением комендантского часа. Я мягко улыбаюсь мисс Пекос и в отчаянии ухожу.

Когда мы выходим в коридор, он поворачивается ко мне.

— В чём твой план, Дейзи? Мы не можем следующие шесть недель танцевать этот танец с каждым пациентом.

— Ты абсолютно прав. Вот мой план: ты увольняешься, а я продолжаю жить, счастливее, чем когда-либо.

— У тебя одна рука…

— Лукас, ты, как никто другой, должен знать, как много можно сделать одной рукой.

Я опускаю глаза на его брюки не потому что меня волнует, что находится под ними, а для того, чтобы донести до него двусмысленность моих слов через его толстую черепушку.

Он подходит ближе, продолжая мою шутку.

— Ты говоришь так, будто знаешь по опыту.

На нём хитрая улыбка и это не та улыбка, которая была у него в подростковом возрасте. От той было легко уклониться. Эта небольшая ухмылка носит в себе темные обещания, и вдруг я понимаю, что теперь Лукас ‒ человек, который наслаждается тем, как он может легко нарушить моё пространство и залезть мне в голову. Я пытаюсь смотреть мимо него, но мне мешают его слишком широкие плечи, и он ждет ответа, поэтому я открываю рот и говорю:

— Эм... мисс Пени… эм, я имею в виду, мисс Пекос, ждёт нас.

Я прочищаю горло и смотрю в коридор, молясь, чтобы Мэрайя появилась из-за угла. «СКОЛЬКО ВРЕМЕНИ НУЖНО, ЧТОБЫ СДЕЛАТЬ ЭТОТ ЧЁРТОВ АНАЛИЗ?» Её до сих пор нет, я стою одна с Лукасом и здесь становится жарче, чем в аду. Я берусь за лацканы халата и обмахиваюсь ими, обдувая свою блузку.

— Думаю, мы должны... быть врачами ‒ перестань так на меня смотреть. Просто отвернись, пока мы ждем Мэрайю.

— Ты покраснела, — говорит он, выглядя довольным.

С меня хватит, я поворачиваюсь и отправляюсь найти Мэрайю и этот Богом забытый анализ.

Я нахожу её в лаборатории, увидев меня, она наклоняет голову, а её глаза настороженно оценивают меня.

— Все в порядке, доктор Белл?

— Да.

— Вы выглядите очень возбужденной.

— Сколько градусов показывает термостат?

— 62.

— Это по Фаренгейту?

— Хотите присесть? Почему вы себя так обмахиваете?

Она обращается со мной так же, как я обращалась с пациентами во время психологической практики, и, к сожалению, она умна, чтобы дать мне широкую оценку.

Это второй день и Лукас уже начинает нервировать меня.

После самого длинного рабочего дня в моей жизни, я стою на обочине и жду, пока меня заберет мама, как будто я снова вернулась в третий класс.

— Ехууу, вызываю доктора Белл!

БИИИП! БИИИИИП!

Моя мама сворачивает прям передо мной и ведёт себя так, как будто она мама какого-нибудь футболиста, и снимается в спортивной рекламе. Следующие шесть недель она будет моим водителем. Мой гипс препятствовал не только возможности самостоятельно обследовать пациентов, но и принудил к автомобильной зависимости от моей громкой матери. Я не смогу управлять велосипедом одной рукой.

— О, это так весело! Так же, как когда я забирала тебя рано из школы, когда ты писалась в штаны или плакала после посещения зоопарка на экскурсии. Ты хотела освободить всех этих животных, — ее глаза сверкают. — Мой маленький активист.

Я закрываю глаза и проскальзываю на пассажирское сиденье.

— Мам, — шиплю я. — Пожалуйста. Тебя могут услышать. Прекрати себя так вести. Кому ты машешь?

— Посмотрите-ка, кто это! — она опускает стекло и кричит. — Лукас! Ой, извините! Точнее сказать, доктор Тэтчер!

Можно не поворачиваться, чтобы убедиться в том, что она машет Лукасу, показывая, подойти ближе к машине.

— Доктор Лукас Тэтчер! — кричит она, а потом говорит мне: — Он превратился в такого красавца.

Я не буду сидеть сложа руки, пока она одаривает его комплиментами.

Полминуты мы боремся за контроль над кнопкой регулировки моего стекла. Вверх-вниз, вверх-вниз. Я фокусирую все мышцы своего тела на крошечной кнопке, но она использует свой самый мощный инструмент: детский замок. Она ловко им управляется, и моё стекло с лёгкостью опускается вниз.

— Добрый вечер, миссис Белл, — говорит Лукас где-то справа от меня. Я смотрю с застывшим взглядом на лобовое стекло. — На секунду мне показалось, что Дэйзи забирает одна из подруг. У вас что, новая стрижка?

Моя мама хихикает и трогает кончики волос.

— О, перестань. Ничего особенного. Просто слегка освежила причёску.

— Мам, нам лучше поторопиться. Движение становится плотным, — говорю я, указывая на лобовое стекло.

— Ерунда! В нашем расписании нет ничего, кроме поедания остатков вчерашнего ужина и просмотра «Театра шедевров», и я так давно не видела Лукаса. Последний раз на прошлый День Благодарения, да?

В прошлом году, на День Благодарения, я была в Северной Каролине, и моя мама впоследствии порадовала меня рассказами о том, как Тэтчеры пригласили ее в свой дом на ужин в честь праздника. Она и Лукас якобы часами играли в веселые игры.

Лукас наклоняется и упирается локтями в открытое окно.

— Вы ‒ чемпион «Ассоциации». Ваши еженедельные занятия живописью действительно окупились, Миссис Белл.

— О, ты же знаешь, я хожу туда только из-за вина.

Моя мама флиртует. Я поворачиваюсь спиной к Лукасу и смотрю на центральную консоль.

— Мама, я устала и проголодалась.

— Может быть, теперь, когда вся банда вернулась в город, мы сможем собрать всех вместе и устроить вечер игр?

Она прижимает меня к сиденью рукой. Её способность игнорировать меня сбивает с толку. Удивительно, почему я в детстве была всегда накормленной.

Я обдумываю, возможно ли опуститься вниз и надавить на педаль газа моей забинтованной рукой. Правда, впереди нас дети переходят улицу, но это того стоит. У нее безаварийный водительский стаж и нет судимостей ‒ с правильным судьей и хорошим поведением она выйдет из тюрьмы в кратчайшие сроки.

— Серьезно, мам. Я чувствую слабость, — мой голос звучит вяло и слабо.

— В моей сумочке есть пол батончика гранолы «Fiber One». Слушай, Лукас, скажи маме, что я позвоню ей на этой неделе, и мы обо всём договоримся.

— Да, мэм, — соглашается он.

«Кого он обманывает?»

— Увидимся утром, Дэйзи, — говорит он, прежде чем постучать по капоту и обойти машину спереди.

Пешеходы на тротуаре вытягивают шеи, чтобы посмотреть на него, как будто он что-то особенное.

Я закатываю глаза.

— Тяжелый день?

— Очень. Знаешь, я не понимаю, почему ты до сих пор с ним разговариваешь. Ты должна быть на моей стороне. Ты моя мама.

— Я была бы на твоей стороне, если бы ты была права, но в данном случае вы оба не правы. Вы двое взяли мелкую детскую горочку и переименовали ее в гору.

— Ты ничего не понимаешь. Лукас для меня, как Ванда Уэйд для тебя. Помнишь, когда она подкупила судей своими помидорами и вытеснила тебя с конкурса за лучший сад Гамильтона в 2013 году?

— Это совсем не так, как у вас с Лукасом: Ванда Уэйд просто лживая сука. А Лукас такой замечательный!

В этом диалоге нет ничего нового. У нас с Лукасом есть по две личности: одна на время, когда мы наедине и одна на время, когда мы на публике. Вот почему никто никогда по-настоящему не понимает, что мы представляем друг для друга. Я бесчисленное количество раз пыталась указать матери на ее ошибки, когда дело касалось Лукаса, но он много лет назад промыл ей мозги. Я была одинока в своей ненависти к королю выпускного бала школы Гамильтона, и это было особенно утомительно, потому что коронованы мы были вместе. Все в нашем классе, по-видимому, подумали, что было бы весело посмотреть, как мы двое будем медленно танцевать под неоновыми огнями, установленными в спортивном зале.

Я до сих пор помню эти ошеломленные лица, которые наблюдали, как двое смертельных врагов Гамильтона прижаты друг к другу на танцполе. Я помню, как тряслись его руки: он был так взбешен, что избиратели вынудили нас на это. Я чувствовала его пульс через ладонь.

— Твоя мама завязывала тебе галстук или он на липучках? — насмехалась я.

— Просто заткнись и кружись, — ответил он, вертя меня, как глупую балерину.

— Если ты планируешь бросить меня во время кружения, я потащу тебя за собой.

На половине песни я заметила, как он смотрит на меня, его глаза сосредоточены, а выражение лица замучено.

— Перестань смотреть на меня так, как будто я каким-то образом подмешала голоса. Поверь мне, ты ‒ последний человек, с которым я хочу танцевать, — сказала я в ответ на его странный взгляд.

Он покачал головой и отпустил меня, достигнув своего предела.

Толпа вокруг нас зашумела.

— Одна минута пятнадцать секунд! — кто-то прокричал, размахивая часами в воздухе. — Кто поспорил, что они не продержаться больше, чем полторы минуты?! Заберите свои деньги возле чаши пунша!

— Дэйзи, — моя мама вытаскивает меня из далекой памяти, когда мы подъезжаем к дому, — у тебя такое же выражение лица, как и в старших классах. Ты все еще думаешь о Лукасе?

Я закрываю глаза.

— Не по своей воле.

На следующий день мне просто необходимо было выйти из дома, поэтому я вызвалась в продуктовый магазин. Конечно, управлять автомобилем моей неуклюжей загипсованной рукой не так уж и легко, но мне удалось найти просторное место на задней части парковки. Я устала после работы и вечером могла бы расслабиться дома, но моя мама слишком опекает меня, особенно теперь, когда считает меня беспомощной. По сравнению с её чрезмерной заботой, вызывающей клаустрофобию, прогулка по продуктовому магазину под хрипящие звуки песни «Uptown Girl» Билли Джоэла, может сойти за спа-день.