- Ну и вредная же корова, все бы ей лезть куда не нужно, - отдуваясь, говорит Ленька.

Зато ее дочь, маленькая Бурушка, очень ласковая. Вот она подходит и тычется нам в лицо и руки своей влажной мордочкой. Ленька знает, что Бурушка жует все подряд и однажды сжевала даже Лилину розовую распашонку, висевшую на веревке. Но он стоит и посмеивается, пока дело не доходит до его штанов. Тут он легонько шлепает озорницу ладошкой, и она, откинув хвост и разбрасывая во все стороны ноги, несется прочь.

Рыска, гревшаяся на солнышке, испуганно отскакивает в сторону. У нашей Рыски теперь тоже полно забот. У нее котята. Они совершенно не похожи на свою мать: двое серых и один беленький. Озорные и быстрые, они носятся по двору, лазят на деревья, гоняются друг за дружкой. Рыска мяукает ласково и тревожно. Больше всего она боится, как бы котята не упали в колодец. У нас во дворе колодец ничем не огорожен, и нам не разрешают даже подходить к нему.

А как хочется туда заглянуть. Когда бабушка черпает воду, мы с Ленькой, держась за ее юбку, наклоняемся и смотрим вниз. Старые бревенчатые стенки поросли зеленым мхом, а на дне, как живая, колеблется темная вода. Страшно. Мы осторожно пятимся назад, а бабушка говорит:

- Видели? Чтоб больше сюда ни шагу!

После обеда бабушка идет пасти Буренку, а мы отдыхаем. Ленька выстругивает из длинной палки пику, а я сижу на крыльце и смотрю, как по ясному небу плывут легкие пушистые облака. Одни из них похожи на маленьких кудрявых ягнят, другие - на причудливые цветы, а некоторые напоминают сказочных птиц с большими прозрачными крыльями.

И вдруг во дворе раздается отчаянное мяуканье Рыски. Мы с Ленькой бросаемся на выручку. Рыска мечется вокруг колодца, готовая прыгнуть в воду. Глянув вниз, я вижу, что белый, самый озорной и быстрый котенок барахтается в воде.

- Бабушка! Мама! - отчаянно орем мы, позабыв, что никого нет дома.

- Что же делать? - испуганно говорит Ленька.

Не долго думая, я начинаю опускать в колодец шест с ведром. Шест, как живой, рвется вверх, будто ему тоже страшно опускаться в темную воду. Ленька, уцепившись с другой стороны, стал мне помогать, и мы вдвоем кое-как опустили ведро в колодец. Котенок все плавал. Мы о Ленькой старались поймать его в ведро, но он шарахался от него, как от страшного зверя. Скользкий шест вырывался из рук, и мы, стукаясь лбами, шипели друг на дружку:

- Куда ты тянешь?

- А ты куда? - огрызался Ленька.

- Пусти! - крикнула я и, оттолкнув Леньку, изо всех сил дернула шест. Ведро чавкнуло и вместе с водой зачерпнуло котенка.

- Тяни! - испуганно прошептал Ленька.

Ведро уже показалось над срубом, когда одуревший от страха котенок уцепился когтями за железную дужку, перевесился через край и снова полетел вниз.

Мы с Ленькой склонились над колодцем. И вдруг в колеблющейся воде рядом с нами появилась еще одна голова. Обернувшись, я увидела Зинку. Не успела я удивиться, откуда она здесь взялась, как Зинка начала командовать:

- Корзинку давай! Быстро!

Ленька побежал в дом. Зинка, не теряя времени, отцепляла ведро. Спустя минуту на конце шеста болталась легкая корзинка. Обессилевший котенок уже захлебывался. Зинка привычно и ловко опустила шест в колодец и, подхватив котенка, потянула вверх. Распластав окоченевшие лапки, он лежал на дне корзинки. Мы вынули его и положили на солнышко. Рыска бросилась его вылизывать.

Я взглянула на Зинку. Она была все такая же верткая. И я не знала, как вести себя с ней. Я могла командовать Ленькой и другими мальчишками, но перед Зинкой робела. Я готова была подчиняться ей беспрекословно, но у Зинки были свои дела и секреты, и она не желала делиться ими со мной. Вот и сейчас было непонятно, как и зачем она сюда попала. Зинка не стала ничего объяснять, а просто исчезла так же неожиданно, как и появилась. Я только успела заметить, что побежала она не домой, а куда-то в другую сторону. Я видела, как мелькнуло возле рощи ее полинялое желто-зеленое платье.

Пострадавший котенок обсох и уже пил молоко. Рыска блаженно мурлыкала, а мы с Ленькой все боялись, чтобы кто-нибудь и из куриного выводка не упал в этот злополучный колодец.

У нашей Бархатной шейки детей побольше, чем у Рыски, - где ей за ними усмотреть! Серенькие, желтые и золотистые комочки шныряют в траве, а мать, вытянув шею, зорко поглядывает вокруг.

- Кыр-р-р! - предостерегающе кричит она, едва какая-нибудь тень мелькнет в небе.

- Чего это она боится? - удивляюсь я.

- Коршуна, - говорит Ленька. - Бабушка видела, как он вчера летал над садом.

- Ну и что?

- Цыпленка утащит.

Но я не верю. Как это можно утащить цыпленка? Ленька всегда выдумывает. Я собираюсь спросить насчет коршуна у бабушки вечером, когда она придет домой. А вечером Ленька начинает рассказывать про приключение у колодца и так развозит всю эту историю, что я начинаю клевать носом и мне уже не до коршуна и не до цыплят.

Видя, что я почти сплю, бабушка говорит:

- Ладно, ужинайте да ложитесь. Завтра вставать рано.

Она ставит на стол картошку и молоко.

Я сонно бубню:

- Все молоко да молоко… Надоело…

И в самом деле, молока у нас теперь хоть отбавляй, а вот хлеба нет.

Ночью мне снится, что к нам приходит Зинка и приносит круглый каравай хлеба. Я отрезаю поджаристую краюшку и только собираюсь откусить, как кто-то толкает меня в плечо.

- Оленька, вставай, - шепчет бабушка. - Я Буренку выгнала, как бы она там не нашкодила…

- Ба-а-бушка, еще немножко, - хнычу я.

- Некогда, вставай, - твердит бабушка.

- Сейчас, только сон досмотрю… - говорю я скороговоркой, стараясь не проснуться. - Ленька пусть попасет.

Но бабушка неумолима.

- Ленька маленький, пусть поспит, а ты вставай.

- Не маленький я! Сейчас встану, - бормочет Ленька, подымая голову, и снова шлепается на подушку. Наверно, и ему снится что-нибудь хорошее. Ладно, пусть досмотрит.

Я быстро одеваюсь и бегу во двор. На траве - подсвеченные солнцем золотые капельки росы. Буренка уже шагает через сад к зеленому клину ржи. Я бегу ей наперерез, и золотистые брызги разлетаются у меня из-под ног.

На пригорках рожь стала похожа на Зинкино выгорелое платье: кусок желтый, кусок зеленый. А через несколько дней она пожелтела вся. Женщины вышли жать. С каждым днем они подвигались к нашему хутору все ближе и ближе. У нас стало шумно и весело, как будто весь колхоз переселился к нам. Целый день скрипели телеги, слышались голоса. Снопы возили и складывали возле сараев. Ночью дед Савельич их караулил. Когда затихал скрип возов и вечерняя заря окуналась в ручей, мы с Ленькой бежали к Савельичу. Он затапливал в сарае печь, и мы помогали ему раскладывать по полкам сыроватые, пахнущие полем снопы.

Потом пекли в золе картошку. Дед Савельич молча попыхивал трубкой, и красные языки пламени плясали у него в бороде.

- Дедушка, как узнать, кто кулак, а кто нет? - спросил однажды Ленька, которому, как и мне, этот вопрос не давал покоя. Савельич задумался, а потом сказал:

- С виду, конечно, кулака теперь не распознаешь: человек как человек. Только нутро у него кулацкое - жадное и подлое… Чем богаче, тем жадней.

Ленька вздохнул: ничего неясно. А дед Савельич продолжал:

- Был у нас в деревне такой. Сам здоровенный, как медведь, морда - что ряжка. Вот, бывало, ест блины со сметаной, а в сметану - раз! - муха попала. Так он ее осторожненько за крылышки вытащит - и в рот. Обсосет со всех сторон и только потом прихлопнет… Чтобы, значит, и капля сметаны не пропала…

Мы с Ленькой, отплевываясь, хохочем.

- Теперь они смирные стали, прибедняются, а в колхоз не идут, выжидают, - говорит Савельич.

- Ага, - говорю я. - Если не колхозник, значит - кулак. Да?

- Почти что так, - говорит Савельич.

- О-о-ля! Ле-е-ня, домой! - раздается с крыльца бабушкин голос.

Нам жаль расставаться с Савельичем. Он хоть и неприветливый с виду, а добрый. Нет-нет да и расскажет что-нибудь интересное. И потом мне страшно оставлять его одного: вдруг нападут на него ночью кулаки. А он такой старый, весь будто мхом поросший.